Дикий пляж приютил их после побега из серого, величественного города. Операцию провернули с помощью одной близкой подруги побожившейся, что берет на месяц Клавдю к себе в село отъедаться на бахче и в огороде. Мамаша уезжала со своим вагоном-рестораном на Дальний Восток, а папаша, после очень уж глубокого запоя, отправился в очередной раз на принудлечение.

Поездка во всех отношениях оказалась авантюрной. Воинские требования оказались выписаны на одного Лешку, не обремененного официально семейными узами, а главное совсем в противоположном направлении. Семейство свое он тоже не особо информировал, избегая напоследок лишних скандалов с патэтическими причитаниями и воплями о родовой чести. Просто закинул в угол когда то раньше своей комнаты полученное по выпуску обмундирование, прочие собранные, увязанные вещички и был таков.

В условиях строжайшей конспирации встретились на вокзале и потеряв надежду честно купить билеты в кассах, безнадежно бродили вдоль поездов южного направления, вымаливая милости у проводниц. Спасла их буфетчица, за четвертак с носа плюс честное мытье посуды, приютившая в служебном отсеке. Уставшие от бесконечной кухонной вахты, с красными, распаренными горячей водой руками, бесконечно счастливые они вывалились на симферопольский перрон, под синее праздничное крымское небо. После неизбежной толкотни в очереди, троллейбус довез их к Алуште, а потом пешком вдоль пляжа, все дальше и дальше от курортной потной суеты, к морю, дикой природе и тишине.

Обожаемое море жидким изумрудом стелилось возле ног, лизалось нежно и ласково, лениво дотягивалось до пальцев мягким соленым языком. Не верилось что в глубине эта зеркальная масса таила прекрасный, неведымый большинству сухопутного народца, захватывающий и восхитительный мир, населенный удивительными по красоте и разнообразию созданиями.

В подводном царстве лазили боком страшнючие крабы, грозно задрав клыкастые клешни, вытаращив черные злые глаза, распялив в стороны когтистые марсианские сочления ног под ребристым рыцарскими парцырями, украшенными замысловатыми неведомыми гербами из известковых отложений.

Суетливо сновали над песчаными проплешинами, высвеченные солнцем нежнейшие, розоватые барабульки-султанки, трудолюбиво просеевая песчинки тонкими усиками. Стремительно пролетали серебрянными торпедами плотные, упругие тела стай кефали. Медленно проплывали никчемные вихлявые зеленухи. Поджидали добычу зарывшиеся в песок камбалы и дракончики. Разевали пещероподобные рты скарпены, засевшие в мрачных расщелинах, обросших мохнатыми бородами зеленоватокоричневых, шевелящихся от подводных ветров, водорослей. Лешке все это привычно, а Клавдя открывала все новые и новые чудеса с жадностью и ненасытностью неофита.

После первых, суматошных дней на новом месте, жизнь вошла в устоявшийся ритм. Казалось уже, что живут они вот так, вместе, в этой палатке чуть ли не всю сознательную жизнь, а может тут и родились. Сутки неторопливо делились между морем, ленивым солнечным пляжем, любовью, приготовлением пищи и походами в Алушту.

Раз в день, после того как спадал полуденный зной, выбирались уговаривая друг друга из палатки, шли вдоль берега, перелазили через осыпи камней и обломки скал. Примерно на середине "Великого пути в цивилизацию" бросали на берегу нехитрые пожитки и сигали в море освежиться. Брызгались, резвились, подныривали друг под дружку. Клавдя взбиралась на лешкины плечи и прыгала в воду, вздымая фонтаны брызг. Вновь обнимались, сжимали друг друга в объятиях, целовались словно не было полуденного бешеного часа в палатке. Часто охватившее, пьянящее желание оставляло их в воде, или Клавдя мокрой рыбой выскользнув из объятий, кидалась к сумке и раскидывала прямо у воды старое китайское махровое полотенце.

Умиротвореннные, они затем обмывали потные, покрытые прилипшими песчинакми тела, натягивали необходимый для пребывания в городе минимум одежки и отправлялись дальше.

