Вряд ли Кирилл Стромов был тем мужчиной, которого женщине хотелось бы пожалеть.

Но в отличие от других, эта не проявила ни малейшего желания познакомиться ближе. Пришлось буквально навязывать ей свое общество, опасаясь, что она убежит.

Кто бы знал, чего ему это стоило! Старательно растягивать губы в улыбке, сохранять спокойствие, говорить о какой-то ерунде, в то время как все инстинкты вопили: «возьми ее!», пульс набатом стучал в висках, затмевая разум, а ненависть к ее отцу бурлила в крови огненной лавой и требовала выбросить эти мысли из головы.

Даже сейчас он не знал, чего ему хочется больше: оторвать ей голову или впиться в нежные губы жадным поцелуем.

Черт бы побрал эту девчонку!

Злой на себя, на нее, на весь мир, Стромов подорвался с дивана, едва забрезжил рассвет. Заперся в ванной. Надо было привести мысли в порядок и немного остыть перед новой встречей с неизбежным.

Через минуту в дверь постучали.

– Ты как там? – услышал он голос Бориса.

– Отлично.

Это была чистая ложь.

Сжав пластиковый бортик ванны так, что мышцы на руках вздулись узлами, он засунул голову под струю холодной воды.

– Чего не спишь? – прохрипел, чувствуя, что Борис так и стоит с той стороны двери.

– Беспокоюсь. Кабы чего не вышло…

– Что, например?

– Ты помнишь, почему веров загнали в резервации?

– Ты про несдержанность? – криво усмехнувшись, Кир взглянул на себя в запотевшее зеркало. Сейчас, без контактных линз, было отлично видно, что глаза у него желто-карие, как у отца, с серповидным зрачком. Они выдавали в нем вера за километр. – Боишься, что я не выдержу и сорвусь? Изнасилую дочь Андрулеску? Не переживай, я уже думал на эту тему.

– И что решил?

– Есть сотни способов приглушить либидо.

Борис замолчал, но остался стоять. Кирилл слышал его изменившееся дыхание, говорившее, что друг чем-то взволнован.

– А она? – наконец раздался его неуверенный голос.

– Что – она? – Стромов нахмурился, понимая, к чему клонит Борис.

– Она тоже это почувствовала?

Пальцы Кира сжались сильнее. Белый бортик ванны пошел тонкими трещинами, крошась под звериной хваткой.

– Нет, – процедил он сквозь зубы, проговаривая вслух то, о чем не хотел даже думать. – И давай не будем об этом.

Когда Кирилл вышел из душа, на столе ждала чашка крепкого кофе.

– Спасибо, – он кивнул Борису, уже сидевшему за столом, – нужно решить, что делать дальше.

– У тебя же есть план.

– Есть, – Кир согласно качнул головой, потом забарабанил пальцами по столу, – но возникла одна неувязка. Мы с тобой кое-что неправильно поняли. Судя по тому, что вчера рассказала девчонка, отец не прятал ее на материке. Он их с матерью бросил. Точнее, выставил из резервации. А несколько лет назад по какой-то причине начал активно искать пути сближения.

– Интересно… Почему ты так решил? Веры ведь очень ревностно относятся к своему потомству. Я так понимаю, дети для твоей расы редкое и потому очень ценное сокровище.

– Не всегда. – Залпом проглотив горячий напиток, Кирилл со стуком поставил чашку на стол и серьезно взглянул на Бориса. – Помнишь, что говорил твой отец? Когда создавали первое поколение веров, никто не планировал, что мы начнем размножаться естественным путем. Но при этом принцип естественного отбора был заложен на генном уровне. Подсознательная выбраковка слабых, нежизнеспособных и дефективных особей.

Он замолчал, давая Борису возможность самому додумать то, что осталось невысказанным.

Брови Тихомирова медленно поползли вверх.

– Хочешь сказать, что дочь Андрулеску нежизнеспособная или дефективная? – Он вспомнил девушку, которую видел на фотографиях. Да, она выглядела худенькой, но при этом не казалась больной. – Бред! Он сильнейший вер первого поколения!

