Французы о чем-то прознали, активность русских пришлась им не по душе. Консул вызвал к себе Власова. Объяснений никаких, впрочем, просить не стал, да и не стал бы ему Власов ничего рассказывать, все-таки подотчетным он был не французскому консулу, а российскому министру иностранных дел, развел бы руками, сказал, что не понимает, о чем речь идет.
Власов уже настроился, что беседа с консулом именно в таком ключе и пойдет, но ошибся. Оказалось, что французы решили скорее спровадить русскую миссию в Абиссинию, как говорится, из двух зол выбрав наименьшее. Вдруг выяснилось, что в Джибути пришли сомалийские кочевники, готовые предоставить для нужд русской миссии своих верблюдов. Сложностей передвижения по пустыне больше не предвидится и провизия имеется на французских складах в достатке, а консул готов ею поделиться, причем абсолютно бесплатно.
Власов сердечно благодарил консула за такую заботу, жал ему руку, расстались они друзьями.
Вот только как вытянется лицо консула, когда он узнает, что русские все же отрядили в Султанат Рейхеты одного из своих офицеров с пятью казаками конвоя? Миссию эту поручили поручику Давыдову. Артамонов готов был отказаться от своего помощника – поручика Арнольди, но у того фамилия была уж слишком на слух схожа с итальянскими. А итальянцев здесь недолюбливали. Так что Давыдов стал временным представителем Российской империи в Султанате Рейхеты не благодаря своим заслугам, а исключительно из-за своей фамилии.
Пароход РОПиТа «Ласточка», на котором русская дипломатическая миссия добралась из Одессы до Джибути, оставили в порту у причала до дальнейших распоряжений. Французы отвели ему место под бессрочную стоянку и даже не взяли за это положенной платы. Дескать, для союзников им ничего не жалко, а любой член экипажа парохода, пребывающий в вынужденном безделье, будет желанным гостем на улицах Джибути. Подобные перспективы, конечно, расшатывают дисциплину, но на пароходах РОПиТа служили люди из бывших военных моряков. Не стоило опасаться, что пустятся они во все тяжкие, а ведь Джибути предлагал так много соблазнов, почти столько же, как тихоокеанские острова, так вскружившие голову матросам с «Баунти», что они решили навсегда там остаться, подняли восстание и высадили на берег капитана и всех офицеров.
О сроках своего возвращения Власов ничего конкретного капитану «Ласточки» сообщить не мог. Но тому за простой все равно шло немалое жалованье, как и матросам. На такую судьбу никто роптать не станет. Главное, чтобы не заскучали по Родине от долгой разлуки. Все-таки там у многих семьи остались.
Все матросы провожали отход миссии из Джибути, шли рядом до границ города.
Французы прокладывали железную дорогу от Джибути до Аддис-Абебы. По обочинам караванного пути лежали, сложенные штабелями, деревянные шпалы. Работы эти шли ни шатко ни валко и за год проложили не больше десятка километров. Причем не так давно уложенные шпалы пришлось перекладывать – термиты превратили их за несколько месяцев в труху. Укладывать железные шпалы посчитали слишком накладным занятием и пока что решили поэкспериментировать, пропитав деревянные шпалы специальным раствором, отпугивающим термитов.
К тому же сомалийцы, населявшие пустынные земли, тянувшиеся до Харара, всячески противились строительству этой дороги. Они говорили, что не могут ничего выращивать в своих засушливых землях и испокон веку кормились только тем, что перевозили на своих верблюдах товары от побережья в глубь континента. Если фарансави построят железную дорогу, по которой бегают пышущие дымом исчадия ада, у которых в желудке горит огонь, то сомалийцы потеряют свой заработок и вымрут от голода. Так лучше не ждать, когда это произойдет и всячески мешать французам. Однажды они даже напали на рабочих, нескольких убили, а сами исчезли в пустыне, как призраки. Французы так и не выяснили, кто из сомалийцев участвовал в этом набеге, но после него все никак не могли найти желающих работать на строительстве дороги. Начали сюда привозить ссыльных, заменяя им каторгу во французской Гвиане, на стройку дороги. Для охраны требовались войска, но те, что были здесь во время конфликта Абиссинии и Италии, уже успели перебросить в Северную Африку и в Индокитай, а новые все не прибывали.
