– В самом деле? – поинтересовался он, прикуривая свою собственную сигарету и не сводя с меня взгляда ясных голубых глаз. – Откуда ты знаешь?
– Потому что ты, вероятно, покажешь мне на дверь! – с горечью воскликнул я. – И будешь абсолютно прав! Но что толку ходить вокруг да около. Ты же знаешь, что я только что проиграл больше двух сотен?
Он кивнул.
– У меня не было при себе денег.
– Я помню.
– Но у меня была чековая книжка, и каждому из вас я выписал вот за тем письменным столом чек.
– И что же?
– А то, что ни один из них ничего не стоит, Раффлс. Я давно превысил кредитный лимит.
– Наверняка это временная проблема.
– Нет. Мой счет пуст.
– Но кто-то говорил мне, что ты при деньгах. Я слышал, тебе досталось наследство?
– Так и было. Три года назад. Это стало моим проклятьем. И я уже все промотал. Все до последнего пенса. Да, я был болваном. Свет еще не видел такого идиота, как я… Ты услышал недостаточно? Почему ты меня не выгоняешь?
Но он вместо этого с очень серьезным видом мерил комнату шагами.
– Твои родственники не могли бы тебе помочь? – наконец спросил он.
– Слава богу, что у меня нет родственников! – отозвался я. Я был единственным ребенком. Мне досталось все, чем располагала семья. Единственное, что меня утешало, так это то, что родители умерли и никогда об этом не узнают.
Я бросился в кресло и закрыл лицо ладонями. Раффлс продолжал расхаживать по дорогому ковру, который был под стать всей остальной обстановке комнаты. Его мягкие и спокойные шаги были ровными и ритмичными.
– А у тебя ведь был литературный дар, парень, – наконец заговорил он. – Ты, кажется, даже журнал издавал? Перед тем как уйти? Как бы то ни было, я помню, что ты писал за меня стихи, а сейчас всевозможная литература в моде. Любой дурак может на этом заработать себе на жизнь.
Я покачал головой.
– Любой дурак не спишет моих долгов, – ответил я.
– Значит, у тебя где-то есть квартира? – продолжал он.
– Да, на Маунт-стрит.
– Как насчет мебели?
Я громко и невесело рассмеялся.
– Объявления о продаже уже несколько месяцев расклеены на каждом углу.
Это заставило Раффлса замереть с поднятыми бровями. Он уставился на меня суровым взглядом, который удалось выдержать, потому что теперь ему было известно самое худшее. Затем он пожал плечами и снова принялся расхаживать по комнате. За несколько минут ни один из нас не произнес ни слова. Но на его привлекательном неподвижном лице я читал свой приговор. Смертный приговор. И я от глубины души проклял глупость и трусость, заставившие меня прийти к нему. В школе, когда он был капитаном команды, а я состоял у него на побегушках, он был добр ко мне. Только на этом основании я и надеялся теперь на его снисходительность. Потому что я был разорен, а он достаточно богат для того, чтобы все лето играть в крикет, а все остальное время вообще ничего не делать. Я по собственной глупости рассчитывал на его сострадание, его сочувствие, его помощь! Да, в глубине души я действительно на него полагался, несмотря на всю мою внешнюю робость и застенчивость. Так мне и надо! В этих раздувающихся ноздрях, в этом жестком подбородке, в этих холодных голубых глазах, которые смотрели куда угодно, только не на меня, не было ни жалости, ни сочувствия. Я схватил свою шляпу и, шатаясь, поднялся на ноги. Я ушел бы, не произнеся ни слова, но Раффлс встал между мной и дверью.
– Куда ты идешь? – спросил он.
– Это мое дело, – ответил я. – ТЕБЯ я больше не потревожу.
– Тогда как же я смогу тебе помочь?
– Я не просил тебя о помощи.
– В таком случае зачем ты пришел ко мне?
– И в самом деле, зачем? – эхом отозвался я. – Ты позволишь мне пройти?
– Не позволю, пока ты мне не скажешь, куда идешь и что собираешься делать.
– А тебе трудно догадаться?
На несколько долгих секунд мы замерли, глядя друг другу в глаза.
– У тебя хватит духу? – спросил он, нарушив молчание таким презрительным голосом, что у меня даже кровь вскипела.
