- А где все?

- Так Миша с девочками ушли в гости к соседям. Беспокоить вас не велено. Я вас и не трогала. Поесть не хотите? Сейчас суп согрею

Часы показывали 9-20, за окном темнело. Значит, я больше суток писал без перерыва! Когда на обеденном столе появилась тарелка с горячим супом-харчо, и моих ноздрей достиг аромат, на меня обрушился голод, я в несколько секунд вылил в себя обжигающую перченую наваристую жидкость, потянулся за котлетами с жареной картошкой, подвинул поближе салат с помидорами - всё это неприлично быстро уничтожил под восхищенно - одобрительные всхлипы доброй пожилой женщины. И отвалился на диван, прикрыв глаза. В нос ударил густой запах крепкого кофе - у моего лица оказалась чашка в белых полных руках. Я и его выпил. Вдруг вспомнил о тетради - она меня будто звала, как потерявшаяся девочка со слезами на глазах жалостно зовет маму. Я вскочил, буркнул “спасибо, я работать”, взлетел по крученой лестнице наверх, сел за стол и… улетел обратно в жаркий день пятилетней давности.

Приём эмпатии помог мне в описании тех качеств, которые мне не свойственны. В повести моей появился харизматичный мужчина, которых с некоторых пор стали называть “суперменом” или “крутым”. Я представлял себе, как полулежу в дорогущем спортивном автомобиле, одет в костюм из новой парижской коллекции, тело накачено в спортклубе, небрежно одной рукой, обгоняя старенькие драндулеты на скоростном автобане, направляю болид в особняк в стиле хай-тек, где ожидает меня дама в вечернем платье в бриллиантах, ну такая породистая (как Мишель Пфайффер)… Она млеет от моей мужественной сексуальности, прижимается шелковой щекой к моему лицу, высеченному будто из гранита (как у Шона Коннери)…

В эту минуту я - автор - прислушиваюсь к внутренним душевным ощущениям. Ну что сказать? Я горд, как демон; я убийственно агрессивен, как штатный киллер олигарха; я холоден, как айсберг и так же величествен и огромен; я богат, как Билл Гейтс и столь же всемогущ; разум остр, как у Эйнштейна; расчетлив, как министр финансов; мудр, как Соломон; связи простираются до кремлевских коридоров…

И вот мне уже понятен образ мыслей персонажа, и вот, вспоминая разговоры с таким человеком, вполне логичными представляются их фразы, казавшиеся недавно бредом сумасшедшего - нет и нет, это не бред, это одержимость нечистым духом, которому “крутой” вполне сознательно предоставил убежище в своей душе, проданной за тридцать сребреников по нынешнему курсу. Да, муж сей как Иуда получил серебро и, наверное, обрадовался, что обманул Сына Божиего, сдал Его в руки убийц, он победил Самого Бога! А мысли о грядущем неминуемом возмездии - прочь из головы! В конце концов, не для того ли существует широкий ассортимент развлечений, которых можно купить за вышеозначенный тридцатник серебра.

Но у тебя-то - автора - разум еще пока на месте, божественная Истина просвещает его, посему вспомнив до мельчайших подробностей общения с помраченными людьми, тебя вдруг окатывает горячая волна жалости… И вот ты уже стоишь на коленях перед иконами и кладешь поклоны за каждого из них, называя - одно за другим - их святые имена.

А через два-три дня вечером звонит вдова одного из них и сообщает, что при жизни издевался над верой жены, намеренно домогался ее во дни поста, выбрасывал на помойку длинные юбки и платочки - а вот поди ж ты, явился прошлой ночью - весь в огне и смраде - и, скрипя зубами, умолял не избегать церковных служб, аккуратно подавая записки на литургию и панихиды за него, мужа любимого. Тогда ему ниспосылается послабление, и он хотя бы немного может подышать не печным жаром, а прохладным воздухом над головами грешников.

