Тайна ледника
По действительности, изложенной В. Гнеушевым
в книге «Тайна Марухского ледника», и светлой
памяти защитникам Кавказских перевалов в годы
Великой Отечественной войны
Разорванное в клочья небо,
Незыблемый стальной гранит.
Застывшее на льдине тело
И рикошет на лоне вечных плит.
На перевале встало время,
В снегах и льдах стоят часы,
Остановившие земное бремя
По обе стороны нейтральной полосы.
Деды лежат тут молодые
Десятки лет среди камней.
Под цвет снегов уже седые
Тут волосы иных парней.
Во льдах расстрелянные гильзы
И рядом ротный миномёт.
Бинокль без глазастой линзы
Направлен на немецкий пулемёт.
Невдалеке позиции чужие —
Сражённый горный эдельвейс
Закрыл глаза небесно-голубые,
Узревшие кавказский гнейс.
Война сменилась тишиною
Над ледником сверх горного хребта,
Сковавшего останки мерзлотою
Насквозь истлевшего бинта.
Вокруг немые истуканы,
Свидетели былой войны,
Гранитом чтут устав охраны
Позиций канувшей беды.
Апокалипсис
Взращённый гриб над Хиросимой
Рассеял споры над Землёй.
Проростки общею могилой
Смердят по Миру чёрной тлёй.
В земле, в воде и над планетой
Немирный атом в Судный День
Готов своею яркой плазмой
Создать безжизненную тень.
В мгновение ока сила зноя
Сталь превращает в жидкий ад.
И все, кто выжил в лодке Ноя,
Не осознают свой распад.
Радиоактивность в уцелевших
Посеет споры от ядра,
В них сила клеток, ранее тлевших,
Сожрёт плоть раком до ребра.
Прощальный ветер над планетой
Развеет пыль былых веков,
В которых Мир был лишь монетой
В торгах у канувших врагов…
Русский лапоть
Наш русский лапоть из столетий
Оставил след свой на Земле,
Пройдя в судьбе тысячелетий
По исторической тропе.
От неолита и до дней советских
Крестьянин бедный от древлян
В чертах лица своих простецких
Восточней всех был из славян.
На Север и в Сибирь верстою
Шагал наш лапотный народ
За лучшей жизнью и рудою,
Оковы сбросив от невзгод.
Смеялся Запад всё веками
Над той бесхитростной страной,
Порой хлебавшей щи лаптями
И евшей чёрный хлеб ржаной.
Когда случалась заваруха
В Европе сытой и скупой,
И начиналась голодуха —
Смех уходил тот на покой.
Как прежде было, русский Ваня
Гасил собою вновь пожар,
Победно площади чеканя
Французов, немцев и болгар.
Но их неблагодарные потомки
Забыли ужас в газовых печах,
И ложью правят те уроки,
Пороча наших дедов прах.
Мы ныне – лапти нефтяные,
Сидим на газовой игле,
И копи есть у нас златые,
Но газа нет у нас в избе.
В далёкий космос шли лаптями
И надорвали вновь пупок,
Пустив добытое веками
Под дяди Сэма молоток.
Но Русь жива, и бьётся сердце,
Подобное случалось и не раз.
Ответ у нас есть загранице —
Наш лапотный оборон заказ.
Взгляд, проникающий
рентгеном до дна
Изба деревенская со старой судьбою
В российской далёкой лесной стороне
Крепка на отрогах пред лысой горою,
С живой ещё аурой в своей глубине.
Из брёвен не тронутых ценного леса,
С живою застывшей, как камень, смолой,
Она простоит сотни лет без укоса:
Венец был уложен под ней лиственной.
Резные наличники, ставни, очелье,
Богато украшенный верхний карниз.
Всё это не было в веках самоцелью —
Культуры народной был это каприз.
Убранство простое крестьянской истобы:
Стол с лавками в центре и скрыня невест,
Печь русская с зевом открытой горнилы
И угол важнейший средь внутренних мест.
Божница с иконами, в центре – лампадка,
И взгляд, проникающий рентгеном до дна,
В котором людская всей плоти изнанка
Трепещет душой, коли вся нечиста.
Несёт собою благодеяние
От древнегреческих Богов.
В год примирения Земного
Алтай, промозглость
до озноба
Алтай, промозглость до озноба,
Деревня ветхая в тайге.
Изба в объятиях сугроба,
А небеса повисшие – в пурге.
Метель недельная и переметы,
Дорог ведомых чехарда.
Неподтверждённые приметы
О завершении бардака.
Дымок струящийся из печки
Несёт по ветру пеленой
В преддверие новой снежной ночки,
Грозящей старой западнёй.
Ночлег устроен на полатях
У русской печи дровяной,
Служившей времени при дедах
Во время Первой мировой.
На стенах жухлых – фотоснимки
Ушедших казаков в крестах,
Держащих за эфесы шашки
На верных строевых конях.
И сколько тут прошло событий
За век российский непростой?
Година тех кровопролитий —
На фото старых с желтизной.
Ну не приснилось бы такое,
Кошмарный сон – тяжёлый факт.
Так нужно выспаться в покое,
Ведь завтра путь на Чуйский тракт.
На Кушке крест русский
На Кушке крест русский
Над горной грядой
Порядок чтил царский,
Как солдат часовой.
Четыре креста по границам судьбы
Не стали оплотом для царской семьи,
И сила мужицкой лихой ворожбы —
Не стала преградой позорной войны.
Крест русский на Кушке —
Осколок былого,
Бдит службу на мушке
У мира иного.
Империи пали одна за другой,
Но крест православный
Над чуждой горой
Бессменно стоит, как солдат часовой.
Крым
Невольничий рынок у крымского хана
Наполнен рабами из русской земли.
Их продают под видом товара,
Повсюду здесь слёзы и крики души.
Вот девочку светлую с длинной косою
Ведут на аркане, привитом к седлу.
И плетью её по плечам, и ногою
Бьёт всадник безжалостно, крытый в чалму.
В халате богатом холёной рукою
Гаремщик хватает её за лицо.
Он смотрит товар, не взять бы больную —
Тогда голова полетит самого.
И девочке русской с русой косою
Безжалостно челюсти пальцем давя,
Гаремщик узрел – зубы все белизною,
Но в остальном – одна худоба.
А дальше ряды: на коленях, в колодках
Стоят мужики, главы скорбно склоня.
Кочевники их захватили в набегах
И каждого тут обратили в раба.
