И ему сразу же пришлось откинуться на спинку сидения, тяжело дыша. Калеб заплатил за короткую поездку туда-обратно. И затем оставил чаевые почти в пять раз больше цены. Тот факт, что он жил в «Линдси Тауэрс», одевался так, как одевался, часто бывал в баре «Флеймшоу» – Джексон знал, что Калеб хорошо зарабатывает. Но это просто... всё прояснило. Калеб был на совершенно другом уровне.

Внизу на чеке был маленький грустный смайлик. Слова «спасибо» и «прости» были написаны ровными, толстыми, заглавными буквами, которые, вместе со зрительно узнаваемыми словами, делали их достаточно лёгкими для прочтения. И с чаевыми... ну, это придавало ощущение, что Калеба это действительно заботило. Вот только Джексон понятия не имел, почему.

Не совсем зная, чего ожидать, Джексон отложил чек в сторону и взял записку. Она тоже была написана аккуратными, печатными заглавными буквами. Ещё Калеб сделал что-то странное – низ каждой буквы был темнее, чем верх. По какой-то причине от этого слова было практически... легче читать.

Слов было много, что было устрашающе, но они все были довольно короткими. Джексон только взялся за начало и предался долгому, медленному процессу перебирания слов.

«Мне... жа... жаль. Я... ннне... хо... хочу... от-ним-ать... отнимать... тв-о-ёё... твоё... вре-ммм-я... вре-мь-я?.. ох, время...»

Через десять минут Джексону удалось прочитать записку два раза. Хоть это и было так долго, читать было на самом деле довольно легко. Калеб отнёсся к этому с умом, используя короткие, легко произносимые слова. Это был милый жест, несмотря на то, что Джексон чувствовал себя ещё более тупым. И ошеломлённым. По большей части потому, ну... Записка, судя по тому, что он разобрал, была следующего содержания:

«Мне жаль. Я не хочу отнимать твоё время. Но я хочу поговорить с тобой. Если ты хочешь поговорить со мной, позвони», – и дальше номер телефона, – «в любое время сегодня или в воскресенье. Это поможет мне поговорить с тобой.

Я знаю, ты работаешь. Если у тебя больше времени по будням, вот мой мобильный:», – и далее другой номер, а за ним два самых тяжёлых предложения, – «По большей части я переписываюсь. Но ты можешь звонить, если так лучше».

Жестокая ирония заключалась в том, что у него было так много проблем с буквой «п», и длинные слова всегда путали Джексона.

«Если ты занят или не хочешь говорить, это тоже нормально».

Джексон откинулся на спинку сидения, глядя на записку у себя на коленях. Его первой, слегка истерической мыслью было то, что ему не придётся снова звонить Татьяне и молить о помощи. Второй мыслью было то, что странно, что Калеб так сильно заботится.

Странно, но от этого у Джексона всё равно отчасти трепетало в груди.

* * *

Калеб ворвался в свою квартиру и сунул карту-ключ в держатель у двери. Он был довольно уверен, что никто не может на самом деле лопнуть от пламенной ярости на самого себя, но всё равно чувствовал, будто это может произойти. Боже, он мог показаться ещё более унижающимся и жалким? Просто... всё, что могло пойти не так, пошло не так.

Парень стянул свои туфли, со злостью сунул в них колодки и оставил стоять в дверном проёме, ходя по квартире в носках. Часть его знала, что это не пройдёт гладко. Он начал нервно, что никогда не работало в его пользу – тупое чёртово заикание – а затем бедный водитель, Джексон, тоже выглядел нервным, будто ожидал увольнения за то, что доставил Калеба домой в безопасности и не изнасилованным, когда он напился до чёртового безумия...

Калеб оделся, чтобы доминировать, он знал это. Так парень держал себя в руках. Он знал, каким кажется другим людям, но не ожидал, что Джексон почувствует, будто сделал что-то не то. И это ошеломило его, уже вышедшего из зоны комфорта, и поэтому пришло заикание, и не было пути обратно, не после того, как оно началось, чёрт возьми. И конечно, конечно, у Джексона была дислексия или что-то ещё, конечно, Калеб не мог просто написать всё и попытаться объяснить должным образом, поблагодарить его должным образом, конечно, ему обязательно нужно было заставить Джексона почувствовать себя тупым из-за этого, даже если всё было случайно, чёрт конечно возьми.

