Пролог

Они ненавидели меня, а я был этому даже рад. Ни один из них не мог понять, что кроется у меня внутри, а значит, в это нутро никто не должен быть и допущен. В нём и так нет места ни для кого живого – только для сотни демонов, которые живут у меня под кожей. Раньше я даже пытался давать им имена, но сбился на втором десятке. Да и ни к чему это. Я призываю их совсем другим способом.

Внутри меня нет места ни для кого живого.

Не было. До сегодняшнего дня.

Она не была необычной, выделяющейся из толпы или особенной. Она – одна из тех, кто окружал меня каждый день на протяжении восемнадцати лет моей жизни. Но сегодня, когда она обернулась ко мне и улыбнулась – да, клянусь адом, она мне улыбнулась! – всё изменилось.

С этой улыбкой она начала впитываться внутрь меня, а я ни черта не мог с этим поделать. Всё происходило помимо моей воли. Или я лгал себе, а сам отчаянно желал того, чтобы она стала моей частью?

Да, я желал этого. Так, что зубы сводило. Так, что едва сдерживался, чтобы не сделать хоть что-то.

Но я слишком грязный для неё, поэтому мне лучше оставаться в стороне. Может, хоть так я смогу её обезопасить?

Часть первая

Первый ход

Больше всего я ненавидел алгебру. Не потому, что был идиотом, как половина моих одноклассников, которых бы давно пора было отправить из школы ко всем чертям. Не потому, что знал – эта сложная ахинея, состоящая из стрёмных цифр и якобы логических цепочек никогда мне не пригодится.

Я ненавидел её из-за Сергея Ильича. Молодого препода, который с первой же минуты, как вошёл в кабинет, где мы готовились к уроку, начал до меня докапываться.

С каким удовольствием я начистил бы ему морду. Разбил её, заставив его умываться кровью. Но продолжал терпеть. Каждый его взгляд, полный презрения. Каждую якобы заумную шутку, отпущенную в мою сторону.

Но в тот день, когда этот урод просидел минут десять, безотрывно глядя на Соню, желание убить его как-нибудь особенно кроваво и мучительно стало зашкаливать по всем параметрам.

– Романов, к доске.

Б*я. Только не это.

Начиная злиться, я отпихнул от себя парту, которая ударилась о стул сидящей передо мной Рождественской. И тут же услышал ехидный комментария Саврасова:

– Ром ща опозорится снова.

Раздались смех и шепотки. Я прошёл к доске, спиной чувствуя на себя десятки взглядов. Но самым важным было для меня в этот момент, как смотрит на меня она. Тоже ржёт, как и остальные? Или отвернулась, потому что я в принципе ей неинтересен?

– Саврасов, если ты не заткнёшься, я тебе нос сломаю после урока, – мрачно пообещал я Пашке. На Соню не смотрел – не хотел видеть того, что успел себе нафантазировать.

– Слышь, ты?

– Замолчали оба!

В голосе Ильича – стальные нотки. Это даже интересно. Я много раз думал о том, что будет, если разозлить этот урода так, что он сорвётся на мне?

– А ты, Романов, если продолжишь, схлопочешь двояк раньше, чем успеешь получить задание.

Он так и сказал. Двояк. Гон*он штопаный. Возомнил себя кем-то вроде предводителя этих шавок. А они и рады ему в рот смотреть. Надо только научиться не думать о том, что дико хочу знать, как смотрит на него Рождественская.

У доски я принял невозмутимый вид, ожидая, когда Ильич разродится заданием. И заранее зная, что «неуда» мне не избежать. В принципе, может и стоило продолжить задирать Саврасова и получить пару авансом?

Надиктовав пример – я мог поспорить, что специально для меня он выдумывал их с особым извращением – Ильич откинулся на спинку стула, сложил руки на груди и принялся ждать, когда я решу сложную комбинацию цифр.

В классе повисла тишина. Такая звонкая, что казалось, режет нервы. Я всё же не удержался и бросил быстрый взгляд из-за плеча на Софию. Она хмурилась, глядя то на меня, то на Ильича. Закусив нижнюю губу, будто удерживала себя на месте, чтобы не сказать чего-нибудь эдакого. Повернувшись обратно, быстро написал ответ и отложил кусочек мела.

