Людская река не мелеет – сотни возбужденных арабских лиц. Долго нам еще стоять на этих ступенях? Того и гляди швырнут в нас чем-нибудь. Интернет ответа о происходящем не дает, может, к полиции обратиться?

Младшие так запрятаны в броники и каски, что и не разберешь, где лицо. У старшего оно открыто: выражение раздраженное, взгляд острый. Светлокожий еврей, но вряд ли из постсоветских. Говорю по-английски:

– Извините, скажите, пожалуйста, здесь что-то случилось?

– ? Нет, ничего не произошло.

– А почему так много людей?

– ??? Просто они с молитвы возвращаются.

Ах, так ведь пятница сегодня! По пятницам мусульмане коллективно молятся! А мы как раз в арабском квартале! Как же я не подумал!

– А… а нам можно пройти?

– Да, пожалуйста. Разве вам что-то мешает?

Ну как сказать! Свободной дорогу точно не назовешь. Сам-то с пистолетиком и бронированной охраной стоишь.

Боязно. Мнемся перед патрулем.

– Скажите, а в Гефсиманию мы правильно направляемся?

– Куда-куда?

– Гефсимания (произношу по-разному: Gethsemane, Gethsemeny).

– Get some money?

Ты еще «сребреники» скажи! Тут уже и я раздражаюсь.

– Да какие money, Гефсимания!

– Не понимаю, о чем вы говорите.

Серьезно?! Полицейский в Иерусалиме, который не знает про Гефсиманский сад? Но по его лицу видно, что не понимает он искренне: сейчас ему вообще не до шуток, да и не до нас.

– Ладно, спасибо, – завершаю я разговор, полицейский не отвечает, тут же выпускает меня из внимания.

В Иерусалиме все было так: я не понимал, не понимали меня… Полицейский – это ерунда, я, например, совсем не понял храм Гроба Господня.

Я изучал его в два прихода, но целостный образ так и не сложился. Бесформенный квартал снаружи, беспорядочные пределы внутри, шумный арабский рынок вокруг. Очень людно: лица перекошенные, фанатичные, неистовые. Я старался вчувствоваться; примостился на лавочке у людского потока, текущего через Голгофу, – лишь получил замечание служителя (кажется, грека): не перекрещивай ноги.

Кое-что из тех визитов я, однако, себе хорошо усвоил: храм не музей; в иных, конечно, попадаются труды Джотто или, скажем, Микеланджело – эманации культа в сферу высокого искусства, но они все же не главное, а как бы побочный продукт. С тех пор по храмам я хожу осторожнее.

Из Тверии в Иерусалим мы ехали на автобусе. Почти вся дорога – серо-желтая, бесплодная, каменистая пустыня. По мере движения холодало: Иерусалим хоть и южнее Галилеи, но почти на километр выше Кинерета, климат на высоте резче и суше.

Маршрут делает петлю и подходит к воинской части – вошли солдаты. Веселые, шумные парни и девчонки. Все обязаны всегда быть при своем TAR–21 – никогда я прежде столько автоматов в обиходе не видел, в Галилее мне военные на глаза почти не попадались.

Часть маршрута пролегает через арабские поселения. Беднота. Мусор, грязь. Виднеются попытки наладить сельское хозяйство в пустыне при помощи допотопного инструмента. Малоуспешные. Водитель прибавил скорость: могут камнями забросать. Неуютно. Но присутствие в салоне вооруженных военных успокаивало.

Ближе к Иерусалиму у дороги стали появляться стоянки бедуинов. На первый взгляд – свалки мусора. Жилища эти кочевники сооружали из обрывков полиэтиленовых пакетов, клеенок-пленок, фанерок, обломков мебели. Ветер с расположенной выше оживленной трассы сушит вывешенные у «шатров» лохмотья… Зато передвигались бедуины на крутых внедорожниках – такие были припаркованы у каждого лагеря.

На одной из остановок в наш автобус сели два бедуина: бесформенная огромная тетка и щуплый старик. Женщина была одета в бурку, под одеждой точно что-то было спрятано: сумка? ребенок? На толстых пальцах – массивные золотые кольца, ярко-красный маникюр. Старик – будто ушибленный, контуженный; джинсовая жилетка поверх грязной белой европейской рубашки, невнятного кроя штаны (может, просто велики ему на несколько размеров), старые белые кроссовки из искусственной кожи.

