Он положил голову на полушубок, закрыл глаза. Но ему мешала бомба в кармане брюк. Он достал ее, приподнялся, посмотрел, куда бы положить, и наконец пристроил ее над собой, на полку, где стояла большая икона. Он еще раз посмотрел на Соломиных и сказал, подмигнув:

– Не трогать.

Снова откинул голову на полушубок, закрыл глаза и провалился в сон.

Прямая, как стрела, просека в тайге. Это Афонина дорога.

Дорога эта вела неизвестно куда, на звезду. Она тянулась уже версты на две. Большая часть ее была расчищена, дальше попадались пни, которые ждали лета. По этой дороге бежал Колька Устюжанин, шлепая по снегу подбитыми мехом короткими охотничьими лыжами.

Дорога кончилась, уперлась в тайгу. Здесь подрубал высокую ель отец Кольки – Афанасий, здоровенный, косматый, как таежный леший. От него валил пар. Он был в одной рубахе. Полушубок его валялся в стороне на снегу, а рядом с ним яростно урчала и извивалась огромная желтоглазая рысь. Она грызла, не отпуская, длинную жердину, которая была продета между ее связанных лап. Колька подбежал к отцу, коротко глянул на рысь, на отца, у которого из-под разодранной рубахи было видно голое плечо, исполосованное когтями зверя, на красные комья снега, которые, по-видимому, прикладывал к плечу отец.

– Поймал, однако ж, кошку-то? – кивнул Колька на урчащую рысь.

Афанасий, продолжая рубить, не оборачиваясь ответил:

– Три раза прыгала, стерва… Полушубок попортила…

– Ничо, Настька заштопает… Тять! – позвал Колька отца.

– Ну?

– В село сходить надо.

Афанасий продолжал рубить.

– Пропади пропадом ваше село!.. Хоть бы прорубиться отсюда поскорее!

– Надо, тять… Там человека жизни решить могут!..

– Кто?

– Соломины.

Афанасий, продолжая рубить, спокойно сказал:

– Эти могут… Что за человек-то?

– Неизвестный. Снизу пришел.

– Что за человек?

– Хороший человек.

– Снизу-то хороший?

– За Федьку-самоеда заступился. Его шкурки у Ерофея отнял, а Петруху ихнего об сарай мордой приложил.

Афанасий перестал рубить, впервые поглядел на Кольку. Протянул с некоторым восхищением:

– Ничаво-о! – Он накинул полушубок, встал на лыжи. – Бери кошку, пошли.

Отец и сын взялись за концы жерди, подняли рысь и быстро заскользили на лыжах к селу.

Родион храпел на лавке. Соломины все так же стояли вокруг, смотрели на бомбу, не понимая, что это такое. Острое любопытство разбирало их.

– Что это? – шепотом спросил Петр.

Ерофей и Василий молчали. Они постояли еще. Потом Петр, взглянув на спящего Родиона, на цыпочках подошел к иконе, взял бомбу и так же тихо отошел назад.

– Чижолая…

– Дай-ка сюда… – протянул руку Василий.

– Погоди, – отстранил его Петр, рассматривая бомбу. – Дырка какая-то…

Он боязливо сунул палец в дыру. Василий схватился за бомбу, но Петр вырвал, не дал. В это время во сне повернулся Родион. Петр испугался, стукнул бомбу о пол, бомба сразу зашипела, из отверстия полетели искры, она подкатилась к ногам Ерофея.

– Бомба!.. – с ужасом выдохнул Ерофей.

Он отшатнулся, а Петр и Василий тут же рванули к двери. Ерофей схватил, поймал Петра за шиворот.

– А добро?!

Петр схватил бомбу, и все трое, давясь в дверях, вывалились из избы.

Хитрый Василий остался в сенях и, прикрыв дверь, смотрел в щелку.

По двору мчался Ерофей, а за ним Петр с шипящей бомбой в руках.

– Отстань, сатана! – кричал Ерофей. – Бросай ее, тыдыть твою.

Одуревший от ужаса, Петр остановился, замахнулся в сторону коровника.

– Скотина! – заорал Ерофей.

Петр кинулся в сторону амбара.

– Меха! – снова раздался голос отца.

Бомба зашипела, затрещала громче, гуще посыпались искры.

– Бросай! – завопил Ерофей, упал на землю, на снег и на четырех конечностях, как собака, поскакал к амбару.