Из-за всех этих проволочек строительство заморозилось на неопределенный срок. А так было бы приятно не тащиться по раскаленному воздуху на лошади, а добраться до абиссинской столицы в мягком вагоне поезда…
Увидев Булатовича, лица носильщиков, нанятых миссией, вытягивались и грустнели. Видать, они после недели перехода, когда замены им подыскать будет уже невозможно, полагали просить себе надбавку, а тут выходило, что миссия находится под опекой одного из военачальников – негуса Менелика. Просить теперь надбавку – себе дороже встанет. Негус за такое неповиновение может приказать прилюдно высечь. Да и такой проводник лениться просто не позволит. Всякие разговоры о нем ходили. Одно из его прозвищ переводилось как «Человек-ветер», но было среди них и «Тяжелая рука». Якобы однажды, когда на него на охоте напал слон, этот человек уложил его ударом кулака. На самом-то деле все было совсем не так, и Булатович убил слона разрывной пулей. Носи он такие же длинные волосы, как и сопровождавшие его галласы, тот меткий выстрел позволил бы ему заплетать волосы в мелкие косички на протяжении ближайших сорока лет. Косички за убийство человека разрешалось носить лишь один год, а дальше, чтобы сохранить свою прическу, надо было убить еще одного человека.
Никто из караванщиков и слова поперек сказать Булатовичу не посмеет, пусть их до смерти загонят, как вьючных животных. Уж лучше так сгинуть.
– Рад приветствовать вас, Петр Михайлович, – сказал Булатович, подъезжая к коню Власова. Они пожали друг другу руки, как старые знакомые, хотя это и было совсем не по уставу.
– И я вас сердечно приветствую, Александр Ксаверьевич, – улыбнулся Власов. Он был так рад встретить здесь русского. – И Евгений Яковлевич просил передать вам привет.
– Сердечно вам благодарен. Евгения Яковлевича здесь хорошо помнят. Негус его рад видеть, но ведь Евгения Яковлевича сейчас никуда не выпускают? Как он? – Булатович получал несказанное удовольствие от этого разговора, истосковавшись от того, что у него долго не было возможности пообщаться с соотечественником.
– Советником у императора служит. С его-то опытом. Постранствовал по миру другим на зависть.
– За мемуары еще не сел? Ему есть что рассказать.
– Не знаю. Боюсь, что нескоро мы его мемуары почитаем. А вот ваша книга вышла. Жаль, не мог я привезти сюда один экземпляр. Не из-за того, что тяжело, видите, – он оглянулся, широким жестом обводя цепочку мулов и верблюдов, которая вытянулась позади него чуть ли не на полкилометра, – караван у нас огромный, как у купцов. Опасения были, что книжка ваша в чужие руки может попасть. Вот и не взяли. Но, впрочем, думаю, что британцы ее текст уже знают.
Они отъехали чуть вперед, чтобы никто им не мешал спокойно побеседовать. Караван остановился. Погонщики плюхнулись прямо на землю, чтобы отдохнуть хоть несколько минут.
– Абиссинию они к рукам прибрать хотят, – кивнул Булатович. – Если с махдистами расправятся, то следом точно за Абиссинию возьмутся. А книжку я бы с удовольствием полистал. Как она? Читали?
– Конечно. Как справочный материал использовал перед поездкой. Чуть ли не наизусть ее выучил. Могу цитировать очень долго, целыми страницами.
– Спасибо, – сказал Булатович. Он улыбался, слушая похвалы Власова. Приятно их было слушать. Текст его книжки мало кто, помимо Власова, наизусть будет учить, будто это стихи какие-то, которые можно девушке на свидании продекламировать.
– Очень мне понравилось, что абиссинцам наши серебряные рубли понравились и теперь они их используют наравне с талерами австрийскими, – продолжал Власов. – Проблем теперь с обменом денег нет.
– На австрийских талерах орел с одной головой, а наш – двуглавый. Абиссинцы, увидев его на наших монетах, просто были поражены. Меня все спрашивали – неужели такие двуглавые птицы у меня на родине обитают? Не мог я их разочаровать. Соврал, каюсь. Сказал, что встречаются, но очень редко и если кто такую птицу живьем увидит, то ждет его большая удача. У меня и спросили, видел ли я ее? Ну тут я не лукавил. Ответил, что живьем – нет, а только на монетах ее и видел. Некоторые абиссинцы теперь из русских рублей амулеты себе делают. Дырочку пробивают, шнурок кожаный в нее продевают и на шее носят. Верят, что птица эта и им удачу принесет. Я, грешным делом, едва на эту моду не поддался и чуть сам себе такой же амулет не сделал. Но мне к тому времени уже другой амулет сделали. – Он полез за пазуху, вытянул кожаный шнурок, на котором болталось какое-то странное произведение местного шамана, сделанное из волос и клыков. – Шаман, который этот амулет делал, сказал, что он защитит меня от пуль.
