Он опешил было.

— А спасибо ты сказать не хочешь, егоза? — оскорбленно сложил крылья и встал.

— Спасибо и уходи, — она кивнула и отвернулась.

Нойко фыркнул и, обогнув нодью, вернулся на свое место.

Лег на крылья, укрылся другими и закрыл глаза, собираясь уснуть.

Но сон не шел. До слуха доносились тихие болезненные всхлипы Аньель, хоть уши затыкай. В голову лезли навязчивые мысли.

Там ничего нет.

Никого.

#11. Всего лишь Ева

В округе Оленя весенний морозец все еще сковывал реку до первых лучей солнца. Она бугрилась ледышками, налезавшими друг на друга у выступающих над поверхностью воды камней. По утрам, оттаяв, разливалась по берегам, усыпанным инеем. Шумела, срываясь с порогов.

Берингард задумчиво разглядывал торчащие над водой скользкие камни, собиравшие собой льдины и сдерживавшие ледяной поток. Если где и можно было перейти реку вброд, то только здесь — по самому узкому месту в два десятка метров. Существовал еще вариант спуститься ниже по течению, поближе к поселениям, но это было слишком чревато, да и грызла совесть. С одной стороны Берта никогда не была лгуньей, и в минуты отчаяния она бы не стала сыпать пустыми угрозами. Его наверняка ищут, как отца, скрывшего свою дочь от Имагинем Деи. Непозволительно. Непростительно. В лучше случае — казнят. А что в худшем — не хотелось даже думать, говаривали, Верховный Магистр горазд на жестокие забавы.

С другой стороны — где-то там была Берси. Маленькая мишка, без отца, без матери, без дома.

Совсем одна.

Быть может, плачет там, свернувшись в дрожащий комочек, и зовет папу, срывая голос. И никому нет дела до нее, никто не утешит, не поможет, не спрячет, не защитит. Что маленький ребенок может противопоставить ангелам, уверенным в своей правоте, в священности своей миссии? Ничего. Даже если она умрет, они заберут ее сердце, а тело бросят на корм амфисбенам, охраняющим подземелья. И маленькой мишке больше не на кого надеяться, кроме своего отца. Некому верить, некому доверять. Некого ждать.

Он осторожно ступил лапой на обледеневший у берега камень. Когти царапнули лед, Берингард покачнулся, удерживая равновесие, глубоко вдохнул и медленно ступил на следующий камень.

Воды горной реки обжигали кожу, мех замерзал кольями. И только когти клацали по камням и льдинам, лапы изредка проваливаясь в воду. Берингард терпел, стиснув зубы, старался думать о том, как на другом берегу разведет костер и, укутавшись в шкуру, будет греться. Но сильнее мечтаний об огне была ярость. Становилось тепло от одних только мыслей о том, как он одному за другим отрубает головы Верховному Магистру, возглавляющему Имагинем Деи; Изабель, закрывающей на все глаза и как будто не видящей практически ничего, что не касается подготовки ее охотниц и ангелов; Нойко — как воплощение самой сладкой мести императрице. Уж у Верховного Магистра детей нет, да и будь они — он и их отправил бы на растерзание ангелам, а то и сам бы занялся созданием крылатых совершенств. Хотя нет, сперва Нойко, потом Изабель. Она должна на своей шкуре почувствовать, каково это — терять любимого ребенка. И она это почувствует. Все почувствует! Все! Крылатого исправит секира!

Задумавшись, он ухнул по колено в воду, лапу тут же свело. Попытался вытащить, но лед сковал со всех сторон, и сколько Берингард ни тянул, изо всех сил упираясь в камни и отталкиваясь другой ногой и руками, только сильнее мок и тут же замерзал. От ударов кулаками ледышки затрескались, от ножей расползлись неровными скользкими глыбами. И когда он почти выбрался, камень под рукой сдвинулся, увлекая за собой под воду. А хлынувший поток накрыл с головой, выбивая из легких воздух.

Берингарда уносило сорвавшимся течением. Шкура намокла и вместе с секирой тянула ко дну. Но медведь упрямо греб к берегу скованными морозом руками, думая только о маленькой Берси. Болезненные удары о камни уже переставали ощущаться от холода, сводило все тело. Казалось, замерзали даже легкие, нахлебавшись воды.