Петр снова замахнулся, чтобы бросить бомбу в окошко бани, но в это время в дверях ее показались распаренные, голые, визжащие соломинские девки.

В отчаянии Петр заверещал, закрутился на месте.

И тут его озарило – он увидел нужник. В два длинных прыжка он достиг его, рванул дверь, швырнул бомбу в отверстие. Сам кинулся прочь.

Раздался чудовищный взрыв…

Нужник, рассыпаясь, взлетел на воздух. Поднялись недра. Огромный кусок дерьма достиг Петра, ударил в спину, пригнул к земле.

Одна из икон в доме Соломиных от взрыва сорвалась со стены, упала на спящего Родиона.

Он поднялся, зевнул, посидел малость, приходя в себя. Потом накинул на плечи полушубок и хотел привстать, но схватился за ногу и со стоном рухнул на лавку…

В воротах соломинского подворья появились Афанасий и Колька. На плечах они держали прогнувшуюся жердь, на которой с рычанием извивалась связанная рысь.

Афанасий оглядел двор, разметанный нужник, раскиданных и еще не пришедших в себя Соломиных.

– Куда гостя-то девали? – Афанасий потянул носом. – Да что у вас дух такой поганый?

Ерофей и Петр со своих мест лежа смотрели на Устюжаниных.

– Кончили гостя, что ли? – допытывался Афанасий.

Ерофей молча покачал головой.

– А где он?

Ерофей кивнул в сторону дома.

– Вот – бери кошку, – Афанасий показал на рысь, – давай бутыль!

На крыльце показался Василий. Не заметив Афанасия, крикнул отцу:

– Батя! Каторжный-то совсем занемог, можно бы и того!

– Я те дам «того», сучий потрох!.. – грозно надвинулся на сразу струхнувшего Василия Афанасий. – Ну-ка пропусти!

По улице деревни шел маленький приземистый старик, крепкий, ясноглазый, усмешливый, с белой апостольской бородой. Рядом с ним, степенно переваливаясь, ковылял медведь. Собаки выскакивали из ворот, но подойти боялись и предпочитали заливаться хриплым лаем за заборами. А медведю все было безразлично, он шел, сонно понурившись, волоча на спине дедову торбу.

Настька накрывала на стол, как взрослая суетилась по хозяйству. Колька подбрасывал дрова в жарко натопленную, гудевшую печь.

Родион полулежал на лавке, обессиленно прислонившись к стене. Крупные капли пота выступали на его почерневшем, изможденном лице. Афанасий поставил с грохотом бутыль на стол, откупорил ее.

– Ну, выпьем со знакомством! – Он налил себе, Родиону.

Родион покачал головой:

– Не-е!.. Ехать!.. Ехать мне надо!

– Куда тебе ехать! – Афанасий взял стопку. Настя осуждающе посмотрела на него. Он прижал ей нос пальцем и выпил, понюхал шапку. – Тебе отлежаться надо!

Родион горько усмехнулся:

– Отлежаться!.. Да я ж беглый, Афанасий. Каторжный я!

– Знаю… Убил, что ли, кого?

Родион покачал головой.

– А за что ж тебя?

– За что? – Глаза Родиона засветились. – За идею! За мечту, можно сказать, человечества!..

– Ну-у-у!

– Точно! – Родион, тяжело дыша, расстегнул намокшую от пота рубаху. – Что-то меня так в жар и кидает!

На его впалой груди поблескивали начищенные, оттертые рубахой два соединенных между собой звена цепи, висевшие на узком сыромятном ремешке.

– Что это у тебя? – удивился Афанасий.

– Это?.. Звенья… На этой цепи я сидел четыре годика, как Томмазо Кампанелла!

– Кто-кто?

– Кампанелла Томмазо! – Родион достал из-за пазухи потертую, зачитанную до дыр книжку, бережно расправил листки. – Вот эту книжку я наизусть знаю! Тут об нем все написано! Вот он… – Родион ткнул пальцем в гравюру-портрет. – Триста лет назад жил в Италии… Такая земля. Далеко, у теплого моря! Но там у них тоже свои тираны и кровопийцы есть!

Афанасий вздохнул:

– Этого добра везде хватает!

– А тогда они еще почище наших царей да губернаторов были! Томмазо поначалу монах был. Самые-то ученые тогда в монастырях жили! Очень он хотел счастье для народа добыть! Придумал построить такой город, какого на земле никогда-никогда не было! Чтобы не было ни бедных, ни богатых и каждый чтоб свою работу делал, какую хочет!