Она не двигается, пока мои пальцы не достигают ее подбородка; внезапно она поднимает руку, кончиками пальцев соприкасаясь с моим запястьем, словно убирая его. Но она этого не делает. Ее прикосновение к запястью несет тепло, ее сердце бьется так быстро, что я ощущаю трепыхание пульса при контакте ее большого пальца с моей кожей. Она замирает в таком положении, наблюдая за мной этими глазами. Я вижу ее борьбу, несмотря на тусклый свет, я чувствую ее, как мою собственную. Потому что она моя. Trodairí. Фианна. Мы — борцы, уставшие воевать.

— Я знаю тебя, — шепчу я и слышу, как ее дыхание сбивается во тьме.

Я наклоняюсь вперед, устремляя свое лицо к ней, ее тепло тянет меня ближе. Она тоже смещается, подбородок поднимается — крошечные движения, маленькие приглашения и вопросы, каждый из нас колеблется. Но потом мои губы опускаются на ее, и на мгновение все остальное исчезает в дожде и тишине.

Потом ее рука тянется к моему запястью, и она отталкивает меня.

— Убирайся, — шепчет она, и эти глаза внезапно закрываются. Только румянец остается, смещающийся в сторону гнева, подальше от… подальше от меня.

— Что? — Я слишком долго сопротивляюсь ей, пытаясь поставить свои разбросанные мысли на место.

— Кормак, иди. Сейчас же.

— Джубили…

Поднимается другая рука, и оказывается, она все еще держит пистолет, стволом которого она толкает меня в грудь, прерывая меня. Ее волосы распущены, и в футболке она не похожа на «Крепкого орешка» Чейз, но ее хватка на пистолете не колеблется.

— Я сказала — убирайся.

Я медленно расслабляюсь, держа руки там, где она их видит, и поднимаюсь на ноги.

— Пожалуйста, Джубили. Нам надо поговорить о том, что сделать для прекращения огня, об Эйвоне. — Я знаю, что еще я должен сказать «извини». Но это не так. Я в замешательстве, черт побери, но я не могу извиниться, впервые за несколько месяцев я почувствовал уверенность.

— Нам? — Она держит пистолет, создавая барьер между нами. — Мы ничего не будет делать. Иди домой, Кормак, а я останусь здесь. Тебе больше нечего здесь делать. Иди и позволь мне делать свою работу. — Ее голос совершенно холоден, что теперь трудно представить, что недавно была искра теплоты в ее ответе на мое прикосновение.

Я отступаю на шаг в сторону окна.

— Не делай этого. Мне нужна твоя помощь. Вместе у нас есть шанс остановить это.

Теперь она взяла себя в руки, солдат с головы до ног.

— Если ты хотел найти соратника с моей стороны, тебе надо было выбрать кого-то другого, чтобы похитить. Я не работаю с мятежниками. Просто уходи, Кормак. — Она с трудом сглатывает. — Пожалуйста.

Последнее слово было как мольба, а не приказ, и именно это меня побеждает.

— Ясного неба, — шепчу я. Отказ от надежды. Желание невозможного.

Она смотрит, как я разворачиваюсь к окну, и когда я оглядываюсь назад, прежде чем вылезти, она все еще держит направленный на меня пистолет.

Девочка видит сны, когда она впервые летит. На шаттле с ней десятки сирот, оставшихся таковыми из-за войны, но большинство из них с Оскара и Сьерры, и она не знает их. Одни плачут от страха, другие говорят, что надо бороться с этим, а некоторые смеются.

Запуск заставляет замолчать большинство детей из-за рева двигателей шаттлов. Только когда они прорываются через атмосферу Вероны, и двигатели немного успокаиваются, девочка снова слышит других детей, все еще задыхающихся и восклицающих, когда их руки и ноги взмывают вверх, и нет ничего, кроме ремней, чтобы удержать их на местах.

Девочка смотрит в иллюминатор, наблюдая, как нежное, знакомое голубое небо увядает во тьме. Появляются звезды, поначалу медленно, а затем все вместе, сверкающие как брильянты, каждая из которых открывает новый мир.

Но как бы долго она ни разглядывала, она ничего не чувствует. Озадаченная, она ищет внутри себя девочку, которая хотела стать исследователем, девочку, которая хотела познать глубоководный дайвинг и альпинизм. Девочку, которая хотела путешествовать по звездам. Но она не может ее найти. Эта девочка умерла, когда умерли ее родители, в маленьком магазине в трущобах Новэмбэ. И теперь у нее нет души, которая могла бы разбиться.

