Повторяю, я не исследователь. Я хочу только рассказать о некоторых поразивших меня совпадениях.

О звонке.

«Вот так, убив, Раскольников пришел звенеть в звонок».

«Звонок брякнул слабо… Он уже забыл звон этого колокольчика, и теперь этот особенный звон как будто вдруг ему что-то напомнил и ясно представил… Он так и вздрогнул, слишком уж ослабели нервы на этот раз».

«Но сердце не переставало. Напротив, как нарочно, стучало сильней, сильней, сильней. Он не выдержал, медленно протянул руку к колокольчику и позвонил».

«Раскольников встал, вышел в сени, взялся за колокольчик и дернул. Тот же колокольчик, тот же жестяной звук! Он дернул второй, третий раз; он вслушивался и припоминал. Прежнее мучительно-страшное безобразное ощущение начинало все ярче и живее припоминаться ему».

«Этак можно и горячку нажить, когда уж этакие поползновения нервы свои раздражать являются, по ночам в колокольчики ходить звонить… Этак ведь иногда человека из окна или с колокольни соскочить тянет, и ощущение-то такое соблазнительное».

Понятно, что и эти банальные цитаты никому из серьезных исследователей не были нужны. Тем более не было смысла предлагать подумать об этом, например, Виктору Шкловскому или даже молодому тогда В. Кожинову, чья статья в «Вопросах литературы» следовала за разбираемым текстом и начиналась со слов, что автор недавно сам коснулся этой темы, но этот автор все-таки призывал исследовать именно влияние Достоевского не только на зарубежных, но и на русских писателей.

А вот следующая цитата из Достоевского, которую приводит в своей статье Л.Ю. Брик, не настолько очевидна и на слуху: «В повести «Вечный муж»: «Дело шло об каком-то преступлении, которое он будто бы совершил и утаил и в котором обвиняли его в один голос беспрерывно входившие к нему откудова-то люди. Толпа собралась ужасная… но весь интерес сосредоточился, наконец, на одном странном человеке»… о котором «он знал только, что когда-то его очень любил. От этого человека будто и все прочие вошедшие люди ждали самого главного слова: или обвинения, или оправдания Вельчанинова… Но он сидел неподвижно за столом, молчал и не хотел говорить… и вдруг Вельчанинов в бешенстве ударил этого человека за то, что он не хотел говорить… сердце его замерло от ужаса и от страдания за свой поступок… он ударил в другой и в третий раз… он уже не считал своих ударов… Он хотел все, все ЭТО разрушить… и в это мгновение раздались звонкие три удара в колокольчик, но с такой силой, как будто его хотели сорвать с дверей… звон колокольчика оказался тоже сном».

Этот «колокольчик» автор статьи жестко связывает с «колокольчиком» из «Преступления и наказания» и тут же переходит к перечислению цитат из поэмы Маяковского «Про это», которые, раз она не исследователь, Л. Брик просто «бросает» «исследователям», не задумываясь о системе доказательств. Здесь просто действует ее авторитет близкого поэту человека да и издателя его собрания сочинений, но с известным ей уж точно опытом «Анти-Перцова», которому тогда было с момента написания не более 15 лет.

Брик продолжает и суммирует: «Тут и «колокольня» (Ивана Великого), и «не выдержал», и «позвонил», и «какое-то преступление… в котором обвиняли его… беспрерывно входившие к нему откудова-то люди», и ожидание «оправдания» – спасения, и снова звонок.

Колокольчик проходит через весь роман «Преступление и наказанне». И в поэме Маяковского колокольчик, звонок тоже не для красного словца.

И лестница Маяковского, и мост феерический в Петербурге, на котором он стоял «снова в месте том», такие Достоевские!

Лестница: «Лестница была узенькая, крутая и вся в помоях».

«…Двумя лестницами выше слышались еще чьи-то мерные неспешные шаги. Странно, лестница была как будто знакомая!..»

«Он ни о чем не думал. Так, были какие-то мысли или обрывки мыслей, какие-то представления, без порядка и связи, – лица людей, виденных им еще в детстве… биллиард в одном трактире… черная лестница, совсем темная, вся залитая помоями и засыпанная яичными скорлупами…»

«Он поднял голову и увидал, что стоит у того дома, у самых ворот… Неотразимое и необъяснимое желание повлекло его. Он вошел в дом… и стал подниматься по знакомой лестнице, в четвертый этаж. На узенькой и крутой лестнице было очень темно».

Даже этаж тот же – четвертый!

Достоевский:

«Когда уже поравнялись в четвертом этаже с хозяйкиной дверью, то заметили, что хозяйкина дверь отворена на маленькую щелочку…»

Так же как Раскольников, Маяковский возвращался на место своего преступления по такой же заплеванной, грязной лестнице. Он так же, как Раскольников, стоял у двери и прислушивался к тому, что за ней происходит.

Мост: «Раскольников прошел прямо на – ский мост, стал на середине, у перил, облокотился на них обоими локтями и принялся глядеть вдоль».

«Он страдал тоже от мысли: зачем он тогда себя не убил?.. Он с мучением задавал себе этот вопрос».

«…Прошел шагов десять и оборотился лицом к Неве… одна беспокойная и не совсем ясная мысль занимала его теперь исключительно. Он стоял и смотрел вдаль долго и пристально; это место было ему особенно знакомо… Случалось ему, может быть, раз сто останавливаться именно на этом же самом месте… Уж одно то показалось ему дико и чудно, что он на том же самом месте остановился, как прежде… В какой-то глубине, внизу, где-то чуть видно под ногами показалось ему теперь все это прежнее прошлое, и прежние мысли, и прежние задачи, и прежние темы, и прежние впечатления, и вся эта панорама, и он сам, и все, все…»

И «мост», и «место то»… И обух…

В романе:

«Тут он изо всей силы ударил раз и другой, все обухом, и все по темени».

В поэме:

Теперь, не называя здесь героя романа, Брик, как и в случае с матерью и сестрами, Любой и Олей, спокойно пропускает подразумеваемое из «Про это» (глава «Человек из-за 7 лет»):