– Замечательный человек! Мединститут не кончила и пошла в медсестры, – Николай восхищенно говорил о девушке.

Но он знал только часть того, что произошло недели две назад, в ту ночь, когда из медсанбата привезли его без сознания в госпиталь.

Они проболтали еще около часа. Андрей начал собираться.

– Ну что ж, надо ехать. Когда теперь встретимся?

– Встретимся. Земля – она тесная... Да, знаешь, кого я здесь встретил? Помнишь, в резерве был такой Розанов? Тоже в госпитале. Рядом лежит. Вот чудак! – Николай улыбнулся. – Супом раненный... Бывает же!

– Не понимаю.

– И не поймешь. Кому шрапнель, кому гороховый суп. Пошел в резервный батальон. Он ведь теперь начальство, в наградном отделе работает... Ну вот, пошел обедать. Остановился у полевой кухни, протянул котелок, а повар зазевался, что ли, да ему вместо котелка в рукав целый черпак горячего супа вылил. Обварился. Пока сбрую сняли, полушубок скинул, уже поздно – ожог второй степени... Утром ко мне зашел, ноет, боится, как бы руку отнимать не пришлось. Наша Галочка совсем с ним измучилась. Капризничает, все ему не так. Требует, чтобы в Ленинград отправили, здешним врачам не доверяет.

– Знаю я его, препротивнейший тип! – Андрей рассказал о встрече с Розановым на передовой. – Трус, каких мало.

– Да, на войне, посмотришь, всякое бывает... Помнишь, как наш старшина чуть в трибунал не попал? Если бы не Степан Петрович, туго ему пришлось бы.

Андрей хорошо помнил тот случай.

В батальон к Занину привезли водку. Глянули – пополам с водой. Бутылку взболтнешь – там снег. Как шуга на реке. Вызвали старшину. Клянется – не виноват. Николай разъярился, честил его на чем свет стоит. И мародером, и казнокрадом... Приказал посадить. А куда посадишь, если самим жить негде? Случилось это в самые что ни на есть морозы.

В ту пору как раз приехал в батальон командир дивизии. Степан Петрович вошел в блиндаж в самый разгар скандала. Стоит незаметно и слушает. Николай сам не свой – кипит, на скулах желваки ходят, кулачищи сжал, вот-вот ударит. А старшина будто онемел, слезы на глазах, и губы дрожат. Тут комдив вышел вперед и спокойно так спрашивает:

– Вы, товарищ капитан, водку пробовали?

– Нет, не пробовал. И так видно – с водой пополам.

– А вы попробуйте все-таки.

Сам вышиб пробку, налил полную кружку, протянул Занину.

– Пейте. До дна пейте. От воды не пьянеют.

Николай выпил.

– Водка?

– Так точно, товарищ комдив.

– Вот, то-то ж! Вы законов физики не знаете, товарищ капитан. На дворе сорок семь градусов мороза. При такой температуре и водка в шугу превращается. Не забывайте, в каких условиях нам приходится воевать. Народ у нас золотой. К людям бережнее относитесь, капитан Занин. Жуликов у нас куда меньше, чем может показаться на первый взгляд. Никогда не делайте опрометчивых выводов. Прежде разберитесь. Вы командир...

Произошла эта история на глазах Андрея. Теперь они вспомнили ее. Николай сказал:

– Крепко меня проучил наш Степан Петрович! До сих пор стыдно, какую напраслину я на старшину навалил! Честный парень, а я его в казнокрады зачислил... Знаешь, Андрей, от этой «шуги» я целый день полупьяный ходил...

Приятели долго еще могли бы вспоминать, говорить, но медсестра оборвала их затянувшуюся встречу. Она выпроводила Андрея, пригрозив, что пожалуется дежурному врачу.

Распрощавшись с товарищем, немного грустный от предстоящей разлуки, довольный, что с Николаем все обошлось благополучно, Андрей отправился разыскивать свою трехтонку. В батальон добрался он только под утро.

Прорыв линии Маннергейма не ослабил напряжения боев на Карельском перешейке. Правда, морозы стали не такие лютые, но их сменили бураны, засыпавшие снегом дороги. С неделю прорывали следующую линию обороны, у полустанка Хонкониеми. Здесь батальон Воронцова в первый раз столкнулся с танками финнов. Танковую контратаку отбили. На поле боя осталось шесть машин с разорванными гусеницами, сбитыми, расколотыми, как грецкий орех, башнями. Один из танков оказался совершенно целехоньким. На танках стояла марка английской фирмы «Виккерс Армстронг», а ниже значилось: «Шеффилд, выпуск 1939 года».

Вокруг танков валялись убитые финны. Их было много, и снег переставал уже таять на трупах.

Андрей записал на память номер английского танка – № 1672. Сопровождал Воронцова Тихон Васильевич. Он обошел вокруг машины, потрогал ее, спросил про надпись и попробовал отколупнуть ногтем краску с брони.

– Свежая. Недавно, знать, морем прибыли. Иной дороги тут до англичан нету...

Тихон Васильевич зашел с другой стороны, заглянул внутрь танка.

– А что, товарищ комиссар, – сказал он, – поторапливаться надо с войной-то. Распутица застанет – беда. Ни пройти, ни проехать, потопнем здесь. До весны беспременно кончать надо. И англичане, вишь ты, какие тракторы шлют, пахать только. Думаю я: сколько он лемехов сразу подцепит? Двенадцать-то возьмет запросто...

О том, чтобы быстрее кончить войну, думали все. И командующий армией, знающий не только обстановку на фронте, и рядовые бойцы, стратегический кругозор которых ограничивался, казалось бы, пределами видимости невооруженного глаза из траншеи или с наблюдательного пункта, все одинаково ясно видели – воевать здесь весной будет ох как трудно, может быть, невозможно. Под словом «воевать», конечно, подразумевали наступление. Поэтому в солдатских блиндажах и на заседании военного совета армии царило единодушное мнение – во что бы то ни стало надо выходить на сухие земли, за Выборг, за Сайман-канаву. Оттуда до старой границы, притиснутой к самому Ленинграду, будет километров сто пятьдесят. Значит, безопасность города можно считать относительно обеспеченной, внезапного удара врага не получится.

Незадолго перед тем командующий армией получил из Москвы шифровку. Командарма предупреждали о немаловажных событиях. Ссылаясь на достоверные источники, в шифровке сообщалось, что французы и англичане сформировали экспедиционный корпус в сто пятьдесят тысяч штыков и намерены перебросить его в Финляндию для боевых действий на стороне Маннергейма. Сообщалось также о том, что военные поставки в Финляндию значительно усилились, к ее берегам непрестанно идут морские транспорты с грузами.