Нужно было только глубоко вдохнуть дым и позволить ему убаюкать себя. Медленно выдохнуть, по ниточкам оторвав от себя воспоминания и боль прошлого.

Память — это проклятие.

Снова вздохнуть.

— По образу, по подобию, — протянул он, сильно зажмуриваясь, — ради совершенства. Столько боли ради того, чтобы хоть немного приблизиться к тебе, Самсавеил. Зачем все это помнить? Зачем вообще все это?

Образы не исчезали, сколько ни дыши, сколько ни прогоняй их, сколько ни пытайся заменить другими. Обычно обращение к самому создателю помогало. Но не в этот раз.

Раун открыл глаза и огляделся. Не изменилось ничего. Трещина все так же едва различимо сияла лиловым, ладан растекался по комнате дымом. Все как раньше, но как будто совершенно пусто. Что-то было не так.

Чтобы хоть как себя успокоить, Ворон приник к трещине. Разглядывание Райского сада всегда успокаивало. Сердце горы хранило самое важное сокровище всей империи. И оно было поистине красивым. Кристальные яблони цвели, зрели в лиловых кронах яблоки. Лиловая дорожка уходила вдоль такого же лилового озера к ступеням.

Но не было ни ступеней. Ни Самсавеила.

Райский сад был совершенно пуст.

Раун, попятившись, сел обратно на бархатную подушку и спрятался в крыльях.

Самсавеила не было. Его просто не было в Райском саду. Распятого на цепях над озером в запертом саду просто не было.

С трудом удалось вспомнить, что последний раз Ворон был в этой молельне несколько лет назад, но в сам сад не заглядывал. Не до того было. И все остальное время приходил лишь в императорскую молельню, с удовольствием пользуясь своим положением — там всегда было пусто, и не приходилось заглядывать в храм ночами. Но она была выше. А до назначения фактотумом Изабель он часто сидел именно здесь, часто говорил сам с собой. А свою должность он занимал уже тринадцать лет.

Как давно исчез Самсавеил?

Сомневаться в своем рассудке Раун не привык, поэтому и в мыслях не было, что Самсавеила никогда не было в Райском саду. Вот только не спросишь же никого — «А не видели ли вы распятого серафима сквозь лиловую трещину в скале в молельне?». Сочтут за безумца, и будут совершенно правы.

Сорвавшись с места, Раун бросился по ступеням наверх. Где-то же должны были быть записи о Самсавеиле. Хоть что-нибудь! А благодаря Изабель ему теперь был открыт доступ в архивы Имагинем Деи. Уж там-то должна храниться информация о том единственном, чей образ считался совершенством, недостижимым идеалом.

Дело было за малым — правильно спросить Верховного Магистра, не вызвав тем самым подозрений.

И в мыслях о том, как именно стоит строить разговор, Раун споткнулся о ступеньку и рухнул на четвереньки. Черные крылья запоздало укрыли сверху. Болело ушибленное колено, но этого он не чувствовал.

Невыносимо горела правая рука. Раун смотрел на нее и не мог отделаться от чувства, будто кто-то режет ее изнутри. Отнимать от ступени боялся, и только смотрел, не моргая. Ждал, что вот-вот, и по мрамору потечет кровь. Но этого не происходило. Он поднял ее, повернул ладонью и дернулся.

Ладонь как ладонь. Ни вспоротой кожи, ни крови. Ни даже шрамов.

Раун моргнул. И тут же подскочил, как ошпаренный. Вдоль большого пальца через всю ладонь тянулась свежая рана. Мерзко капала на мраморные ступени кровь. В пульсирующей плоти сверкали лиловые осколки. Пальцы были исполосованы тоже. Отказывались даже сгибаться.

«Рассеки пальцы и ладонь о кристалл, и твоя рука будет знать, что, как и где ей стоит написать», — всплыло в памяти. Бархатный мягкий голос, словно в самой голове, никак не снаружи.

Тело пробрала дрожь. Раун, нянча раненую руку, моргнул снова. Раны исчезли. Но боль осталась. Как осталось и осознание того, что произошло на самом деле.