От них плохо пахло. Чем-то спирающим воздух: чем-то жирным, масляным. Козами? От этого становилось дурно. Меня слегка мутило уже после скачек на повышенных скоростях по арабским поселениям, а как вошли эти двое, то подступила совсем мерзкая тошнота. Но я сдержался.

В остальном доехали без приключений.

От сужения Дороги Львиных ворот до выхода из самих ворот 70 метров. Их надо преодолеть в плотной арабской толпе. Начали.

Толкотня, крики. Толпа – в основном мужчины; женщины тоже есть, но они смотрят под ноги. Мужчины же, заметив нас, глядят в упор. Пристально, не моргая. Есть на что: мы единственные белокожие и светлоглазые вокруг, я выше всех на полголовы, Тина – девушка с коротко стриженной, непокрытой головой.

Буровящие взгляды со всех сторон. Глаза черные-черные. Я не могу расшифровать арабскую мимику, не понимаю, что выражают эти лица; прямой агрессии в нашу сторону нет, но на дружелюбие это точно не походит.

В ворота толпу засасывает как в воронку. Острые глаза, острые локти, острые плечи со всех сторон. Начинаю орудовать руками; держу Тину впереди себя. Вот уже и локтями работать не удается – давление такое, что руки можно держать лишь прижатыми к туловищу, лучше всего – к груди…

На следующий день осмотр достопримечательностей Иерусалима мы начали на горе Сион с могилы царя Давида. Находчивый и храбрый воин, олицетворение идеального царя, признаваемый тремя религиями пророк и просто красавец-мужчина! А гробница у него совсем скромная: занимает нижний, почти подвальный этаж здания. Туристов в тот час почти не было, зато заходили местные иудеи помолиться. Спокойно и без праведного надрыва, по-домашнему.

Непосредственно над могилой Давида, на втором этаже, – Сионская горница, место прощальной пасхальной трапезы. Сюда уже успели набежать экскурсанты. Но зала вместительная – классическая готика, строилась и перестраивалась крестоносцами в XII–XIV веках. Можно сказать, новодел. Да вообще-то и подлинность Давида в подвале очень спорная.

А на крыше – башенка. Полумесяц сбит, но очевидно – минарет. Так и есть: в XV веке Иерусалим захватили турки и устроили в этом здании мечеть. Окончательно она тут утвердилась в 1520-е при Сулеймане Великолепном и просуществовала до 1948-го или около того – то есть до Арабо-израильской войны. Подлинность мечети вопросов не вызывает.

Помимо головокружительной мультикультурности меня в этой символической интерференции восхитило отсутствие помпы. Все исполнено скромно и сдержанно – с соседней улицы не заметишь, если не знаешь, куда идти. Израилю, как я понял, гигантомания не свойственна. Даже в постройках францисканцев или турок.

От Давида и Сионских ворот на юге мы прошли под стеной Старого города к восточному входу – тем самым Львиным воротам. Сегодня здесь никакого ажиотажа – можно рассмотреть. Большие, величественные – эффект усиливается, потому что поднимаешься к ним снизу из долины. Построены Сулейманом Великолепным. Слева и справа от входного проема красуется по паре геральдических кошек – издалека кажутся совсем маленькими. Только это не львы, а леопарды и к названию ворот отношения они не имеют.

Вход в город здесь был всегда. Хотя… в I веке Иерусалим с землей сровняли – что было до того, никто не знает. Но до турок ворота были точно: в конце XIII века доминиканцы дают развернутое описание (по современному им Иерусалиму!) евангельского Крестного пути на Голгофу, начиная его как раз от Львиных ворот. А затем францисканцы и вовсе размечают в городе Via Dolorosa (Путь Скорби): девять станций на улицах и пять в храме Гроба Господня. Короче говоря, снова крестоносческий новодел. Да и не только крестоносческий: церковь Бичевания (первая станция) и часовня Св. Вероники (шестая станция) перестроены все тем же Барлуцци.