Душистая майская сирень зацвела вдоль неровных дорожек старой усадьбы.

Мокрые, слипшиеся от ночного дождя хлопья яблоневых лепестков густо падали на крыльцо непропорционального дома, который, казалось, не имел возраста.

Дом смотрел на заходившийся в цветении сад безразличными стеклянными глазами, как смотрит уставший тяжелобольной человек на наивные проказы весны.

Алик – долговязый, нескладный парень с рыжевато-серой шевелюрой и совершенно бесцветным лицом достраивал колодец перед домом.

Время от времени он посматривал на дом, и в это мгновенье в его заморожённых глазах появлялся еле заметный призрак тщательно скрываемой надежды.

Алик не помнил родителей. Всю свою сознательную жизнь он прожил со старшей сестрой Асей.

По ночам, когда внутренняя изоляция перерастала во внешнюю, он погружался в воспоминания… Детство казалось ему Эдемом, который он потерял с тех пор, как Ася вышла замуж.

С появлением в их доме Володи, мир для Алика выцвел и онемел.

Сначала Володя украл у него сестру, а потом… потом появилась Ташка.

Это маленькое горластое существо ненасытно поглощало внимание Аси, внимание, которое раньше безраздельно принадлежало только ему Алику.

– Мне ничего не хочется, – думал он, оставаясь один, – ни работать, ни любить, ни двигаться. Может быть, только лежать одному целыми сутками в постели, укрывшись с головой одеялом. Если б можно было забраться в скорлупу своих иллюзий и жить грёзами…

Жизнь казалась ему бессмысленной.

Больше всего он не любил сумерки. Они обступали его душу со всех сторон, и он оказывался в каменном мешке…

Эта пытка длилась до рассвета… но и рассвет не приносил облегчения.

Из задумчивости Алика вывел шум в доме. Он то нарастал, то почти сходил на нет.

Когда крики и всхлипы становились явственнее, то ярче проступала надежда в холодных безжизненных глазах Алика, но стоило им снизиться хотя бы на один тон, как даже тень надежды расплывалась и таяла.

– Когда же она, наконец, выйдет? – думал он с тоской.

Его работа почти не двигалась с места. Он тяжело вздыхал и как стреноженное животное, переступал с ноги на ногу.

Наконец дверь распахнулась, и немолодая заплаканная женщина направилась быстрыми шагами к недостроенному колодцу.

Алик потянулся к ней, – Ася!

Она посмотрела на него круглыми карими глазами, которые всегда были широко раскрыты и никогда не мигали, словно застыли в непреходящем испуге.

– Ах, Алик, – сказала она, сжимая пальцы больших разбитых работой рук, – он не любит меня, слышишь?! Нисколечко!

Она прижалась щекой к плечу брата, и крупная слеза скатилась с левого глаза Аси, пройдя сквозь рубашку, она обожгла его кожу. Алик тяжело сопел. Сердце его колотилось так быстро, что казалось, делало триста ударов в минуту, как у землеройки.

Он неуклюже провёл перепачканной рукой по растрёпанным волосам сестры, – ну, ладно, не в первый раз ссоритесь…

– Нет! Ты не понимаешь! Я больше не могу так! Он опять спустил все деньги! Он пропил их там, – она неопределённо махнула в сторону дороги. У него очередная пассия! И это после того, как он умолял меня о прощении! Клялся, что больше никогда. Алик! Он говорит, что я не женщина. Алик! Всё! Всё! – и она зашлась в истерическом плаче.

Плечи Аси неровно вздрагивали, а глаза оставались неподвижными.

– Что же ты думаешь делать, Ася? – начал он неуверенно.

– Я расстанусь с ним! Пусть! Пусть уходит немедленно. Я не могу больше его видеть. Мы расстанемся. Это решено.

– А как же Ташка? – продолжал он растягивать время.

– Я… я сама подниму её, – Ася виновато улыбнулась и заискивающе посмотрела в подёрнутые льдом глаза брата, – вот тебя я вырастила, – пролепетала она, и взгляд её стал умоляющим.

Болезненный немощный страх снова накатил на Алика. Он открыл рот, чтобы что-то сказать.

– Ася! Ася! – раздалось нетерпеливо из дома.