На негнущихся ногах он спустился на несколько ступеней и бессильно рухнул. Снова уставился на ладонь. Но сколько ни моргай, сколько ни жмурься — она оставалась все той же, целой и невредимой. Раун провел руками по лицу, будто смывая с себя тяжелые неразборчивые мысли. Медленно перевел взгляд на ступени и колонну, вокруг которой они уходили. И тот же голос в голове повторил из памяти «Отсчитай сто восьмую ступень снизу и вытащи камень, что на ней». Усмехнувшись, Раун коснулся каменной кладки. Ступени считать даже не стал, прекрасно понимая, что тайника быть просто не может. Но камень поддался и позволил себя вытащить. Память подкидывала все новые слова: «Укради книгу и исправь в ней несколько строк». Раун наклонился, заглядывая внутрь.

Но никакой книги не было.

Даже поводил рукой внутри, пытаясь хоть что-то нащупать, но тайник был абсолютно пуст.

Раун спустился, отсчитал сто восьмую ступень — место было верным. Тайник — тот самый. Но без книги.

Вернув камень на место, Ворон снова сел. Его уже не беспокоил голос из прошлого, он знал, что тот не принадлежал никому другому, кроме как Самсавеилу. Но про книгу вспомнить ничего не мог. Сжал и разжал кулак, воспроизводя картинку рассеченной кристаллом ладони.

И вспомнил. Сам вытащил ее, исправил строки, а после подкинул бывшему советнику императрицы — Хоорсу. Оставалось только понять, зачем. Точнее — это было самым логичным, но сильнее Рауна беспокоил другой вопрос. А часто ли этот бархатный голос давал ему указания? Часто ли он сам делал, что ему велят, а потом навсегда забывал об этом? Он ли один?!

Плевать, зачем исправленная книга должна была попасть Хоорсу. Зачем вообще нужно было заставлять его самого что-то делать, а потом прятать воспоминания об этом? Да так глубоко, что только потрясения из детства смогли извлечь это из памяти.

Хуже того — может, и это озарение тоже зачем-то ему нужно.

И Раун расхохотался.

Подавился собственным смехом, сложился пополам и, прокашлявшись, перевел дух. Голова болела невыносимо, будто ее изнутри разрывало. Тошнило, едва не выворачивало то ли от боли, то ли от воспоминаний. Крылья тряслись, непрерывно шелестя перьями.

— Ты чудовище, Самсавеил, — Раун поднялся и, обернувшись, сделал несколько шагов на дрожащий ногах. — И я узнаю, зачем ты использовал меня. Всех нас.

План с перебиранием архивов Имагинем Деи уже ни как что не годился. Там вряд ли было больше информации, чем преподавали, а эти истории Раун знал и так. Их знал каждый — пресвятой Самсавеил есть создатель и хранитель всего мира. Совершенство, к которому все должны стремиться. Недостижимый идеал, ближе всех к которому только четырехкрылые херувимы, оттого лишь они и правят империей.

Но почему-то в детстве, да и потом, не возникало вопросов — почему совершенство и всемогущий бог распят в своем Райском саду? Всезнающий, всеслышащий, всевидящий. Как мотылек в паутине. Мог ли он оборвать цепи? Если всемогущий — то мог. И ведь действительно оборвал и исчез. Почему не сразу? Чего он ждал? Что делал, днями, месяцами, годами вися над лиловыми водами? Зачем заставлял что-то делать для него? Почему не мог сам? Чего добивался? И если исчез, значит — добился?

Чего может желать всемогущий? Может ли он вообще чего-то желать? Или ему остается только играть, бросая кости чужих судеб?

Жаль, не у кого было спросить, что было до того, как Имагинем Деи снова создали ангелов. Кто мог знать, каким был Самсавеил до этого, был ли он распят, управлял ли чужими судьбами. Для этого жизни мало, много поколений ангелов сменились.

Раун задрал голову и медленно обвел взглядом письмена на незнакомом языке. Определенно, жизни одной мало, чтобы ухватить такой промежуток времени. Но если жизней прожито девять?

Девять жизней. Да даже если они уместятся в пять веков — этого срока достаточно! Более чем. И только кошки могли этим похвастаться. Те самые кошки, вся вера которых строилась на служении Самсавеилу. И уж они знали своего Бога гораздо дольше!

И именно их фрески украшали колонны и стены храма. Оставалось только надеяться, что при реставрации ничего не переврали. Но больше негде было искать ответы. Разве кто-то мог знать, чем жил всемогущий серафим? Разве кто-то видел его вживую? Разве кто-то сталкивался с ним лицом к лицу? Определенно нет.