- Вы хоть понимаете, насколько невероятно в наши дни найти утерянное стихотворение Пушкина? - сухо обронил Роман, глядя в полные надежды глаза старушки.

- Ну что ж невероятного, почему невероятно, - забормотала бабка, теребя подол белого шерстяного платья, - Малюсенькое стихотвореньице. Внук принес...

- Прежде чем делать оценку, мне нужно хотя бы взглянуть. Быть может, там не о чем и говорить.

- Но не понесу же я такую бесценную вещь в сумочке через весь город!

- Так что же нам прикажете делать? - Роман глядел равнодушно. Пусть бабка сама догадается пригласить его к себе.

Она и догадалась, хотя видно было, что необходимость пускать в дом чужака не доставляет ей ни малейшей радости.

- Хорошо, завтра к вечеру приходите ко мне, я покажу вам, - процедила старушенция, - Я живу в сером доме на углу Клары Цеткин. Там еще раньше гастроном был, а теперь что ни день - все новое. То меха, то телефоны.

- Напротив пятого корпуса университета, - кивнул Роман. Что-то неприятное было связано с этой улицей, но вспоминать он не стал.

Старушка поднялась, оправила щегольскую беленькую шляпку, тщательно застегнула белоснежное пальто. Потом с сомнением оглядела Романа.

- У вас есть какой-нибудь беленький плащик, молодой человек?

- Плащик? Зачем? - удивился Роман.

- Как соберетесь ко мне, вы уж наденьте его, пожалуйста, - моляще сказала старушка. Покрытое частой сеткой морщин лицо приблизилось вплотную к Роману, и бабуля тихонько шепнула. - Надо всегда ходить в белом. Только в белом. А не то... - она огляделась, - "Тайд" придет к вам!

По девичьи резво она отскочила к двери, а Роман глядел ей вслед и тоскливая безнадежность снова по-хозяйски властно устраивалась в его душе. Вот тебе и вся твоя удача - россказни сумасшедшей бабки!

От дверей старушка обернулась и поглядела на Романа. В глазах ее стояли слезы.

- Вы уж придите, молодой человек! Это настоящий Пушкин, уверяю вас! Мне очень нужны деньги! Белое стоит так дорого.

Тараня лбом злой зимний ветер, Роман поднимался к серому сталинскому дому. Он и сам не понимал, зачем тащится к полоумной старухе. И так ясно, что никакого утерянного стихотворения Пушкина нет, а есть лишь старость и безумие. Он до последнего мгновения собирался остаться дома, но дома было абсолютно нечего делать. Разве что предаваться сожалениям о безнадежно загубленной карьере, да еще подспудно мусолить неотвязную мыслишку - а вдруг все-таки... Вдруг правда, и никому не известное стихотворение, написанное рукой Пушкина, сейчас лежит перед сумасшедшей бабкой, боящейся прихода "Тайда"? Роман понял, что или он сейчас же отправится к старухе и лично убедится, что никакого стихотворения нет, или сам тоже рехнется, всю оставшуюся жизнь мучаясь этим "а вдруг".

Роман свернул во двор и глухо выругался, чуть не влетев в распахнутый зев канализационного люка. Асфальт вокруг люка был вздут, словно взрывом разворочан.

- У них тут сантехники такие толстые, в люк не пролезают?

Потирая ушибленную ногу, он подошел к подъездной двери, "закодированной" не хуже дверей швейцарского банка. Нажал кнопку домофона, но бабкина квартира ответила глухим молчанием.

- Зря перся. Совсем психованная старушенция, встречу назначила и ушла, - Роман поднял глаза к окнам. Бабкины бугрились старой облупившейся краской. И в них горел свет. Роман снова нажал кнопку - и снова тишина.

Сзади послышался топот женских каблучков. Роман оглянулся и расплылся в радостной улыбке - повезло:

- Здравствуй, Танечка!

- Роман! - невысокая кудрявая женщина почти бежала к нему на высоченных каблуках. Впрочем, она всегда так носилась, вечно опаздывая и ничего не успевая. Танечка была декоратором. Вдвоем они оформляли пушкинскую выставку в историческом музее - Роман разрабатывал научную концепцию, а Танечка воплощала ее в изящном декоре. Для обоих это была фантастическая удача - вчерашним студентам отхватить заказ такого класса. Как они были счастливы! Пахали как черти, изобретали какие-то совершенно невероятные штуки, дружно ругали дирекцию музея твердолобыми кретинами с разжижением мозгов, достигли полного единения сердец, почти влюбились друг в друга, создали потрясающую экспозицию и... расстались.