Калеб провёл рукой по лицу и попытался дышать. С таким успехом он онемеет до конца недели, слишком занятый встряхиванием самого себя, чтобы концентрироваться на контроле, единственном, что сдерживало заикание. Работа была достаточно лёгкой. Отрывистые, точные слова, говорить только при необходимости, можно использовать лицо и руки и записи, чтобы общаться другим способом. Время отдыха всё осложняло, приходилось иметь дело с людьми, которые не знали его, не привыкли к нему, но люди не тревожили мужчину в пошитом на заказ костюме. И они не часто подходили или пытались завести разговор, как только узнавали, что это не так. Что было нормально. Он был достаточно занят работой, чтобы ему не хватало отношений. Не совсем. И ему не нужно было разговаривать, чтобы получить приглашение в чью-то постель; для этого есть куча других способов общения.

Но Джексон пытался. Он отвечал на маленькие записки, которые Калеб писал на чеках. Он толковал кивки и жесты Калеба и старался найти в них смысл. Он даже терпеливо относился к чёртовому заиканию, ожидая, пока Калеб действительно закончит их, вместо того, чтобы пытаться угадать концовку или торопить. Конечно, Калеб был платёжеспособным клиентом – и оставлял хорошие чаевые – но всё же. Множество других людей не были терпеливыми. Никогда. Или пытались быть, но со снисхождением или жалостью, до того, как Калеб вскарабкался выше и начал иметь дело с людьми, которые умели сдерживать эмоции.

Парень действительно хотел, чтобы это было просто благодарностью, чтобы можно было забыть об этом. Оставил ему хорошие чаевые, чтобы покрыть вчерашнюю бесплатную поездку и сегодняшнее потерянное время. А затем Джексон обрушил бомбу о том, что он неграмотный. И, о да, он был «тупым как пробка», потому что не умел читать.

Калеб всю жизнь боролся с миром, который осуждал его за одну единственную особенность. Ему на лбу ставили штамп «тупой», ярко-красными чернилами, потому что парень не мог заставить их выслушать, что он говорит, вместо того, как он это говорит. Калеб знал, что это за чёртово чувство. Но ещё он знал, что он привилегированный ублюдок, который без особых проблем получал хорошие оценки, в результате чего попадал в отличные учебные заведения, который упорно работал, да, но у которого ещё был методы и пути, чтобы достичь того, чего он хотел. И Калеб постирает свою жилетку в стиральной машине, если окажется, что у Джексона был шанс на что-либо из этого. Если бы ему когда-нибудь хотя бы сказали, что существуют другие методы, прежде чем система отказалась от него.

Джексон сопровождал Калеба через Ужасные Вторники, он сохранил безопасность Калеба прошлой ночью и был терпеливым, добрым и осторожным, и этот парень считал себя «тупым как пробка».

Хоть даже Калеб чувствовал себя только глупее из-за того, как всё сегодня прошло, несмотря на то, к чему это привело, как он выразился и как выставил себя каким-то жутким кретином-карьеристом, он... он действительно надеялся, что Джексон свяжется с ним. Даже если только для того, чтобы ему удалось должным образом извиниться, и чтобы это не звучало бы, как чёртова угроза.

Глава 6

Джексон держал записку в щели под ручкой кресла, и остаток дня смотрел на неё слишком уж часто. В перерывах между пассажирами, или пока ждал очередного, он доставал записку и пробовал прочитать её снова, по кусочкам. К тому времени, как парень решил сделать перерыв, чтобы размять ноги, он даже запомнил почерк Калеба.

Было мило со стороны Калеба предложить телефонный звонок, вместо переписки, даже с его... проблемами с речью. Это было немного не в стиле сдержанного парня, с которым Джексон сегодня встретился – ставить себя в уязвимое положение, но... он мог представить, как это предлагает пьяный Калеб. Отчасти.