Костры были засыпаны снегом, и парашютисты - кто вдвоем, кто втроем, а кто и в одиночку - отправились на свои нелегкие, опасные задания.

11

Бурову Старчак приказал пробраться в деревню Минино и выявить силы противника, который, по данным командования, готовился к обороне.

Уже больше часа шел Буров, с трудом вытаскивая ноги из глубокого снега, то и дело проваливаясь в припорошенные ямы или спотыкаясь о замерзшие кротовые холмики. Падая, он поднимал над головой автомат, чтобы снег не попал в ствол. Так ровно полгода назад, в памятный воскресный день двадцать второго июня, переплывая тихую светлую речку Нерль, он греб одной рукой, а другой держал над водой узелок с одеждой. Если бы тогда ему сказали, что он будет здесь, у самой Москвы, разведывать расположение вражеских войск, он бы счел это злой шуткой.

Совсем рядом дорога. Наверно, хорошо, легко идти по ней. Пожалуй, километров пять в час сделаешь - и не устанешь. Не то что здесь: полтора часа, а от леска едва-едва отошел.

Если пригнуться пониже, можно увидеть этот лесок. На фоне светлого неба он кажется пилой-ножовкой. Там, в лесу, капитан Старчак, там Борис Петров и другие товарищи. Ждут, минуты высчитывают. Капитан, наверно, уже жалеет, что послал Бурова.

Лес уже не виден. С трех сторон - сзади, спереди и справа - бескрайнее снежное поле, а слева, за придорожным кустарником и щитами, заваленными сугробами, - шоссе. Еще с вечера здесь прошел танк с угольником из бревен. Следом за ним прошли бронемашины, грузовики, мотоциклы. Они идут и сейчас.

Сколько шел он по снежному полю? Три с половиной часа. Устал так, как не уставал никогда в жизни. Лыжи бы теперь, да не хватило на всех.

Над полем, над его кромкой, взлетела ракета, и Буров увидел неподалеку строения. Он постоял, не шевелясь, пока ракета, шипя, не воткнулась совсем рядом в сугроб, и пошел дальше.

Строения, которые Буров принял за избы, оказались фермой, а до деревни было еще с полкилометра.

Oн шел огородами. Встревоженные псы надсадно лаяли в своих конурах. Стоило Бурову остановиться, как они замолкали.

Он шел улицей, прижимаясь плечом к плетням, хотя понимал, что безопасней идти по самой середине дороги... Безопасней, но заметней.

Смутно темнели избы. Буров знал, что в каждой из них немцы. Вот в этой наверняка танкисты: их машина въехала в хлев, проломив стену и нахлобучив на себя соломенную крышу... А здесь - артиллеристы: вон два тягача с орудиями...

Когда разведчик дошел до переулка, на него неожиданно набросились, свалили на землю и, подталкивая прикладами, повели к дому, стоявшему в самом центре деревни.

Его провели через сени в большую комнату, и он на секунду зажмурился от яркого света аккумуляторного фонаря. Сидевший за столом офицер что-то отмерял циркулем по карте.

Патрульные доложили офицеру о пленном, тот оторвался от карты, посмотрел на Бурова и спросил довольно чисто по-русски:

- Кто ты? Из какой части? Кто тебя послал? Где ваши? Отвечай!

Буров молчал.

Его ударили чем-то по голове. Он потерял сознание. Потом его привели в чувство, дав понюхать нашатырный спирт.

Яркий сноп света был направлен прямо в лицо Бурову; тень парашютиста резко выделялась на беленой печи, возвышаясь до самого потолка.

Офицер спросил, глядя поверх головы Бурова на его высокую тень и словно обращаясь к ней:

- Не желаете говорить? Буров не отвечал.

Офицер еще раз взглянул на парашютиста и махнул рукой: Эршиссен!..

Буров знал, что означает это свистящее, как бич, слово.

Ему стало страшно. Еще несколько минут - и оборвется жизнь, а он еще ничего не сделал. И задание не выполнил... А как глупо попался! Даже выстрелить не успел.

Патрульные вывели Бурова в сени, заставили его снять теплую куртку, разуться. Он медленно расстегивал крючки, жалея, что их всего пять, а не десять, неторопливо снял один валенок, потом другой.