– Тогда почему он ни разу за семнадцать лет не поинтересовался своим ребенком и его матерью? Он просто вычеркнул их из жизни. Как ненужную вещь. И я даже больше тебе скажу. – Кир на секунду замолк, подбирая правильные слова. – У меня была целая ночь, чтобы это обдумать. Я выжил среди людей лишь потому, что твой отец сам был ученым, разрабатывавшим генокод первого поколения. Он знал о верах все, вплоть до последовательности белков в цепочке ДНК. И он знал, как скрыть мою сущность. А эта девчонка? Как смогла выжить она? Неужели никто не заметил, что она не такая, как ее сверстники, что она отличается от людей?

Борис потер подбородок.

– Возможно, ты прав…

– Прав, вот увидишь. Меня интересует другое: зачем она понадобилась Андрулеску на Тайре? Почему через столько лет этот ублюдок вспомнил о ней?

Кирилл резко замолчал, снова поймав себя на лжи.

Нет, этот вопрос его не интересовал. Он его беспокоил. И довольно серьезно.

Тревога за девушку возникла внезапно, заставив внутреннего Зверя занервничать. Так нервничают хищники, учуяв запах крови собрата. И появилось желание увидеть ее, схватить, ощупать. Убедиться, что с ней все в порядке, что никто не причинил ей вреда…

– Чертова девка, – пробормотал Кир, стараясь обуздать инстинкты. Его пальцы рефлекторно сжимались и разжимались, на руках вздулись толстые вены, кожу усыпали мелкие капельки пота, точно температура воздуха в комнате резко повысилась. Это внутренний Зверь пытался взять верх над человеческим разумом. Но он был еще слишком слаб, и человек смог прогнать его прочь – в самый темный угол подсознания. – Вчера я ей посоветовал наладить контакт с отцом, а сегодня мне хочется, чтобы она держалась от него как можно дальше.

– Интуиция тебя еще не подводила, – Борис внимательно посмотрел на него. – Возможно, у Андрулеску планы на дочь. Что думаешь делать?

– Для начала встречусь с ней, как и планировал. А там посмотрю.

Стромов через силу усмехнулся, представляя, чего ему будет стоить это простое «встречусь». И дело не только в диком желании, которое вызывает сам запах девчонки. Кир знал, что с каждым контактом потребность в паре будет только расти. Сможет ли он удержать свою сущность в узде? Или сорвется?

Мысль о том, что он зависим от дочери врага, заставила скрипнуть зубами.

– Я за тебя беспокоюсь, – покачал головой Борис, глядя на побледневшее лицо друга, на котором багровым рубцом выделялся шрам. – Может быть, стоит пересмотреть наш план?

– Нет! – Кир сжал челюсти так, что на скулах выступили желваки, и почти прорычал: – Андрулеску уничтожил мою семью. А я уничтожу его. Даже если для этого мне придется сломать себя.

***

Анжелика!

Моя драгоценная дочь!

Много лет назад я выбрал тебе это имя. Но, к сожалению, не смог увидеть, как ты растешь. Да, в этом есть и моя вина, но поверь, я не такая сволочь, как тебе могло показаться. Понимаю, ты имеешь право ненавидеть меня и обвинять во всех смертных грехах. Особенно в том, что произошло с твоей матерью. Но это слишком жестоко. Поверь, у меня были причины, по которым я молчал столько лет. Позволь мне доказать это. Дай хоть одну попытку убедить тебя в своей невиновности. Даже приговоренному к казни дается последнее слово.

Твой отец Антуан Андрулеску.

***

Лика беспрестанно прокручивала в голове эти строчки. Ужиная в кафе на первом этаже отеля, принимая душ и готовясь ко сну, ворочаясь в кровати и пытаясь заснуть…

В них чувствовался напор, уверенность в собственной правоте, безапелляционность. Даже шрифт, которым было набрано письмо – крупный, жирный, с острыми углами – говорил о настойчивости того, кто писал.

Но главное – это письмо заставило ее усомниться в собственной правоте.

В детстве Лика скучала по отцу, хотя и не помнила его. Мать сказала, что он умер, и когда Лика пыталась расспрашивать о нем, она всеми способами уходила от конкретных ответов. Только имя назвала – Тони.

Но девочка нуждалась в отце. К семи годам Лика нарисовала себе сказочный образ, влюбилась в него, убедила себя, что он существует. Потому что так было легче. Ее детский разум не мог охватить всю глубину понятия «умер», ей было проще представить, что он просто уехал, но однажды вернется.