– А ты знала, что на Аляске подстерегают сотни смертельных опасностей? – спросила Лени. – Можно сорваться с горы, провалиться под тонкий лед. Замерзнуть насмерть, умереть от голода. Тебя могут даже съесть.

– Пожалуй, зря тебе папа дал эту книгу. – Мама сунула в магнитолу кассету, и Кэрол Кинг запела: «Земля уходит у меня из-под ног…»

Мама подхватила мотив, и Лени тоже стала подпевать. Несколько блаженных минут они, как самые обычные люди, катили по Пятому шоссе к центру Сиэтла, мама перестраивалась всякий раз, когда на полосе перед ними показывалась машина, и на каждом маневре с сигареты, зажатой между двумя ее пальцами на руле, слетал пепел.

Через два квартала мама остановилась возле банка. Припарковалась. Снова взглянула в зеркало, не размазалась ли помада, велела Лени подождать и вышла из машины.

Лени наклонилась, заперла водительскую дверь и проводила маму взглядом. Мама не шла, а плыла, покачивая бедрами. Она была очень красива и отлично это знала. Они с папой вечно из-за этого ссорились. Из-за того, что на маму глазеют мужчины. Папу это бесило, но мама любила, когда на нее обращали внимание (хотя ей хватало ума в этом не признаваться).

Пятнадцать минут спустя мама вышла из банка. Она уже не плыла, а вихрем летела к машине, сжав кулаки. Она была вне себя. Злая как черт. Сцепила зубы, линия подбородка уже не казалась такой нежной.

– Сукин сын, – процедила мама сквозь зубы, распахнув дверь машины, села за руль, с силой захлопнула дверь и снова выругалась.

– Что случилось? – встревожилась Лени.

– Твой отец снял все деньги с нашего счета. А кредитную карту мне оформить отказались без подписи твоего или МОЕГО отца. – Она закурила. – Господи боже мой, семьдесят четвертый год на дворе. Я работаю. Зарабатываю деньги. И мне не дают кредитную карту без подписи мужа или отца. Миром правят мужчины, – подытожила мама и завела мотор.

Они промчались по улице и свернули на шоссе.

Мама так виляла из ряда в ряд, что Лени с трудом удавалось удержаться на месте. Она изо всех сил старалась усидеть и лишь через несколько миль осознала, что они выбрались из лабиринта холмистого центра Сиэтла и катят по тихим, тенистым улицам респектабельного района особняков. «Ничего себе», – еле слышно прошептала Лени. Она не была здесь так давно, что теперь едва узнавала окрестности.

Дома на этой улице источали благополучие. На бетонных подъездных дорожках стояли роскошные новые «кадиллаки», «олдсмобили-торнадо» и «линкольны-континентали».

Мама остановилась у серого каменного особняка с окнами в ромбовидных узорах. Дом стоял на небольшом холме, трава аккуратно подстрижена. Со всех сторон особняк окружали ухоженные клумбы. На почтовом ящике виднелась надпись: «Голлихер».

– Ого. Давненько же мы тут не были, – заметила Лени.

– Да уж. Подожди меня в машине.

– Ни за что! Недавно еще одна девушка пропала. Не останусь я одна тут.

– Тогда иди сюда. – Мама вытащила из сумочки расческу, подтянула Лени к себе и так рьяно принялась за ее длинные медно-рыжие волосы, словно те ей чем-то досадили. Лени вскрикнула от боли, когда мама стала заплетать ей косички, торчавшие, точно два водопроводных крана. – И не вздумай вмешиваться в разговор, Ленора. – Мама повязала косички бантиками.

– Куда мне косички, что я, маленькая, – захныкала Лени.

– Молчи и слушай, – предупредила мама. – Возьми с собой книжку и сиди тихо, пока взрослые разговаривают.

Мама открыла дверь и вышла из машины. Лени поспешила за ней.

Мама взяла Лени за руку и повела по дорожке, вдоль которой тянулась топиарная изгородь, к высокой парадной двери.

Мама покосилась на Лени, пробормотала: «Была не была» – и позвонила. Послышался лязг, похожий на перезвон церковных колоколов, и глухие шаги.

Несколько секунд спустя дверь открыла бабушка Лени. В строгом платье цвета баклажана, перехваченном в талии тонким пояском, и с тремя нитками жемчуга на шее она, казалось, хоть сейчас готова отправиться на ланч к губернатору. Каштановые кудри были щедро залиты лаком, точно праздничный кекс глазурью. Увидев их, бабушка распахнула густо накрашенные глаза.