Ася посмотрела на брата и медленно, то и дело, останавливаясь, побрела к дому, словно оттуда каким-то образом накинули на неё невидимую верёвку и теперь притягивали против её воли.

…………………………………………………………

Спустя час, Ася снова стояла с братом рядом с недостроенным колодцем и пересказывала ему разговор с мужем. Суть заключалась в том, что Володя просит прощения и что эта ссора последняя, что больше никогда-никогда!

И так до бесконечности…

Закончив говорить, Ася посмотрела на брата своими круглыми глазами, как всегда ни разу не моргнув.

– Как ты скажешь, так и будет, – покорно заключила она.

Алик ощутил знакомый ужас, – кто-то страдает из-за него…. Он за что-то должен отвечать…

– Знаешь, Ася, – проговорил он понуро, – прости его. Ну, в последний раз…

И, встретив обрадованные глаза сестры, ощутил, как гордость за свою доброту переполняет всё его существо.

Ася обняла брата, не скрывая радости, – Алик! Какой ты! Какой ты добрый! Алик! Ты, ты такой благородный! Поцеловав брата быстрым поцелуем в щёку, Ася полетела к дому, как летит пичуга к своему гнезду, которое пощадила гроза, пронесшаяся рядом.

Когда сестра скрылась за дверью, Алик почувствовал что его, бьёт дрожь, лицо взмокло от пота, ноги подгибались. Он чувствовал себя самым несчастным существом на свете.

– Всё рухнуло, – подумал он обречённо.– Ну, почему, почему бог не любит добрых?

Снова все забыли о нём. Что бы он не сделал хорошего, всё тотчас забывается. Его не ценят, не замечают. Что толку делать добро, если люди так неблагодарны и бог…

– А бога нет, – робко подумал Алик. – Да! Его нет. Нет! – повторил он вслух, – иначе он наградил бы меня.

Тоска и омерзение к самому себе нахлынули на него бесформенной тягучей массой.

– Алик! Алик! – вывел его из забытья звонкий детский голосок. – Ты уже сделал колодец? – Пятилетняя племянница Алика, дочь Аси и Володи смотрела на него снизу вверх и теребила за руку.

– Да, почти, – ответил он машинально.

Неизменно хорошее настроение Ташки раздражало Алика.

Ташка отпустила его руку и стала карабкаться на край колодца.

– Ташка! – хотел он крикнуть, но почему-то не крикнул и не сдвинулся с места.

Девочка повернула к нему смеющееся лицо, – Алик! Смотри-смотри, там далеко-далеко водичка! – Девочка помахала дяде рукой и ещё ниже свесилась над чёрным зовущим квадратом колодца. Алик затаил дыхание.

Голубая стрекоза, поблёскивая тонкими лепестками прозрачно-золотистых крыльев, зависла перед изумлённым взором ребёнка.

Ташка одно мгновенье зачарованно смотрела на сверкающее, на солнце чудо, а потом потянулась к стрекозе и, казалось, в ту же секунду раздался всхлип разбитой тяжестью Ташкиного тела воды.

– Алик! – объятый ужасом ребёнок трепыхался на поверхности, – Алик! – обессиливающая Ташка глотала воду и воздух.

Ноги Алика вдруг стали ватными…

Вместо того, чтобы броситься к колодцу или позвать на помощь, он опустился на траву и окаменел в удивлении. – Реальный мир чудовищно трансформировался… ему казалось, что он смотрит в зеркало и видит своё «я».

Алик судорожно затряс головой. Нет, нет, нет. Это всего лишь серая скользкая улитка на свернутом трубочкой листе. Какая мерзость! Она, как маленький чёртик шевелит рожками и… не спускает глаз с Алика, словно говоря ему – смотри, я такая же, как ты, безликая… никем не замечаемая, ни за что не отвечающая… я всегда ни при чём…

Суеверный страх покрыл тело Алика испариной. – – Гадкий слизняк! – закричал он, вскакивая на ноги, и хотел раздавить улитку, но она куда-то исчезла…

Алик прислушался и не услышал ни звуков бьющейся воды, ни криков девочки. Всё тихо.

– Ну, вот, – вздохнул он облегчённо и направился к дому, ни разу не оглянувшись на недостроенный колодец.

Стоял поздний зимний вечер.

Казалось, что на улице ни души…

Ветер, жалобно подвывая, как бездомный пёс жался в подворотне.