- А как продвигается работа над главой книги?
- О, прекрасно, Боря, просто чудесно. Осталось чуть припудрить и я тебе отдам.
- Это всё, что ты написал? - Борис встал, подошел к столу и взял в руки единственный листок с названием.
- Понимаешь, у меня всё тут, - Михаил хлопнул себя пальцами по лбу. - Мне лишь сесть и закончить.
- Михаил, послушай меня, пожалуйста. Сейчас ты враньем похоронил саму возможность нашего сотрудничества. Очень символично, что всё происходит в помещении так напоминающем траурный зал крематория. Но, думаю, тебя это не очень расстроит, ведь ты имеешь все, что хочешь, не так ли…
- Я сделаю так, что ты никогда не издашь свою книгу! - прошипел Михаил.
- У меня есть благословение, а значит, и напишу, и издам с Божией помощью во что бы то ни стало. Прощай.
За гостем захлопнулась дверь, наступила тишина. Михаил в который раз окинул взглядом интерьер и с удивлением отметил: на самом деле, очень похоже на траурный зал крематория: мрамор, колонны, приглушенный свет, бело-черно-бежевые тона и мертвенная тишина перед подачей тела в шикарной упаковке в зев печи с круглосуточно ревущим огнем.
Он прошел в столовую, налил в тяжелый хрустальный стакан доверху какого-то элитного пойла, вылил в горло, ничего кроме жжения не почувствовал. Долго ползал глазами по картине Петра Кончаловского “Пушкин в Михайловском”. Сейчас раздражал и любимый Пушкин, в одной рубашке, с одеялом на ногах, вскочивший с постели, чтобы записать пришедший на ум стих, прикусив гусиное перо, - именно такой Пушкин, ему нравился, но не сейчас, не сейчас.
Почему слова этого сумасшедшего Борьки так едко разъедают душу? Да кто он такой, неуч, тупица, неудачник… А слова его прожигают насквозь и делают всё, чем гордишься, ненужным и нелепым. Из черной глубины, из самого центра сердца хлынула мрачная тоска и залила грудь, квартиру похожую на траурный зал крематория, вылилась наружу, за парапет веранды, накрыла весь его город от асфальта до мутного неба…
Вот он стоит у края веранды, только шаг сделать и кончится эта бессмыслица, “бег на месте это замечательно”. Только шаг - и всё…
Спускаясь на лифте, Борис почувствовал укол в сердце, как выстрел в спину. Он выхватил единственное оружие - монашеские четки - и часто-часто застрочил Иисусову молитву. Выйдя из подъезда, поднял голову и увидел Михаила со стаканом в руке, в белоснежной просторной рубашке и черных джинсах обтяжку, он сидит на парапете козырька веранды, разыгрывая, должно быть, по лицедейской привычке эпизод из “Войны и мира”, где гвардейский офицер Долохов выпивает бутылку рома, сидя на окне третьего этажа с опущенными наружу ногами. Лишь полшага отделяли ошалелого Михаила от тридцатиметровой пропасти, от вечной погибели. Борис что было сил молча завопил в Небеса о спасении заблудшего.
Борис хмыкнул: “Не дождётесь!” и, перемахнув через ограду парапета, вернулся на шелковистую зеленую травку. Взял телефон и надавил кнопку под номером “2”.
- Эту книгу про Юрина издавать нельзя!
- С каких это пор ты мне ставишь условия? Политику издательства диктую я и никто больше! - в голосе леди-босс появились нотки коварной Миледи.
- Денег я на книгу не дам, так и знай.
- И не надо. Я давно не завишу от твоих подачек. У меня четыре года как имеется свой магазин: вино, водочка, пивко, закуски и прочее. Очень надежный доход! Скоро открою еще два, уже и помещения присмотрела. Так что от своих вложений только ты имеешь двадцатипроцентную мзду и отмывание серой зарплаты в конверте, мне они - как слону дробинка.
- Я хочу участвовать в прибыли магазина!
- Хоти дальше… Слушай, ты меня что-то очень сильно нервируешь. Поэтому, знаешь что… Мишаня, а не пошел бы ты вон!