Тогда тебя - автора - снова обдает стыдом: давненько не подавал записки с его именем. Почему? Да потому что имен “за упокой” больше трехсот, а записки денег стоят, с каждым полугодием они всё дороже, а заработки твои с каждым годом все ниже, упорно устремляются к нулю.

Не могу похвастать, что писать о братьях по вере, друзьях и близких гораздо легче - ничуть не бывало. Например, показываешь написанную главу одному из прототипов, другому, третьему - а они обижаются: мы не такие, мы гораздо лучше. Каждый человек имеет о себе собственное представление, которое отличается от мнения окружающих всегда только в лучшую сторону. Так появляется печальный опыт создания летописи поколения, описывая не конкретных людей, а более общие, размытые лица обобщенных образов, оставляя истины ради главное - суть дружеских бесед, правду богословских споров, причину рукоприкладства и разрыва.

А может статься, наше поведение и образ мыслей меняется в зависимости от нашего местоположения? Ведь мы в далёком монастыре - и мы в “Кофе-хаусе” на Арбате - разные. Не раз и не два случалось, что брат твой во Христе, который в Дивеево со слезами бил в грудь и клялся в дружбе навек, на Арбате, узнав тебя, внутренне сжимается пружиной, отводит глаза и проходит мимо, словно ты в прошлом стал свидетелем не его духовного подъема, а постыдного унижения.

Да, монастыри - общепризнанные и неведомые - это отдельная тема для размышлений. Там Господь сводит воедино таких внешне различных людей, что диву даешься: как вообще мы, такие непохожие и вроде бы чуждые, оказались на одних нарах странноприимного дома или на одном полу деревенской избы и исповедаемся у одного иеромонаха, и причащаемся из одной чаши, и плачем о прощении одних и тех же грехов, имея целью жизни одно единое на всех Царство Небесное. Именно в монастырях и дальних нищих приходах появляется уверенность в том, что Русь Святая жива и по сей день, и она непобедима. Как непобедима Церковь наша, которую “не одолеют врата адовы”. Мы - такие разные и слабые, полунищие и отверженные властью - просто обречены на победу в масштабах Вечности. Потому что с нами Бог.

Неужели это возможно!

Скорей всего, тот негативный процесс, который долго мучил меня, спровоцировал именно Сергей Холодов. В тот вечер по совету старца Фомы я устроил ему дружественный допрос, даже без традиционного рукоприкладства и изощренных пыток. Ну да, если честно, пришлось применить малогуманный журналистский приём провокации, а как без него, если подследственный еще рта не раскрыл, а уже смотрит на тебя волком и пытается сбежать. Как говорит в таких случаях моя юная соседка по лестничной клетке: “Ага, щас!”, или в том же ключе из одесского юмора: “Не дождётесь!”

В качестве защиты от моей ментальной агрессии Сергей выбрал правду-матку во всём ея циничном великолепии. По моему скромному мнению, такая военная диспозиция много эффективней, чем, скажем, глухая немая оборона, и больше напоминает нокаутирующий контрудар в открытый подбородок с выносом тела за пределы ринга.

- Что привело тебя в Церковь? - начал я допрос, глядя в его переносицу, изломанную хорошим таким хуком справа (не моим!).

- Водка и бабы… - пробубнил он, изучая траекторию движения рыжего муравья у левого ботинка.

- Как?.. - оторопел я, готовый к самым возвышенным поэтическим метафорам.

- Правда, еще иногда конопля фигурировала, но реже: дорогое удовольствие по нашим временам и доходам.

- Какая еще конопля? - прошептал я, выбирая сторону моего падения в обморок: направо в грязный песок, или налево, где продолжалась отполированная брючным сукном скамейка.

- Та самая, которая на диком западе называется марихуаной.

- Так, так, - уговаривал я себя не отключаться сейчас, а отложить это расхожее занятие дамочек ХIХ века на потом. - Значит, ты утверждаешь, что пьянство и блуд привели тебя в храм?