С тех пор прошло три года. Для Романа тот заказ так и остался вершиной его карьеры. Ну, а Танечка... Даже если бы все музеи города дружно скинулись, им оказалось не по силам заплатить Танечке ее стандартный гонорар. Встречались они редко, Танечка была слишком занята. Но встречаясь, всегда ощущали отголоски тех, прежних чувств.

- Ромка, неужели к нам? Вот здорово!

Роман помотал головой:

- Нет, я тут к старушке одной. К нам на кафедру приходила, просила зайти, а теперь не открывает.

- Анна Степановна? С третьего? - его собеседница мельком глянула на освещенные окна. - В магазин, наверное, вышла. - она набрала код и дверь подъезда распахнулась. На втором этаже она помахала ему рукой, - Когда освободишься, заходи к нам. Муж новую пушкинскую серию нарисовал, тебе будет интересно.

Роман поднялся этажом выше. Среди современных дорогих дверей, где сверху изящная панель, а внутри несокрушимая броня, старухина дверь выделялась сразу. Затрапезным видом. И тем, что была приоткрыта.

- Забыла. В магазин ушла, а дверь запереть забыла, - прошептал Роман, но собственные слова почему-то не убеждали. Наверно потому, что хлипкий английский замок болтался на одном винте, так, словно дверь рванули с неистовой силой, просто выдрав засов из косяка. Он понимал, что лучше всего повернуться и немедленно убраться отсюда, навсегда забыв о стихотворении и сумасшедшей старухе. Но так же точно он понимал, если уйдет - страдания на всю жизнь ему обеспечены. Он поднял руку и кончиками пальцев толкнул дверь. Не скрипнув, та плавно отворилась.

- Анна Степановна? - негромко позвал Роман, и его голос прозвучал по-особому, как звучит человеческий голос там, где нет ни одной живой души. - Анна Степановна, мы договаривались встретиться! Вы... С вами все в порядке?

Он шагнул в комнату и тут же понял, что со старушкой и впрямь - ну полный порядок. Она лежала посредине широкого ворсистого ковра и походила на беленькую салфетку, смятую небрежной рукой. Только салфетки не глядят в потолок мертвыми глазами, полными ужаса и нечеловеческой муки. Рядом с телом празднично, словно елочные игрушки, переливались осколки разбитой вазы. Смотреть на их веселые взблески возле скомканного старушечьего тельца было невозможно и Роман закрыл глаза.

И тут же почувствовал, как нечто неимоверно, льдисто-острое скользнуло вдоль шеи.

- Молодому пану лучше не оборачиваться, право же, лучше, - у самого уха прошептал нежный и мертвенно жуткий в своей нежности, не мужской и не женский, какой-то влажный голос. За его спиной стояли, прижав к шее нечто смертоносное, и все же... Роман не мог избавиться от ощущения, что за спиной у него - никого нет! Он широко распахнул глаза, чувствуя, как сердце колотится часто-часто. Мир стал отчетливым и острым, как лезвие у его горла.

А лезвие между тем томным движение скользнуло вдоль артерии и тот же голос произнес:

- Пекельна бумажка у пана?

- Какая бумажка? - словно со стороны Роман вслушивался в свой голос. Как он прозвучит - хрипло, дрожаще? Нет, на удивление спокойно. Странно, а ведь ему страшно.

- Молодому пану не следует лгать нам, - лезвие вжалось в кожу плотнее. Роман чувствовал беспомощную податливость собственного горла, но думал о многозначительном "нам". Значит этих, которых вроде бы и нет, но тем не менее они есть, как минимум двое.

- Где она? - требовал голос и в нем отчетливо проступало бешенство.

Роман судорожно сглотнул:

- Я не знаю, о чем вы говорите!

И тогда острое, приникшее к его шее, словно бы умножилось, сомкнулось на горле бешенной хваткой когтей. Сзади яростно взревело и рев тот был не человеческим и не звериным, а невозможным, запредельным, будто идущим из глубин, и Роман понял, что сейчас все для него закончится и то, что есть и в то же время нет, уничтожит его...