В следующий раз я проснулась, когда мы уже подходили к машине. Машина оказалась Опелем Инсигния с горизонтальной трещиной на лобовом стекле и помятым диском на правом заднем колесе.

– Думаю, дальше я сама.

– На заднее, – напомнили мне.

Он аккуратно опустил меня и пошел к водительской двери. К слову, один из видов моего чутья почувствовал его взгляд, даже когда я просто попала в поле периферийного зрения. Хотя, не имей я этого чутья, даже не заметила бы. Проверять его реакцию на побег не было никакого желания, поэтому я просто забралась на заднее сиденье и откинула голову назад, прикрыв глаза.

Ничего не происходило. Тишина внутри салона машины затянулась, и я вновь открыла глаза посмотреть, где же носит этого типа. Он сел в машину, захлопнул дверь, пристегнул ремень безопасности, после чего завел двигатель и глянул на меня в зеркало заднего вида.

– Пристегнись.

– Хозяин – барин, – тихо согласилась я, пристегивая ремень. – Кстати, я сейчас подумала о таком несправедливом факте: ты мое имя знаешь, а я твое нет.

Машина тронулась и медленно выползла на потрескавшийся старый асфальт с грязной обочины.

– Ханс Дюрер. Если охотники вдруг до тебя доберутся, а я не смогу тебе помочь – мы не знакомы.

Я сразу оживилась:

– Ого, и правда немец. И… – здравый смысл тихо нашептывал, что глупых вопросов задавать не следует, но когда я слушала здравый смысл? – и прям из Германии?

– Не совсем. Я был рожден на территории Российской Федерации. Отец из Германии.

– А ты выезжал из России когда-нибудь? В ту же Германию, хотя бы.

– Пойми, чем меньше ты обо мне знаешь, тем меньше информации из тебя достанут охотники.

Зерно здравомыслия в этом было, но мне все равно было обидно, что наша беседа так неожиданно прервалась. В его мыслях была какая-то слепая уверенность, что меня непременно поймают и убьют, а это никак не мотивировало на дальнейшее сопротивление ребятам секретной службы. Неожиданное осознание пришло ко мне само.

– Охотники… такие же, как я? – задала я вопрос, и, судя по взгляду в зеркале заднего вида, вопрос был вполне себе риторический. – Миленько, – был сделан вывод, а после я снова откинулась на сиденье. Но спать теперь точно не хотелось.

– Куда мы едем? – я снова не выдержала. Неприятно признавать, но рот у меня в принципе не затыкается. Думаю, если все так продолжится, через километров тридцать у меня появится личный кляп. Надеюсь, я хоть расцветку себе самостоятельно выберу.

– На северо-восток.

– О. Про национальный парк Югыд ва слышал? У меня там есть кое-кто. Думаю, имеет смысл заехать.

– Это может ускорить поиски?

– Вполне. Василиса из наших, она с Варварой была в таких же теплых отношениях, как и я. Возможно, даже в более теплых. А еще, думаю, нам нужна карта России. У меня была, но я ее в спешке где-то посеяла… А, нет, пардон, нашла. Было бы очень неприятно ее потерять. На ней все мои нычки отмечены. Очень полезная вещь, – я продемонстрировала сложенный в несколько раз огромный лист глянцевой бумаги, который я выудила из внутреннего кармана куртки.

– Что-то ты больно разговорчивая для того, кто впервые убил человека.

– Я так стресс переношу. Чем больше стресса – тем выше активность, и тем больше я болтаю. Иногда даже шучу. Иногда даже смешно. А ты как перенес первого убитого?

– Скверно.

– А ты немногословен, я смотрю. Говорят, краткость – сестра таланта, мой друг. Ты не думал начать писать книги?

Мне ничего не ответили, а спать по-прежнему не хотелось. Не то чтобы у меня проснулась былая бодрость, совсем нет, я была, как говорит мой старый друг Бэзил, в говно, правда, больше в эмоциональном плане. Уж до чего не люблю занудных нытиков, но сама я оказалась на подступе к истерике. Мозг вполне ясно осознавал: рыдать в моем положении – крайний идиотизм, но поделать ничего не мог. И грянул гром.

