— Писательское мастерство! Ух ты, — Доэрти с удивлением поднимает голову.

— Да, сэр.

— Скажите, Холлэнд, где вы с Келвином познакомились?

— Мы познакомились… — словно в замедленной съемке, шестеренки в моем мозгу останавливаются и замирают, — в метро, — согласно нашему плану, я должна была ответить, что мы ехали в одном вагоне, и помалкивать про то, как Келвин зарабатывал на жизнь, играя на станции, чтобы он мог рассказывать только о кавер-группах и концертах.

Господи боже, мой рассказ вообще не должен был привлекать лишнее внимание.

Поэтому я не имею ни малейшего понятия, с чего это вдруг у меня вырвались следующие слова:

— До этого я наблюдала, как он играет.

От такого провала — когда тщательно продуманная история летит в тартарары, — я мысленно кричу.

— Вы имеете в виду клубы? — приподняв брови, уточняет Доэрти.

Исправь ситуацию, Холлэнд. Скажи «да».

— Нет, — вот же че-е-ерт. — На станции «50-я улица».

— Я играл там пару раз в неделю, — с легкостью приходит мне на помощь Келвин. — Больше для удовольствия, нежели ради денег.

Доэрти кивает и что-то пишет в блокноте.

— Время от времени я слышала его музыку, когда проходила мимо, а однажды решила остановиться и посмотреть, — говорю я и сглатываю, параллельно задаваясь вопросом, сейчас у меня случится нервный срыв или чуть позже. Но мне явно не везет, и приходится продолжать: — Просто не смогла отвести от него взгляд и… Иногда я ездила на метро, даже когда в том не было нужны, лишь бы послушать, как играет Келвин.

Боясь встретиться с ним взглядом, я смотрю прямо перед собой — туда, где от лысой головы офицера Доэрти отражается свет люминесцентных ламп.

— Я слышал немало разных историй, но такой еще ни разу, — говорит тот. — Это очень романтично. И сколько прошло времени, прежде чем вы с ним заговорили?

Ради всего святого, Холлэнд, замолчи уже.

— Полгода.

Ко мне медленно поворачивается Келвин.

Бли-и-и-ин…

— Боже мой, вот это да, настоящая любовь! — восклицает Доэрти и снова пишет в своем блокноте, а я чувствую, что страшно вспотела. — Келвин, а на что первое вы обратили внимание в Холлэнд?

— На ее глаза, — как ни в чем не бывало отвечает Келвин, несмотря на то, что наша история претерпела серьезные изменения. — Когда Холлэнд заговорила со мной в первый раз, мы пообщались совсем немного, но я сразу же запомнил ее глаза. Они гипнотизируют.

Он обратил внимание на мои глаза? Они гипнотизируют? Келвин действительно помнит, что я заговорила с ним в ночь атаки того «зомби», или же просто подыгрывает? Но насладиться моментом я не успеваю, потому что офицер переводит взгляд на меня и уточняет:

— Холлэнд, а вы помните, что именно сказали?

Я снова чувствую себя ужасно неловко.

— Кажется, пробормотала что-то про его музыку.

Келвин кивает.

— Она сказала «Я обожаю вашу музыку», а потом… немного спотыкаясь, ушла.

Я смотрю на него и смеюсь. И чувствую ликование: он помнит.

— Мы в Бруклине напились с Лулу, — говорю я ему.

— Это я уже успел выяснить, mo stóirín.

Глядя в свои бумаги, Доэрти усмехается.

— Истории любви стары как мир.

***

К лифту мы идем молча, пока по коридору раздаются звуки наших шагов.

Кажется, мы справились.

Кажется, мы справились!

Мне страшно стыдно, что я призналась, как, по сути, преследовала Келвина, но его вроде бы это совершенно не беспокоит.

Ну и ладно тогда. Какая разница? Главное, мы справились.

Открываются двери лифта, и мы входим внутрь; слава богу, в нем больше никого нет. По-прежнему ошеломленная, я прислоняюсь спиной к стене.

— Вот же блин, — проведя рукой по волосам, говорит Келвин. — Это было круто.

