Миллионам уважение и надежду вернул - а множество жизней продолжает походя растаптывать...

Высику еще предстояло увидеть, в ближайшем будущем, процесс валютчиков, когда законы будут писаться задним числом и иметь обратную силу, чтобы двадцатидвухлетнему парню можно было дать расстрел вместо положенных ему от трех до восьми, предстояло увидеть и другие расправы... В принципе - скажем, забегая вперед - жестокость по отношению к валютчикам Высик одобрил, как одобрял и многое другое, и посчитал, что по высшей справедливости все правильно. Но Высик никогда не уважал и терпеть не мог топорную работу, когда всему свету демонстрируют, что дело белыми нитками шито. Ладно, если прозевали в уголовном кодексе, если нет закона, позволяющего по полной наказать за то или иное преступление, то придумайте, как вмазать преступникам так, чтобы всем, кто подобные преступления замышляет, десять раз икнулось и подумалось - но позориться-то перед всем миром зачем? Зачем давать лишний повод посмеяться над страной и позлословить, зачем сводить к нулю устрашающий для преступников эффект тайной кары? И потом, слишком большой простор для злоупотреблений открывается. Эти новые, ужесточенные "валютные" статьи так коряво впопыхах прописали, что, получалось, подкинь человеку десять долларов, изыми при обыске - и хоть к высшей мере его приговаривай. Высик тогда как в воду глядел. С подобной ситуацией он столкнулся в восьмидесятом году - надо сказать, "разрубил" ее очень жестко, чтобы сам провокатор получил по заслугам...

Да, качели, то вверх, то вниз.

И что-то в этих качелях зацепило Высика, мелькнула смутная, но очень дельная, вроде бы, мысль.

Высик опять стал перебирать все бумаги Повиликина.

Да, вот оно!

Высик глядел на два небольших картонных треугольника, проштемпелеванных насквозь сложным узором, слагавшимся в буквы и в цифры, и сам не верил своей удаче.

16

Полковник Переводов был совершенно прав, когда предположил, что Кирзач будет делать во Владимире. Да не понимай так полковник психологию уголовников, не на своем месте он был бы в начальниках московского угро.

Кирзач, сразу после разговора с Семенихиным, у автобусного вокзала, подцепил пышненькую девчонку, которая, по справке, работала младшей воспитательницей детского сада, а по летнему времени наслаждалась отпуском.

Она так готова была сочетать приятное с полезным, что можно было предположить: "отпуск" у нее - круглый год, и какая-нибудь справка для милиции у нее всегда нарисована, чтобы ее не замели за тунеядство и безнравственный образ жизни. Впрочем, Кирзача это не волновало. Главное, квартирка у нее была подходящая, в старом доме, с выселенными соседями.

В квартире у этой Кати оказалось довольно пристойно. Не сказать, что грязно, хотя и не очень прибрано. Однако ж, держался обычный для таких квартир дух нечистоты, будто наползавший из каждой щели, из-под обоев, въевшийся в обивку дивана и стульев. Возможно, иллюзию нечистоплотности порождала вонь дешевых духов, неистребимая и убийственная. Такое было впечатление, что Катюша прибегает к флакончику с опрыскивателем всякий раз, когда ей нужно освежить воздух, а за тряпку, швабру и мыло ей браться лень. Учитывая, что окна она даже летом предпочитала держать закрытыми - видно, чтобы на улицу не вырывалось лишних звуков, когда у нее "гости" - можно представить, какой изумительной степени свежести достигал этот воздух.

Кирзач все-таки настоял на том, чтобы открыть окна - квартира на втором этаже была - и проветривать хотя бы до тех пор, пока они раздавят первую бутылку и многое сделается до лампочки. Катюша, надо сказать, залихватски дернула и первую стопку, и вторую, и третью. В общем, с бутылкой водки они разобрались в холодную, под лучок и сало, пока Кирзач жарил мясо. Он любил мясо, и любил жарить его сам, чтобы получалось немного с кровью, совсем немного, и чтобы сочное мясо можно было зубами рвать. Дежуря у сковородки и краем уха слушая Катину болтовню, Кирзач размышлял о своем.