В Алушту входили со стороны парка, успевшие уже обсохнуть. Растворялись, смешивались с толпой курортников. От набережной поднимались к старому базару где так чудесно пахло жарящимися у грузин шашлыками, кипящими в масле чебуреками, где на длинных столах нежадные крымчане отдавали перед закрытием рынка задешево мясистую черешню всех невозможно красивых расцветок от темнобордовой до прозрачножелтой с темным пятнышком просвечивающейся сквозь кожицу косточки. Лежали горками чуть подвялая от солнца, немного давленная малина, сочная клубника, красная смородина-паричка, пряно пахнущие малосольные огурчики. Лезла наружу из бочонков и банок хрустящая на зубах белейшая квашеная капуста с розовыми прожилочками морковки, темнокрасными зрачками клюковок. Валялся нераспроданный, связанный пучками за зеленый гребень красно-белый редис, украшали прилавки стройные сочные перья зеленого лука-порея, крепенькие молодые огурчики, здоровенные багровые налитые до треска помидоры и, конечно же, вареная с солью янтарная кукуруза в початках.

В лавках прилепившихся по периметру рыночного забора молдоване торговали молодым, рубиновым вином на разлив. Лешка с Клавдей шумно и бестолково торговались, пробовали, заливая соком подбородки, шеи, майки и в конечном счете покупали все подряд, не скупясь, не жалея отпускных, подъемных и всех остальных попавшихся в руки денег. Жили не думая о завтрашнем, одним праздничным, хмельным словно базарное вино, сегодняшним днем.

Купленое, если не съедалось сразу, укладывалось в сетку-авоську с которой плавали на охоту, просто другой у них не было в помине. Никто не занудничал, не учил жить, не инструктировал, не напоминал об экономии, не объяснял, как и что необходимо делать. Первый совместный отпуск. Первое лето в Крыму.

Смеясь и вспоминая всякое разное смешное увиденное в городе, брели под закатным солнцем обратно к стойбищу, залазя по-очереди в авоську и зачастую приносили ее уже совершенно пустой. На аппетит не жаловались.

Возвращались уже чернобархатной, полной звездами, луной и волшебством, южной ночью, тихо пересекали колышущуюся в неподвижной воде моря лунную дорожку. Поднявшись к полатке разжигали на обрывчике в специально выкопанной ямке-очаге костерок и готовили дневную добычу, вытянутую с куканом из воды, нанизав предварительно на очищенные от коры веточки. Ели под скрипы и трели сверчков, цикад и жуков белое нежное мясо морских тварей, запивали вином или, если повезло, пивом. Затем мыли в море посуду и скинув то немногое, что считалось одеждой, лезли в море - принимать вечернюю ванну...

Молочно-теплая, теплее воздуха, вода нежно обнимала тела, укрывала покрывалом пологой волны. Только бестыдница луна бестрастно направляла в их сторону дорожку холодного белесого света от которой никогда не удавалось отвертеться.

Утомившись и насытившись друг другом, выскакивали из воды и держась за руки карапкались к палатке, давая на ходу зароки немедленно укрыться и лечь спать, не лезть, не приставать с глупостями, стать человеками и поднявшись завтра пораньше, на самой-самой зорьке, многое успеть. Осуществить задуманную культурную программу. Например сесть на троллейбус и отправиться в Воронцовский дворец, или на теплоходике поплыть в Ласточкино Гнездо. Увы. Благим намерениям не суждено было реализоваться в действительность ... В палатке они вновь совершенно нечаянно касались друг друга сначала несмело, коньчиками пальцев, затем... Никуда они конечно не поехали и не приплыли...

По утрам их настойчиво будило солнце, но они дружно переворачивались на животы, натягивали на уши одеяла и только перебранка окончательно проснувшихся чаек и прочей пернатой вольницы заставляла вскочить и размахивая вогкими полотенцами лететь по склону вниз, к морю...

Дикий пляж позволял обходиться без одежды, отбросив с первых дней условности цивилизации. Клавдя так разошлась, что вообще закинула в угол палатки полиэтиленовый пакет с набором египетских натурального хлопка трусиков неделек и купальников. Даже отправляясь в Алушту она отважно натягивала обрезанные по самое немогу шорты на голый, коричневый от загара задик, а сверху накидывала старую, еще с гражданки лешкину ковбойку, не застегивая, а завязывая ее под грудью, демонстрируя всем загорелый плоский живот с впадинкой пупка.