А противоположный берег встретил его крутым отвесным спуском. Ни забраться, ни ухватиться — ни вступов, ни камней, ни корней. Река уносила все дальше, волоча его вдоль высокого берега, будто дразнила — вот земля, вот спасение, но не достать. Ухватишься, только подумаешь, что вот, все, сейчас выберешься — влажная рыхлая земля развалилась под руками, а вода смыкалась над головой.

Когда Берингард понял, что выбраться он не сумеет, а в глазах стремительно начало мутнеть, до угасающего сознания донесся теплый девичий голос:

— Эй, речка! Отдай мне свою добычу!

И река поглотила его целиком.

***

Открыв глаза, Берингард увидел перед собой небо. Сумерки сгущались, ночной холод щипал нос и пальцы, заставляя проснуться.

Медведь медленно сел, посильнее укутался в шкуру и, поджав под себя лапы, огляделся.

В нескольких метрах громко шумела река, сбивая ледышки в громоздкие кучи у камней порогов. Ей вторил лес, поскрипывая и завывая от ветра. Ничего необычного, кроме того, что берег был другим. Берингард непонимающе замотал косматой головой, пригладил волосы за уши и зажмурился изо всех сил. Но когда открыл глаза, все осталось по-прежнему.

Он ясно помнил, как собирался перейти реку вброд с того, другого, берега на этот. Помнил, как оступился, задумавшись. Помнил, как его унесло течением. Помнил, как пытался выбраться на отвесный берег.

Но не помнил, как выбрался.

Однако он был на нужном берегу. Сухой. В шкуре. И с секирой в полуметре от руки. И вот это в голове не укладывалось. Где-то на грани воспоминаний был голос, женский, приятный, как будто даже теплый. Но больше ничего в памяти и не осталось. Смерть над ним сжалилась? Померещилось? А может, здесь и в самом деле кто-то был? Даже если и был, даже если не померещилось — никакая женщина не смогла бы вытащить его на берег. Не говоря уже о том, чтобы высушить одежду — даже источника огня рядом не было.

Берингард торопливо поднялся, вернул секиру за спину и бросился к самому берегу, надеясь найти хоть какие-то следы.

Но их не было. Ни оленьих копытцев местных жительниц, ни тоненьких выдриных лапок, ни заячьих следов. Да что там, не было даже следов его самого. Он будто вдруг оказался метров за пять от берега, не касаясь при этом земли. Разве что вся дорожка от него к воде была мокрой. Река вынесла, но ведь она не могла.

Верь или не верь, но факт оставался фактом — он перебрался на нужный берег целый и невредимый. А как и почему — не самое важное. Кивнув своим внутренним сомнениям, медведь направился в лес, на ходу сверяясь со звездами. Но их быстро заволокло черными тучами, и оставалось только шагать между деревьями, стараясь не оступиться, и поглядывать вокруг. Голый весенний лес явно не мог спасти от дождя, стоило поискать хоть что-то для убежища. Быть может, деревья удачные, чтобы растянуть на них шкуру, и спрятаться под ней.

Подходящих деревьев не нашлось, зато невдалеке показался холмик маленького грота — если согнуться, то можно залезть и спрятаться.

Дождь хлынул мгновенно, и Берингард, подхватив полы плаща, поспешил укрыться в найденном убежище. Сел поглубже и, подобрав лапы, откинулся всем весом на камни. Положил секиру перед собой, отряхнул капли с меха на плечах и довольно выдохнул. Грот уж получше шкуры будет! Да еще и в ливень такой вперемешку со снегом. Мерзость.

Одно плечо неприятно упиралось в острый ледяной камень, но другое чуть скользило, будто по налипшей земле. Берингард задумчиво обернулся и ковырнул ногтем стену. Действительно земля. Свежая. Ковырнул еще, пытаясь понять, что она делает в пустом гроте посреди леса. Специально будто здесь прилеплена. Целый кусок потянулся за пальцами и повис на плотной паутине. Медведь такое уже видел однажды на фестивале, что проводил округ Быка — люди Паучьего клана так маскировали входы в свои землянки.