Я еще с полчаса бродил по двору, перебирая в голове варианты дальнейшего своего поведения: сбежать из дома, набить отцу морду лица, напиться до полусмерти, повеситься… Вернувшись домой чуть успокоившимся, получил от отца еще одну порцию вина, полстакана сухого красного, он дождался, пока я опорожню стеклотару, покряхтел, попыхтел и не без натуги, попросил у меня прощения. “Да ладно, чего там… я все понимаю”, - только и пробубнил я, опустив глаза. Отец усадил меня за стол, придвинул тарелку с колбасой, помидором и зеленым луком, налил еще вина, протянул мне сигарету и объявил, что отныне я могу пить и курить с ним наравне, не таясь по углам.
Прокравшись однажды ночью в мою комнату, отец застал меня пишущим очередную поэму о смысле жизни. Извинился, похлопал по плечу, прохрипел “это хорошо, ты молодец” - и удалился. Следующим вечером с работы принес нечто весьма таинственное - ящик с ячейками, в них - карточки. Это сооружение называлось картотекой. Сначала я тщательно изучил ящик, исследовал с лупой каждый сантиметр внутренней и внешней поверхности на предмет тайника или хотя бы второго дна. Обнюхал даже… Вспомнил, что видел такие ящички, только побольше, в библиотеке и сразу придумал, как это использовать. В одни ячейки я стал собирать ценные выписки из книг, в другие - интересную информацию, в третьи - свои заметки в виде кратких конспектов. Эта работа помогла мне упорядочить мои бессистемные поиски смысла жизни.
Как-то раз отец во время нашего мужского субботнего застолья попросил почитать что-нибудь из мною написанного. Несколько расторможенный и осмелевший от вина, я принес из своей комнаты рукопись и прочел три страницы из середины. Отец захлопал в ладоши и сказал, что ему понравилось: он-то думал, юный отпрыск про любовь-морковь, сюси-пуси, а сын про жизнь, философию стало быть постигает! Покашлял, покачал головой и что-то задумал, даже к соседу Димычу сходил и просидел там часа полтора, вернувшись обрадованным, потирая руки. В понедельник отец принес чемоданчик и торжественно вручил мне: пользуйся, сын, это сильная вещь! Я поставил чемодан на стол бережно, как стеклянный, щелкнул замочком и приподнял крышку. На меня, как живая, множеством круглых блестящих глаз с любопытством смотрела красавица по имени “Эрика” - портативная пишущая машинка профессионального журналиста. Я восторженно обнял отца и в самых аляповато-номенклатурных выражениях обещал соответствовать и всемерно оправдывать, потому что как же иначе, если тут такое…
Еле дождавшись вечера, когда семья собралась у телевизора смотреть вторую серию фильма “Мертвый сезон” и программу “Время”, едва превозмогая творческое волнение, заправил в каретку пишущей машинки лист бумаги и двумя пальцами набил текст:
“После уроков, выйдя из душной постылой школы на свежий воздух, я решил не торопиться домой, а прогуляться по прозрачно-желтой улице. Вдруг пришло острое чувство скорой потери чего-то очень дорогого. Может быть, кто-то из близких умрет, не дай Бог; или сам привычно заболею? Поймал себя на том, что обхожу солнечные пятна на асфальте, вдохнул горьковатый воздух с ароматом дыма от костра - где-то рядом мальчишки сжигали опавшие листья, пробежался глазами по кронам деревьев, сильно пожелтевшим, изрядно облысевшим - наконец, понял: ушло лето, сырая печальная осень приведет за собой зиму с мокрым снегом, вьюгами, морозами. Разгадав тайну внезапной потери, как ни странно успокоился: если что-то нельзя предотвратить, нужно просто принять это как должное, смиренно и достойно. Шаг мой еще более замедлился, я почти остановился, вглядываясь в тающие следы лета, буйства природы, чтобы запомнить каждую мелочь, чтобы приятных воспоминаний хватило до весенних теплых дней.
Пока я плелся по солнечной желтой улице, растягивая время, меня обогнала старушка, опираясь на деревянную палку с изогнутой ручкой и черным наконечником. Обычно эта женщина двигалась быстро и даже порывисто, но в этот прозрачный желтый день и она еле тащилась, глубоко вдыхая горьковатый воздух с запахом прелых листьев и дыма.
