Мне жаль, что я сюда пришла. Мне жаль, что я не отказалась от помощи, которую мне предложила Лили. Мне жаль, что я увидела его лицо. Мне жаль, что я не сбежала, когда он предоставил мне такую возможность.

Потому что тогда мне не пришлось бы жить с этой мукой и представлять, на что могла походить моя жизнь с ним, вспоминать о том, как ему удавалось возбуждать меня поцелуем, воспламенять одним прикосновением, возрождать моё тело к жизни.

Тогда мне не пришлось бы испытывать такую боль. Не только жуткую боль, исходящую от раны на боку, но и ту ноющую боль, что шла из области моего опустошенного, вдребезги разбитого сердца.

Всё это было притворством? Когда эти слова слетели с его губ, казалось, что он пробил мне грудную клетку и сдавил сердце, остановив его биение.

После всего того, что я ему сказала и показала, после всего, что мы разделили, он посчитал, что я шлюха и осведомитель другого клуба. Что я притворялась, когда забыла об осторожности и отдалась ему. Когда рассказала ему об аде, через который прошла с Уореном, рассказала об Уилл и о том, что бросила школу и как моя мать ушла от меня и Санни.

Боже…

Я горевала вместе с ним, когда он показал мне руины своего прошлого. Я утешала его, когда он поделился со мной тем, что мечтал о семье, мечтал стать отцом. Я оплакивала желанного ребёнка, которого он потерял.

Разве он не задумывался о том, что я ни разу не спрашивала его о клубе, за исключением того, как долго он был его членом и почему вступил в него? Или о том, что чем больше времени я проводила с ним, тем меньше я была в клубе. А значит, я не подслушивала разговоры членов клуба, когда они меньше всего этого ждали. Почему я хотела быть где угодно, но не в клубе, если заполучить информацию о них было моей целью?

Я заметила, что сомнения стали покидать Мава только после того, как Смоук объяснил, почему он вошёл в его комнату.

Но ущерб был нанесен. Моя вера была подорвана. Он не доверял мне, и это было больнее всего на свете.

Потому что я доверяла ему.

Я дала ему второй шанс, когда он этого не заслуживал. Я верила, что он изменится, когда у меня не было на то причин. Я считала, что он может стать лучше, хотя он показывал себя только с худшей стороны.

Так что, я сама виновата во всем.

Разве в прошлом я не усвоила этот урок? Что человеку с двумя сторонами личности не следует доверять. Что, встав на их пути, все для меня неизменно заканчивается тем, что я истекаю кровью и спасаюсь бегством.

Что ж, если я не усвоила этот урок тогда, то я определенно усвоила его сейчас, морщась от боли и всхлипывая при каждом движении. Как я ни стараюсь, мне не удается остановить кровь, плюс ко всему я начинаю прихрамывать из-за нестерпимо-жгучей боли, пронзающей мою ногу в месте глубокого пореза, полученного от разбитой пивной бутылки, осколки которой валялись на пустыре за клубом.

К счастью, мне удалось перелезть через забор клуба целой и невредимой. В противном случае я не уверена, что смогла бы заставить себя двигаться дальше.

В данный момент я стою одна-одинешенька на улице. Правда, мой пульс ещё не вернулся в норму. Отчасти потому, что я попыталась тормознуть две машины, но никто не остановился, а всего десять секунд назад неподалеку послышался рев заведенного мотоцикла. Его низкий гул снова пустил моё сердце вскачь.

С каждой секундой я все больше впадаю в отчаяние. Мне нужно убраться отсюда, прежде чем у Мава или Таза появится шанс причинить мне ещё больше боли.

Так что на этот раз, когда на дорожном покрытии мелькает свет автомобильных фар, я перемещаюсь влево, на проезжую часть.

Я не могу упустить эту попутку, а это значит, что меня не устроит отказ.

Прикусив губу от боли в боку, я вытираю руку о футболку там, где она не пропиталась кровью, а затем поднимаю большой палец вверх.

Автомобиль сбавляет скорость. Его фары отбрасывают свет на приличное расстояние, вселяя в меня надежду, что за рулём пожилой человек. Когда машина останавливается передо мной, я прикладываю руку ко лбу и прикрываю глаза от яркого света, стараясь разглядеть кто находится внутри автомобиля.