Через неделю мутного запоя, Михаил затосковал по теплой объёмной супружеской груди, котлетам с жареной картошкой и вернулся домой, трясущийся, малодушный и услужливый. Жена открыла дверь, небрежно запахивая халат, и вынесла один за другим три чемодана с вещами. Стоило ему поднять на нее голос и в сердцах назвать самкой домашней собаки, как из-за спины вышел его молодой начальник - генеральный продюсер канала - в спортивных трусах и с сигарой во рту…
С телевидения Михаила уволили. Жена с помощью того же элитного риелтора отобрала у него квартиру на Полянке, милостиво оставив “Лексус”, который вскоре угнали. Миша вернулся к старенькой маме и по ее мудрому совету устроился учителем словесности в среднюю школу: “Всё равно мой нерадивый сын больше ни на что не годен, весь в отца”.
Уроборос
Испугался за Михаила не на шутку…В голове зажурчали мысли:
- это ты человека чуть до самоубийства не довел, неужели нельзя было как-то по-человечески с ним обойтись;
- да он тебя сам чуть не убил, разве не убийство обещание загубить издание книги, да что такое книга по сравнению с жизнью хотя бы одного человека;
- ничего, поделом таким хапугам, возомнившим себя хозяевами жизни, ишь чего удумали: хотим дозволяем, хотим посылаем…
Вся эта сумятица в голове затихла, стоило только войти в храм монастыря. Подал записки на литургию, молебен и сорокоуст о здравии Михаила, Людмилы (Милены) и себя, любимого. Потом доехал до другого монастыря и там повторил боевую операцию, раздав попутно пригоршню милостыни.
В глубокой задумчивости оказался на бульваре у дома с аркой, где жила незнакомка “по одной из версий” Мила. Какая, однако, путаница у нас с именами… Сел на скамью и стал приводить себя в порядок Иисусовой молитвой. Наконец, в душе установилась желанная тишина, на скамью рядом присела Мила в той же юбке из клетчатой шотландки, которая, должно быть, стала ее талисманом.
- Песочек, дорогой, - запела она тонким голоском, - я по тебе соскучилась. Я понимаю, много работы… Только мне нужно тебя хоть иногда видеть.
- Здравствуй, Мила, - как сквозь вату произнес я. - Как поживаешь?
- Без тебя никак. Я ведь кое-что вспомнила. Вот послушай, Песочек. - Она заерзала, придвигаясь ко мне. - Однажды ты меня потащил в церковь. Тогда был предпраздничный день, и ты сказал, что на всенощной можно исповедаться. Мы с тобой вместе написали список моих грехов. Вернее, ты протянул мне брошюрку для тех, кто готовится к исповеди, а я сама выписала свои грехи. Я надела длинную юбку, взяла с собой платок, и мы поехали на автобусе в церковь. Там было много народу, мы встали в две очереди к разным священникам. А когда подошла твоя очередь, ты меня выдернул из моей и поставил сзади себя. Так вот когда ты разговаривал со священником, я поняла, что он тебя знает. Понимаешь, Песочек, вы с ним разговаривали как старые друзья.
- Так пойдем в эту церковь немедленно!
- Сейчас, только юбку переодену и выйду. Подождешь?
- Конечно, Мила!
Она вышла через десять минут, вся такая строгая в темно-синей юбке ниже колен. А у меня сердце стучало вовсю от радостного предчувствия: что если священник меня узнает!
Автобус подкатил к церкви и остановился метрах в тридцати от входа. Пока мы шли, у меня из памяти всплыло описание этого храма из “Посланника”: вот белые колонны, вот терракотовые стены, а вверху - синий купол с золотым крестом. Мы вошли в храм, Мила подтолкнула меня к очереди. Я глянул на священника, но не узнал его. Поставил девушку в очередь, а сам отправился подавать записки о здравии Михаила, двух Людмил (Миледи и Милы) и себя, ненавистного. Стоя в очереди, выдернул из блокнота четыре спаренных листочка, протянул пару вместе с авторучкой Миле и сам принялся писать хартию.