МарьЯкльна работала в нашей школе учителем музыки и пения, без нее не обходилось ни одно торжество - она всегда восседала за пианино и толстыми корявыми пальцами легким касанием пожелтевших клавиш извлекала из черного музыкального ящика волшебные звуки. Мне нравилось наблюдать за ней, как она двумя пальцами небрежно перелистывает страницы старенькой нотной книжки с загнутыми пожелтевшими краями, как величественно садится на табурет с круглым черным сиденьем на длинной винтовой ножке, как важным поклоном седой головы дает команду начинать песню, как дирижирует толстыми короткими ручками, хромает на опухших ногах, опираясь на палку; размашисто поправляет роговые очки с толстыми мутноватыми стеклами, выписывает отметки в дневниках, поскрипывая стальным перышком в фиолетовых чернилах - всё, что она ни делала, получалось смачно, вкусно даже и очень привлекательно.
Так гуськом - она впереди, я за ней - дошли мы до кирпичного дома. МарьЯкльна похлопала по карманам плаща, открыла и перетряхнула на весу потертый кожаный ридикюль времен расцвета НЭПа и растерянно оглянулась.
- Мальчик, мальчик, как тебя…
- Алексей, к вашим услугам, - кивнул я по-старинному, попав под очарование пожилой музыкантши.
- Мальчик, ты понимаешь, - задыхаясь от волнения и смущения, зачастила она, - я забыла ключи дома, там никого, а мне срочно очень нужно туда.
- Алексей, - повторил я упрямо.
- Да, прости, Алеша, - проскрипела она. - Так ты мне поможешь? Пожалуйста!.. - Её обворожительные морщинистые ладони в серых, коричневых и фиолетовых пятнах сложились в умоляющий жест католической монахини. Я зачарованно смотрел на эти руки и не мог оторвать глаз. Передо мной промелькнула череда картинок, в которых эти корявые пальцы брали немыслимые аккорды, порхали над желтыми клавишами, перелистывали нотные страницы с изжеванными уголками…
- Конечно, МарьЯкльна, к вашим услугам, - без поклона, но с должным гусарским шиком произнес я нечто, казавшееся мне в тот момент уместным, максимально выпрямив сутулую плебейскую спину.
- Залезь, залезь сюда, вот сюда, - она повела волшебной рукой в сторону широкого окна на первом этаже, - пройди в коридор и разыщи в моей синей кофте на вешалке ключи, они должны быть в кармане, там должны быть, ключи.
Я поставил у ее белесых растоптанных башмаков портфель, запрыгнул на выступ цоколя, вцепился правой рукой в раму чуть приоткрытого окна и заглянул внутрь.
- Там на подоконнике стоит кастрюля, она мешает открыть створку.
- Какого цвета кастрюля? - резко переспросила старушка.
- Желтая в синий горошек, - доложил я.
- Нинкина, - вздохнула она и, выпятив губы, задумчиво добавила: - она меня точно убьет, зараза. Весь день вчера борщ варила, я чуть слюной не захлебнулась. У меня никогда такой борщ не получится. Точно прибьет! Слушай, мальчик…
- Алексей, к вашим услугам, - просипел я, стоя на дрожащих от натуги ногах в неудобной позе альпиниста без снаряжения на крошечном уступе вертикальной скалы, под которой зияет километровая бездна.
- Алеша, а ты не мог бы как-нибудь аккуратно подвинуть борщ, чтобы его не разлить?
- Попробую, МарьЯкльна, но за успех операции не ручаюсь, - прошептал я и стал медленно открывать створку окна внутрь кухни. Кастрюля оказалась гораздо тяжелей, чем я предполагал. Когда я раскрыл створку наполовину, желтая трехлитровая образина в синий горошек замерла на самом краю подоконника, я затаил дыхание. Пролезть в образовавшуюся щель я никак не мог, а двигать бесценный борщ дальше, значило навлечь на седую голову учительницы вполне обоснованный гнев соседки по коммунальной квартире.