Первая слеза упала на руку, и я вздрогнула от неожиданности. Надо как-то это дело замаскировать. Свое бренное тело я суетливо уложила набок – заднее сиденье позволяло – и постаралась не сбиться с обычного ритма дыхания. Иногда случались непредвиденные остановки на вдохе, не доходящие до всхлипов, но за шумом двигателя и шин по неровному асфальту их не было слышно. Точнее, я на это надеялась.

– Ты в порядке?

– Да, все в норме. Голова немного кружится, и все.

Молчание. Вроде, прокатило. Слезы отступили, надеюсь, что не временно, и я приняла свое прежнее сидячее положение. Первое, что замечает человек, для которого ложь стала второй одеждой, – это то, что его вранье звучит убедительней его правды. Со временем это можно научиться правильно использовать, если не быть мной.

– Как сердце?

– Я не чувствую, будто что-то изменилось, если сравнивать со вчерашним днем, скажем.

Он снова замолчал, потом хотел спросить еще, но я его перебила:

– И плечо тоже в полном порядке. Я скажу, если почувствую себя хуже.

– О да, как уже сказала о ранении до этого.

– А с этим-то что не так?

– Да ты только про бота сказала. Даже не заикнулась о своем самочувствии, о ранении, об убийстве, в конце концов. Прости, но я тебе больше не верю касательно этой темы.

– Просто бот действительно был важнее.

– Ну да, не твоя же жизнь, конечно. Я тут просто так рискую своей жизнью и встаю на твою защиту.

– О, а мы нашли тему, однако. Ну, во-первых, спасибо. Правда. Я простилась с жизнью еще в Салехарде, а тут такой неожиданный поворот, и не один. Я теперь тебе должна, ты ведь понимаешь это? И я всегда держу свое слово, когда дело заходит о долге, так уж меня воспитали. Помни об этом. И во-вторых, к жизни у меня немного другое отношение. Да и, я думаю, у меня ко всему отношение отлично от твоего. Хотя есть схожести… Я не боюсь смерти. И боли тоже не боюсь. Да, было бы неприятно умереть, например, прямо сейчас, на середине моего монолога, так и не договорив до конца. Но это ничего, shit happens, как часто говорит Бэзил. И, знаешь, люди с моим характером долго не живут. Они умирали на дуэлях, во время абордажа корабля, пока грабили банки и пытались замести следы. Мы просто не можем жить иначе, риск – наша зона комфорта.

– Придется тебе ее сменить.

– Вот то есть вообще без вариантов, да?

– Да. Пока я рядом, тебе придется жить, хочешь ты этого или нет.

– Миленько. А вот если честно, то какое твое настоящее имя? То есть да, вполне возможно, что твои имя и фамилия такие же, как у художника. И вполне вероятно, что у тебя и брат есть, по имени Альбрехт. Я не отрицаю такого варианта. Только скажи честно, это твое имя?

Он немного помолчал и ответил:

– Нет. Но и настоящего я называть не собираюсь, извини. Так будет лучше для нас обоих.

– Ладно, ответ принимается. Вот видишь, как у нас разговор хорошо пошел. О чем еще поговорим?

– Значит, только так ты можешь справиться со стрессом, – это утверждение или вопрос?..

– Как видишь.

– Может, попробуешь поспать?

– Заткнуть меня не так просто – иногда я говорю во сне. И вообще, у меня идея. Давай я буду стараться выжить, сводя риск умереть к минимуму, а ты будешь стараться поддерживать любую мою болтовню, а?

– Я не готов пойти на такую большую жертву, – он улыбнулся. Совсем чуть-чуть, только краем губ, но, черт возьми, первый раз за это время он улыбнулся. Видимо, это согласие.

– Мы должны это отпраздновать.

– Я не пью. И деньги нам понадобятся на более важные нужды.

– А мы скромно отпразднуем.

– Ты хочешь есть?

– Не.

– Тогда не будем.

– Ладно. Теперь уже и я перехотела. Теперь хочу мороженое. Знаешь, такое, шарик шоколадного, клубничного и ванильного… как его? Забыла, блин…

– Das Fürst-Pückler-Eis. Но мы купим нормальную еду.

– Расслабься, через минуту мне захочется апельсинового желе. А потом арбуз. Еще чуть позже – черный хлеб с солью и чесноком. Так когда у нас остановка?

– Через полчаса, плюс-минус. Потом шоссе закончится…