Конечно, торчать во Владимире два дня он не собирался. Линять надо часов через восемь, с рассветом. До этого - напоить Катюшу до невменяемости, чтобы у нее день и ночь спутались. То, что девка ее пошиба должна пить как лошадь, Кирзач не сомневался.

Можно было бы убить ее и пересидеть в ее квартире, но зачем?.. Она важнее как живая свидетельница. Когда милиция ее найдет - а то, что милиция начнет сейчас шерстить всех девок, у которых находят приют залетные мужики, Кирзач не сомневался - то сперва ее еще разбудить надо будет и привести в себя, и тогда она расскажет, что ее гость ушел только что. Он и сам создаст видимость, будто ушел совсем недавно, может даже, записку напишет, пометив завтрашним числом.

Словом, он выиграет где-то сутки. Да, сутки. Приказ шерстить девок поступит во Владимир часа через три, не раньше, да пока он разойдется по районным отделениям милиции и по патрулям, пока самые известные квартиры и притоны проверят, пока доберутся до Кати и разбудят ее... Он будет далеко, очень далеко.

А что дальше?

Семенихин, конечно, шкура и сдаст. Это по его голосу было слышно. Интересно, он сам-то просек, что их прослушивают, или нет? Ладно, не в Семенихине дело. У него есть идея, где еще в том районе можно хорошо приземлиться.

Главное, до района добраться, потому что проверять будут все: и железные дороги, и автобусы. Он, конечно, усы отпустил, и нисколько не похож теперь на те фотки, что имеются у легавых, но начеку он должен быть постоянно.

И еще одного он добивается, упаивая Катюшу: того, что она его не усыпит и не обворует, какую-нибудь гадость в водку подмешав. С такими девками надо держать ухо востро. Впрочем, его на мякине не проведешь. Да и Катюша, кажись, поняла, что клиент серьезный, при любых глупых шутках может лицо располосовать, а то и жизни лишить. Вон, как на его татуировки она глядела. Соображает, что такие татуировки означают. Уважением прониклась, да, теперь и не пикнет. Вон, как в глаза заглядывает, ровно преданная собачонка, разве что хвостиком не виляет. Ну, ее-то дело хвостик набок и дырку подставить... Кирзач кинул быстрый взгляд на Катюшу, как она сидит, на стол облокотясь, как язычком по губам гуляет, как грудь у нее из сарафана вываливается, и почувствовал горячее жжение в штанах. Аппетитна, зверски аппетитна, хоть и потаскана... Правильный он выбор сделал. Интересно, дурной болезнью не заразит? Ну, его-то этим не испугаешь, два раза лечиться приходилось, и ничего. Сейчас еще дернуть, под мясо, да и на диван ее валить...

- Мясо есть будем, - сказал он.

Она подняла на него захмелевший, масляный немного, взгляд.

- А что дальше?

- А дальше - по всей программе. Наливай!

Она откупорила вторую бутылку водки, налила по стопарю, пока Кирзач раскладывал мясо по тарелкам.

- Не... - мотнула она головой. - Я мясо не буду. Кусок в горло не лезет. Я так, без закуси. Мне так здоровее.

Поплыла девка. Ну, это и хорошо.

- Как знаешь, - ответил он. - Я-то пожру в охотку.

Они выпили еще по одной, и он стал уплетать мясо, беря его с тарелки руками и рвя зубами, с каждым проглоченным куском поглядывая на Катюшу со все большим вожделением, а она долго закуривала папиросу, одна бретелька ее сарафана сползла с плеча, и волосы растрепались.

А она, почувствовав его внимание, вдруг хитро взглянула на него и завела кокетливо пьяным голосом, чуть подсевшим – как раз песню Марка Бернеса из “Ночного патруля” завела, чтоб ее!..

- “Я по свету немало хаживал…”

- Заткнись! – рявкнул Кирзач.

Она ошалело на него глянула.

- Ты что?.. Хорошая ж песня, вот, душевная… И сам Марк Бернес поет…

- Убью! – прорычал Кирзач.

И она испуганно замолкла, поняв по его вдруг налившемуся кровью взгляду, что и вправду умрет – и размышляя, не промахнулась ли она, связавшись с этим мужиком, хоть и денежным. Может, кого поспокойнее следовало найти? Ну, теперь-то сделанного не переделаешь. Если она попробует его выставить, он что угодно натворить с ней может.