Она закрывает шторку иллюминатора.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

ДЖУБИЛИ

Я ПРОДОЛЖАЮ ДЕРЖАТЬ нацеленный на окно пистолет еще в течение минуты после его ухода. Я не знаю, почему… но я не собиралась стрелять в него, и мы оба это понимаем. Может, это просто напоминание. Кто я и кто он. О том, как все должно быть между нами. Мы должны смотреть друг на друга только через дуло пистолета.

Сердце стучит будто я в центре схватки, сбитая с толку, с мучительной болью в груди. Как он посмел, как он мог быть таким глупым, чтобы вернуться, да еще так скоро после инцидента в городе? Возможно, я и не дала его описание командиру, но той ночью был полный бар солдат, у которых был бы хороший шанс узнать его, если бы они увидели его снова.

Я заставляю руку расслабиться, позволяя пистолету упасть на одеяло, ослабляя сжатые пальцы. Я держала пистолет слишком усердно. Эмоциональная реакция. Я морщусь, вставая на ноги, и тянусь к фляжке, брошенной на стуле.

У меня нет ни сил, ни желания иметь дело с его гормонами… или с моими, если на то пошло. О чем он думал, что я просто растаю в его руках? Затею трагическую и драматическую историю о звездных влюбленных на охваченной войной планете?

Я должна была рассказать ему об обнаруженном чипе. Это доказательство того, что он не сумасшедший, что там что-то было на той ничейной земле. И хотя это не может быть полномасштабным заговором, о котором он твердит, но он не так уж и неправ. Но как только я скажу ему, что он прав, мы будем связаны еще больше, чем сейчас. У него тогда будет основание подвергать нас обоих опасности с этой нелепой мыслью, что мы на одной стороне, что мы можем быть союзниками.

Я делаю долгий глоток из фляжки. Но вдруг этого становится недостаточно. Так что я выплескиваю воду на лицо, провожу руками по щекам, глазам и рту. Пытаясь избавиться от запаха его близости, ощущения его пальцев на моей щеке, мягкого, как перышка, прикосновения его дыхания.

Но никакое омовение не избавит от этой истомной тоски в его голосе, воспоминания о том, как он смотрел на меня.

Я бросаю фляжку на кровать и подхожу к окну. Там ничего не видно, только тьма. Ни звезд, ни лун — ничего на Эйвоне. Только вязкая чернота простирается на оставшуюся часть базы и уходит в болото. В своем воображении я вижу биолюминесцентный дикий огонек из пещеры, расцветающий на фоне ночи и обманывающий мои глаза. Неудивительно, что люди верят в блуждающие огоньки.

А потом, внезапно, появляется свет. Нежно-оранжевый, распускающийся где-то вне поля зрения, но отражающийся на ближайших ко мне зданиях, и пойманный дождем, так что на мгновение, я могу разглядеть отдельные падающие капли.

Затем все здание сотрясается от оглушительного грохота, который отбрасывает меня от оконной рамы, посылая осколки боли через ребра. Уши звенят и слепая от темноты, я еле стою. Взрыв.

Моя первая мысль, когда я пытаюсь заставить ноги двигаться: Флинн. Разум пуст и не желает представлять, что он попал под взрыв.

Я двигаюсь прежде, чем у меня будет время на что-то еще. Я надеваю боевой костюм на одежду, хватаю пистолет, влезаю в ботинки и несусь за дверь, пока не устремляюсь к пламени, поднимающемуся на другой стороне базы — вот что происходит со мной.

Может, Кормак не знает своих людей так хорошо, как он думал. Может, это начало войны.

Когда я достигаю места, передо мной разворачивается хаос. Это одна из казарм, и я не могу перестать думать о последствиях взрыва в здании, полном спящих солдат. Мои глаза привыкли к хаосу, и я, приближаясь, отодвигаю в сторону рыдающего гражданского.

Половина зданий исчезло, превратившись в обломки, а остальные охвачены яростным огнем. Зловоние сожженной пластмассы и древесного композита обжигает внутреннюю часть носа, когда я пытаюсь перевести дыхание. Я расстегиваю боевой костюм и отрываю полоску от края футболки шириной с руку, а затем прикрываю ею нос и рот. Снаружи лежит несколько тел, люди, которые были рядом с казармой во время взрыва. Желудок сильно сжимается, но у меня нет времени, чтобы рассмотреть кто там. В агрессивном сиянии пламени невозможно рассмотреть какие-либо детали, которые дадут мне понять находится ли Кормак среди мертвых.