– Вот увидишь, – заявил я, делая шаг назад и выхватывая пистолет из кармана пальто. – А теперь ты позволишь мне пройти или хочешь, чтобы я сделал это здесь?
Дуло коснулось моего виска, а палец нащупал спусковой крючок. Я так обезумел от волнения и осознания того, что я разорен и обесчещен, что твердо решил свести счеты со своей никчемной жизнью. Я и по сей день удивляюсь, что не сделал этого тотчас же, прямо у него на глазах. Меня охватило подлое ликование от того, что мне удастся покончить с собой в присутствии другого человека на потеху собственному эгоизму. Если бы на лице моего собеседника отразился ужас, то я вполне мог умереть, охваченный дьявольской радостью, ибо уносил с собой испуганное выражение его лица в качестве последнего утешения. Я до сих пор содрогаюсь, вспоминая этот момент. Но мою руку удержало то, что вопреки ожиданиям на его лице отразилось изумление, восхищение и даже какое-то радостное предвкушение. Скверно выругавшись, я вернул револьвер в карман.
– Ты дьявол! – воскликнул я. – Мне кажется, ты хотел, чтобы я это сделал!
– Не совсем, – последовал ответ. Раффлс переменился в лице и слегка покраснел. – Но если честно, то я действительно поверил в то, что ты говоришь серьезно. Еще никогда в жизни я не был так потрясен. Банни, я и не подозревал, что ты сделан из такого теста! Нет, теперь уж я точно тебя не отпущу. И лучше не затевай эту игру снова, потому что во второй раз я не собираюсь просто стоять и любоваться тобой. Мы должны найти выход из создавшегося положения. Я понятия не имел, что ты такой парень! Ну-ка, отдай пистолет мне.
Одну руку он ласково положил мне на плечо, а вторую сунул в карман пальто. Мне пришлось безропотно позволить ему разоружить меня. Это объяснялось не только тем, что Раффлс знал, как в любой момент стать неотразимым. Он достиг в этом искусстве таких высот, что мне его даже сравнить не с кем. Все же моя уступчивость объяснялась чем-то бо́льшим, чем подчинением более сильной личности. Слабая надежда, которая привела меня в Олбани, как по волшебству превратилась в ошеломляющее чувство безопасности. Раффлс все же решил помочь мне! А. Дж. Раффлс будет моим другом! Казалось, мир в одночасье развернулся, заняв мою сторону. И я не только не стал сопротивляться ему, но схватил его за руку и стиснул ее с горячностью, столь же неконтролируемой, как и предшествовавшее ей бешенство.
– Благослови тебя господь! – воскликнул я. – Прости меня за все. Я расскажу тебе правду. Я действительно думал, что ты поможешь мне в моем несчастье, хотя отлично понимал, что у тебя нет передо мной ни малейших обязательств. Все же… ради памяти о школе… ради доброго старого времени… я надеялся, что ты дашь мне еще один шанс. В противном случае я собирался пустить себе пулю в лоб. Впрочем, я все равно это сделаю, если ты передумаешь.
Честно говоря, я опасался, что он уже сожалеет о сказанном, и, не переставая говорить, с тревогой всматривался в его лицо, не вполне доверяя его доброжелательному тону и использованию в обращении ко мне моего старого школьного прозвища. Но когда он снова заговорил, я убедился в своей ошибке.
– Какие скоропалительные умозаключения! Банни, у меня есть свои пороки, но колебания и нерешительность к их числу не относятся. Присаживайся, дружище, и возьми сигарету, чтобы успокоить нервы. Я настаиваю. Виски? Нет, хуже для тебя и быть ничего не может. Вот кофе, который я как раз заваривал, когда ты вошел. А теперь выслушай меня. Ты говоришь о «еще одном шансе». Что ты имеешь в виду? Попытку отыграться в баккара? Вот уж дудки! Ты думаешь, что на этот раз тебе может повезти. Но что, если этого не произойдет? Мы только усугубим ситуацию. Нет уж, дружище, ты и так увяз по самые уши. Ты доверяешься мне или нет? Отлично, тогда тебе незачем влезать в долги еще глубже, а я не пойду в банк со своим чеком. К сожалению, есть и другие люди. Но еще хуже то, Банни, что в настоящий момент я на такой же мели, как и ты!