Мой рот открывается сам собой. Тело пока не успокоилось и все еще находится в состоянии повышенной готовности ко всем опасностям мира.

— О боже.

— Я чуть не спятил, когда ты забыла, как мы с тобой познакомились, — говорит Келвин, — но потом все же придумала просто блестящую историю, будто бы наблюдала за мной несколько месяцев подряд.

Черт возьми.

— Я…

— Мысль, что ты якобы приходила каждый день на станцию, чтобы послушать, как я играю, — покачав головой, продолжает Келвин, — чистое безумие. Но он проглотил ее, словно вкусный кусок торта.

— Ага, как торт, — бормочу я.

Разонравилась бы я Келвину, узнай он, что это правда? Что я действительно наблюдала за ним все эти месяцы. Что хотела его, мучительно хранила молчание и проделала слишком много поездок на метро, чтобы запомнить их количество.

Келвин подходит ближе и нависает надо мной.

— Знаешь, что сейчас будет?

Когда он находится так близко, мне хочется поведать ему обо всех нелепых вопросах, что в течение полугода возникали в моей голове: какого цвета окажутся его глаза, как будет звучать его голос и как выглядит его улыбка. Когда Келвин стоит так близко, моя память крутит мне видеозапись, на которой он голый и в моей кровати. Запах его кожи и находящееся на таком небольшом расстоянии от моего лицо вызывают воспоминания о прикосновениях, ласках и о том, как он двигался — на мне и во мне.

— Что? — спрашиваю я, чувствуя себя завороженной.

Келвин сначала прикусывает нижнюю губу, а потом расплывается в довольной улыбке.

— Мы это отпразднуем.

глава двадцать первая

По плану у нас был праздничный обед, но Келвину зачем-то понадобилось сначала зайти домой. Утром я была слишком дерганой, чтобы подумать о еде, сейчас же слишком взволнована. Мы оба ведем себя как придурки: несемся от метро домой, по дороге то и дело толкаемся, взбегаем вверх по лестнице и не перестаем широко улыбаться. С внезапной ясностью я понимаю, как много удовольствия мне приносит общение с Келвином.

За время, которое прошло с нашей свадьбы, я успела обнаружить, что мне нравится не только его лицо и тело. Я обожаю просто находиться рядом с ним. Нам обоим весело, потому что веселый он сам, и от этой мысли становится немного больно, поскольку не понятно, куда нас все это приведет.

Да, похоже на то, что Келвину действительно нравится быть со мной, но особого выбора у него все равно нет — он из тех людей, кто привык делать все возможное при любых обстоятельствах.

Пока я ищу в сумке ключи, Келвин наклоняется ко мне, тяжело дыша после бега, и прижимается подбородком к моему виску.

— Ты голодная? — спрашивает он.

Помотав головой, я вставляю ключ в замочную скважину.

— Я слишком взволнована, чтобы есть.

Его близость — прижатая к моей спине грудь и теплое дыхание на моей шее — начисто уничтожила желание перекусить.

— Ты сегодня была хороша, — говорит Келвин и целует меня в макушку. Последнее слово произнесено с тихим рыком, от чего складывается ощущение, будто он кончиками пальцев сейчас провел мне по спине. И я тут же вспоминаю слова, которые Келвин сказал тогда:

«Я чувствую, какая ты горячая. Это от выпивки или из-за меня?».

Мне не хочется превратно понимать происходящее, поскольку ужасно будет предположить, что я нравлюсь Келвину, если на самом деле он мне просто благодарен, хорошо воспитан и все еще находится на адреналиновой волне. Но мой пульс ускоряется, а внизу живота ноет все больше и больше.

— Ты хотел что-то захватить с собой?

Войдя в квартиру, Келвин закрывает за собой дверь.

— Нет, мне ничего не нужно.

Я его неправильно поняла?

— Но я думала… — я делаю шаг к столику, чтобы положить ключи, но в этот момент Келвин берет меня за руку, разворачивает и мягко прижимает спиной к двери.

— Ничего брать с собой я не собирался.

Что?

Он наклоняется и скользит губами по моей коже прямо под мочкой уха.