– Коралина, – прошептала она, шагнула к дочери и раскрыла объятия.

– Папа дома? – спросила мама.

Бабушка отстранилась и печально опустила руки.

– Он сегодня в суде.

Мама кивнула.

– В дом-то хоть пустишь?

Лени заметила, что мамин вопрос бабушку расстроил: та наморщила белый напудренный лоб.

– Ну конечно! Ленора, как же я рада тебя видеть.

Бабушка отступила на шаг и провела их через небольшую переднюю, за которой виднелись комнаты и двери, по винтовой лестнице на второй этаж, где царил полумрак.

В доме пахло лимонным воском и цветами.

Бабушка привела их на крытую заднюю веранду с круглыми эркерными окнами и высокими стеклянными дверями. Веранда была уставлена растениями и белой плетеной мебелью. Лени усадили за столик лицом в сад.

– Как же я по вам обеим соскучилась, – призналась бабушка и, словно досадуя на саму себя за признание, развернулась и скрылась в доме. Несколько минут спустя вернулась с книгой. – Я помню, ты любишь читать. Даже в два годика не выпускала из рук книжку. Я купила ее тебе давным-давно… только не знала, куда послать. Героиня тоже рыжая, как ты.

Лени села и открыла книгу, которую перечитывала так часто, что помнила целые абзацы. «Пеппи Длинныйчулок». Детская книжка. Лени уже выросла из такого чтения.

– Спасибо, мэм.

– Пожалуйста, называй меня бабушкой, – печально ответила та и повернулась к маме.

Бабушка отошла вместе с мамой к белому кованому столику у окна. Рядом в золоченой клетке ворковали две белые птички. До чего же им грустно, подумала Лени, этим птицам, которым нельзя летать.

– Странно, что ты вообще меня пустила, – заметила мама.

– Ну что за глупость, Коралина. Я всегда тебе рада. Мы с отцом тебя любим.

– Зато моего мужа вы бы не пустили на порог.

– Он настроил тебя против нас. И между прочим, рассорил с друзьями. Ему хочется, чтобы ты принадлежала ему целиком…

– Я больше не стану это обсуждать. Я все решила. Мы уезжаем на Аляску.

Бабушка села.

– Господи боже мой!

– Эрнту там достался в наследство дом и участок земли. Будем выращивать овощи, охотиться – в общем, сами себе хозяева. Будем жить простой жизнью. Как первопоселенцы.

– Довольно. Сил нет слушать эту чушь. Ты готова за ним хоть на край света, но там тебя никто не спасет. Мы с отцом сделали все, чтобы защитить тебя от ошибок, но ты нашу помощь отвергла. Тебе все кажется, что жизнь – игра. Ты порхаешь…

– Не надо, – перебила мама и подалась вперед. – Разве ты не понимаешь, чего мне стоило сюда прийти?

После ее слов повисла тишина, было слышно лишь, как воркуют птицы.

На веранде вдруг словно повеяло холодом. Лени готова была поклясться, что дорогие полупрозрачные занавески всколыхнулись, но все окна были закрыты.

Лени попыталась представить маму в этом рафинированном, чопорном, закрытом мирке, но не сумела. Между той девушкой, какую хотели из мамы воспитать, и той, кем она стала, зияла непреодолимая пропасть. Что, если все, против чего они с мамой выступали, пока папы не было, – атомная энергия и война во Вьетнаме, – а потом семинары групповой психотерапии и различные религии – словом, все, что мама перепробовала, было всего лишь бунтом против того, как ее воспитывали?

– Не делай этого, Коралина. Это безумие. Не говоря уже о том, что это опасно. Брось его. Вернись домой и живи спокойно.

– Я его люблю. Ну почему ты никак не можешь этого понять?

– Кора, – мягко ответила бабушка, – пожалуйста, послушай меня хоть раз. Он опасен…

– Мы едем на Аляску, – отрезала мама. – Я пришла попрощаться и… – У нее сорвался голос. – Так ты поможешь нам или нет?

Бабушка долго молчала и то скрещивала на груди бледные жилистые руки, то снова их опускала.

– Сколько тебе надо на этот раз? – наконец спросила она.