Немец взял его куртку, дав взамен свою шинель; другой отобрал шапку и обулся в валенки Бурова, бросив ему свои башмаки с задранными носами.

Солдаты смеялись, и Буров понял, почему им смешно. Они смеялись над тем, что скоро ему будет все равно - холод или тепло.

Нахлобучив на голову Бурову суконную немецкую пилотку, патрульные вывели его на улицу. Один солдат шел впереди, другой - сзади, Буров был между ними. У одного конвоира не было теплых рукавиц, и он держал винтовку под мышкой, прижимая приклад локтем.

"Куда ведут?-думал Буров.- Наверно, около комендатуры не захотели расстреливать".

Глубокая тропинка, проложенная среди сугробов, сворачивала вправо. Когда передний солдат зашел за угол дома, Буров внезапно обернулся, выхватил у заднего конвоира винтовку и заколол его - вот где пригодились уроки Старчака.

Передний конвоир услышал резко оборвавшийся крик и, выскочив из-за угла, поспешил на помощь. Парашютист сразил его выстрелом...

- Признаться, - вспоминал Стартак, - я никогда бы не подумал, что Буров сумеет действовать так решительно. Ну, Демин, Васильев, а вот Буров... Плохо, оказывается, я знал его...

...Пробежав метров двести, Буров миновал околицу, потом пробежал еще столько же. У занесенного снегом коровника остановился и прислушался. Погони не было. Видно, привыкшие к тому, что их часовые то и дело палят в воздух, немцы не обратили внимания на выстрел.

"Куда идти? Как куда? К своим. Капитан Старчак упрекать не станет. Поймет... Но сам он с пустыми руками не стал бы возвращаться... А вдруг опять попадешься? На каждом шагу патрули..."

И десантник опять пошел туда, откуда только что бежал.

Он узнал, где штаб, сосчитал автомашины и орудия, запомнил их расположение. Теперь можно было возвращаться.

Было уже три часа утра. До рассвета, пожалуй, удастся вернуться.

Буров уже выходил на огороды, не обращая внимания на вялый лай собак, как вдруг увидел за изгородью нескольких патрульных.

Он выстрелил. Тотчас же из-за ограды бросили гранату.

Очнулся он от боли: немцы заводили ему руки за спину.

Его привели в комендатуру. Офицер узнал пленного и спросил, в чем дело.

- Отпустили меня, - объяснил Буров.

Офицер выругался, и десантник вновь услышал короткое, шипящее: "Эршиссен!"

Молодой солдат в белом русском полушубке подтолкнул Бурова к двери:

- Марш!..

Сени... Крылечко... Скользкая лесенка в четыре ступеньки... Дровяной сарай, до которого восемь шагов...

Буров не хотел, чтобы стреляли в спину. И потом он желал в последний миг видеть не доски сарая, а звездное небо.

Он старался не слушать резких голосов патрульных, не смотреть, как высокий солдат прилаживает к плечу приклад.

Буров закрыл глаза от нестерпимого света, так и не поняв в чем дело: то ли это немцы включили свои сильные электрические фонарики, то ли это свет ракеты.

Солдат тронул ногой лежавшего на окровавленном снегу парашютиста, осветил фонариком его лицо и пошел к дому.

Буров очнулся, когда ночь сменилась синим трепетным рассветом. Попытался встать, но не смог. Болела простреленная грудь, болело плечо, онемели замерзшие ноги... И все же он пополз, стискивая зубы, чтобы не застонать. Он слышал, как немецкие танкисты прогревали моторы, и думал, что, если не успеет до рассвета выбраться из деревни, - конец.

Нога не слушались его, и он, упираясь в снег локтями, подтягивался.

И вдруг ничего не стало; ни мороза, ни снежного поля, которому нет конца, ни усталости, ни боли, ни снега, набившегося в рукава...

Буров пришел в себя в незнакомой избе. И первые, кого он увидел, были Старчак и военфельдшер Кузьмина.

- Товарищ капитан...

- Ладно, ладно, сами все знаем, отдыхай!

...Капитан Старчак, обеспокоенный долгим отсутствием Бурова, послал в деревню Бедрина и Петрова. Возвращаясь к своим, они увидели неподалеку от молочной фермы Бурова. Затащили в коровник, перевязали как смогли, одели потеплее, сняв с себя вязаные фуфайки, и понесли.