Не в состоянии рассмотреть водителя, я изучаю номерной знак и модель машины. Обычный номер штата Нью-Мексико. «Шевроле». Скорее всего, машине всего пара лет. Я слышу, как опускается окно, и подхожу к передней пассажирской двери светло-серого, чистого и четырехместного автомобиля. Осторожно наклоняюсь, чтобы разглядеть водителя.

— Не хочешь рассказать, почему ты босиком разгуливаешь по улицам?

Безразличие в голосе и высокомерная физиономия проникают в мою кровь, подобно капле кислоты. Отвернувшись, я обвожу взглядом ту часть улицы, что ведёт в сторону клуба, сжимая пальцы в кулаки. На долю секунды я обдумываю вариант того, чтобы кинуться со всех ног навстречу приближающемуся мотоциклу, рев которого я слышу. Но мне не уйти с таким огнестрельным ранением в боку, даже если я каким-то образом смогу абстрагироваться от раны на ноге.

Дэвис выходит из машины и обходит её спереди. Он опирается на переднее крыло автомобиля, скрещивая руки и ноги. Наверно, он не при исполнении, раз на нем спортивные тёмные штаны и темно-бордовая футболка университета штата Нью-Мексико

— Прошло две недели. Что у тебя есть для меня?

— Ничего. Они не говорят о бизнесе, когда я рядом.

— Понятно, — он изучает меня пару минут, его взгляд ожесточается, а на челюсти дергается мышца. — Знаете, мисс Пирс, автостоп и проституция в этом штате незаконны, — он делает паузу. — Если у вас для меня ничего нет, боюсь, мне придётся попросить вас положить руки на капот.

Предоставив ему то, что я знаю о клубе, я тем самым только подтвержу, что обвинения Мава в мой адрес справедливы. Я могу быть рассержена и убита горем, но если уж на то пошло, я не хочу, чтобы его или кого-то из «Предвестников Хаоса» арестовали. Ну, может быть, кроме Таза.

Я кладу обе руки на капот.

— Вместо того, чтобы сдать их, ты предпочитаешь отмотать срок?

— Если это мой единственный выбор, то да.

Он толкает меня лицом к машине, после чего агрессивно обыскивает. Я закрываю глаза и дышу через боль, каскадом проходящую по правой стороне моего тела. Он проводит рукой снизу вверх по моей ноге, его пальцы скользят выше, чем нужно, по моему бедру. Скрипнув зубами, я стараюсь увернуться от его прикосновения.

Он смеётся.

— Что? Ты позволяешь помешанным на сексе байкерам трахать тебя днями напролет, но стоит мне к тебе прикоснуться, строишь из себя недотрогу?

Когда он натыкается на мою рану, испачкав свою руку в моей крови, он качает головой и улыбается.

— Похоже, они уже устали от тебя, а? Или поймали на воровстве?

— Идите к черту.

Он наклоняется вперёд, чтобы заглянуть мне в лицо.

— Кто из них тебя подстрелил?

— Зачем вам это? Чтобы арестовать их?

— Возможно.

— Тогда нет. Меня никто не подстреливал. Я подстрелила себя сама.

— Господи, — изрыгает он. — Что, чёрт подери, они суют в своих шлюх? Члены из золота? С какого хрена тебя волнует, арестую я их или нет, если они пытались тебя убить?

В ответ на моё молчание он заламывает мне руки за спину. Я хватаю ртом воздух и пытаюсь подавить навернувшиеся на глаза слёзы, поскольку это положение причиняет нестерпимую боль, молниеносно проносящуюся по моему туловищу и спине.

Затем я слышу легко узнаваемый звук металлического бряцанья за секунду до того, как на моих запястьях защелкиваются наручники.

От подавляющего чувства беспомощности и уязвимости слёзы буквально брызжут из глаз.

— Знаешь, я догадывался, что ты не пойдёшь мне навстречу в этом вопросе. Я как чувствовал, что мне понадобится план Б, — он заставляет меня склониться ниже, поворачивает мою голову в сторону и крепко прижимает её к тёплому металлу капота. Затем он убирает мои волосы с шеи.

Я пытаюсь извернуться, чтобы посмотреть, что он делает, но не могу двинуться. Краем глаза я замечаю иглу в дюймах от своей шеи.