– Я всё.

– Садись «два».

Ожидаемо. Отряхивая руки, я усмехнулся. Взглянул на Ильича, который скривился в ответ. И тут же услышал то, что заставило меня замереть на месте, так и не дойдя до своей парты.

– Сергей Ильич, вы неправы.

– Рождественская, прости, что?

– Не за что ставить Диме двойку. Он же всё решил.

Это настолько неожиданно – прежде всего, для меня – как удар поддых. Она решила за меня вступиться? Дура. Смысла в этом ровно столько, как в примерах, которые Ильич выдаёт нам в огромных количествах, будто мы все повально после школы отправимся в технические ВУЗы. Но сейчас Соня осознанно идёт на конфликт, только причин этого жеста доброй воли я понять не могу.

– Рождественская, если будешь адвокатничать, влеплю двояк следом.

– Адвокат дьявола, – ржёт со своего места Саврасов, и почти весь класс вновь охватывает приступ неуёмного веселья.

– Но Романов всё решил, – настаивает на своём Соня.

Нет, она точно дура.

– Он решил не так, как я вас учу. Или я тут своего рода «говорящая голова»?

На этом конфликт исчерпан. Ильич возвращается к изучению журнала, шепотки так и не умолкают, а я сажусь обратно за последнюю парту. Кажется, Соня оборачивается ко мне. Кажется потому, что я не смотрю. Натягиваю капюшон пониже. В уши вставляю капли наушников. Ильич уже выполнил свою миссию на сегодня, потому вряд ли станет докапываться снова.

А Рождественская пусть смотрит, сколько влезет. Я же решил оставаться в стороне – значит, отступать от этого решения не стану.

– Не занято?

– Нет.

Не сразу понимаю, что Соня обращается ко мне. Стоит рядом, держа поднос с какой-то едой и опять улыбается.

– Я спросить хотела.

Она выглядит смущённой. Оборачивается на оклик, заправляет волосы за ухо. Качает головой в ответ на вопрос подруги и, будто решившись, устраивается напротив меня. Мне приходится сложить руки на груди, надвинуть капюшон на глаза, как будто это может помочь мне спрятаться от её взгляда. А в нём что-то такое, чему я даже названия дать не могу. Никто и никогда не смотрел на меня так. Будто ей действительно не всё равно.

– Спрашивай и проваливай.

Улыбка сходит с её лица, а я, мысленно чертыхнувшись, в последний момент успеваю сдержаться и не извиниться за то, что сказал. Ей действительно лучше свалить ко всем чертям. Чем дальше от меня – тем лучше. И мне, и ей.

– У тебя с Ильичом не ладится.

– Наблюдательная.

– Почему? Мне кажется, он к тебе несправедлив.

К еде она так и не притрагивается. Салат в пластиковой коробке и сок сиротливо стоят на подносе, и я перевожу взгляд на них, чтобы отвлечься и не пялиться на девчонку напротив. Какое ей до меня дело? Или сейчас выяснится, что она подослана каким-нибудь муд*ком, с которым встречается и который попросил её надо мной поприкалываться? В это поверю гораздо охотнее, чем в то, что ей не пофиг.

– У него спросить не пробовала?

Поджимает губы. Сначала теряется, но потом решительно отодвигает поднос и, облокотившись на столик, подаётся ко мне.

– Я помочь хочу.

Заявляет слишком уверенно, чтобы у меня остались сомнения в том, что она реально думает, будто мне это нужно.

– Кому?

– Тебе.

– По-твоему, я нуждаюсь в том, чтобы ты мне помогала?

– А нет?

– Нет.

– Окей.

Выдыхает резко, как будто желает избавиться с этим выдохом от чего-то, что ей мешает. А я отвожу глаза. Потому что мне вдруг становится жизненно важным продлить этот разговор хотя бы на несколько секунд. А она так и сидит рядом со мной, и мне кажется, что сейчас на нас направлены все взгляды в этом грёбаном кафе.

– Я просто хотела рассказать, как мы обычно решаем такие примеры. Хотя, твой способ кажется мне более удобным и быстрым.

– Я в курсе, как вы их решаете.

– Тогда зачем делаешь по-своему?

– Потому что мой способ кажется мне более удобным и быстрым.