– Какая у вас тут красотища! Какие необыкновенные цветущие яблони за оградой разрушенной церквушки! – воскликнул художник.
– Да, церквушка давно разрушена, и колокол тоже переплавили. Но вот яблоньки цветут каждую весну. – Степанида Тимофеевна перекрестилась, гладя на разрушенный купол церкви.
– Ну, вот я и начну писать это необыкновенное утро, цветущие яблони и разрушенную церквушку, – с восторгом произнёс Пётр Иванович.
Он разложил кисти, достал тюбики красок, приладил небольшой подрамник, и начал создавать рисунок будущей картины.
Степанида Тимофеевна вернулась в свой дом и принялась готовить нехитрый обед.
– Теперь у меня жилец и надо готовить покушать и соблюдать чистоту в доме. Надо, чтобы хватило сил на всё это, – проговорила про себя старушка.
Каждое утро, художник приступал к своей картине, а ближе к вечеру уходил на озеро ловить рыбу. Иногда, он брал палку, корзинку, и шёл в горы, в лес.
– Какая всё таки, у вас тут красотень! – в один из вечеров он пил со Степанидой Тимофеевной чай и восхищался своим походом в горы, – прекрасная местность, изумительные горы и леса! А какой чистый и упоительный воздух здесь! Так и «пьёшь» этот восхитительный аромат.
– Да, Пётр Иванович, здесь красиво, но я уже привыкла за свою жизнь и давно перестала это видеть и чувствовать. Перестала восхищаться, другие у меня заботы,– старушка подперла щеку рукой и задумчиво посмотрела в окно.
Так и потекли весенние майские деньки. Степанида Тимофеевна была очень рада, что у неё появился постоялец, да ещё художник. Она хвалила его своим соседкам по селу. Она чувствовала родственную душу и оттаяла от одиночества. С удовольствием стряпала обеды и ужины в меру своих возможностей. Степанида Тимофеевна каждое утро смотрела, как художник кропотливо пишет картину. Уже появились горы, оградка, утреннее небо, и лучи солнца освещали ветки цветущей яблони. Всё получалось как живое. Но Пётр Иванович, каждый раз был недоволен тем, как получались у него ветки цветущей яблони:
– Опять я не поймал тот чистый белый цвет, снова не то.
Он, сокрушённо, вновь и вновь переписывал ветки яблони. Два раза Пётр Иванович уплывал на пароходике в город, и, возвращаясь к вечеру, привозил печенья, и карамельки Степаниде Тимофеевне к чаю. Старушка очень была рада такому вниманию. Ей было приятно, что о ней помнят и хотят порадовать. Если художник не шёл в лес или на рыбалку, то брался за топорик, рубанок и чинил крылечко дома. Также он смастерил калиточку в палисадник. Степанида Тимофеевна была довольна, что домик приобретал более приличный вид, и уже не выглядел таким кособоким. Даже крышу поправил Пётр Иванович.
В один из дней художник уехал в город по делам, а к старушке наведался местный тунеядец и пьянчужка Тимошка:
– Что– то у тебя Степанида, крыша никак новая? И крылечко с калиткой? Работничка и денежки нашла? С каких таких доходов – то? – Тимошка хитро сощурил свой глаз.
– Ты, не мели чепуху-то! Денег у меня таких нет, чтобы нанимать работников-то. Постоялец у меня, он и починил всё по доброте душевной. Не то, что ты. Не работаешь, а только пьёшь незнамо на что, – старушка сердито посмотрела на Тимошку.
– Эй, Тимофеевна! Ты меня не трогай! Чего это вдруг, за так, человек надрываться должен? Небось, потом потребует с тебя за починку крыши и крыльца. Или в милицию заявит, что ты его сама эксплуатируешь, а платить за работу не хочешь ни копейки! – Тимошка шмыгнул носом и вытерся грязным рукавом.
– Ах ты, пьянчужка! Иди ты отсюда поскорее, и не наговаривай напрасно на хорошего человека! Если ты, такой гнилой, то не все такие вокруг! – Степанида Тимофеевна махнула на Тимошку рукой.
Тимошка снова вытер рукавом свой нос и слюнявый рот, и поковылял нетвёрдой походкой прочь. После разговора с пьянчужкой, старушка задумалась. В голову полезли всякие чёрные мысли:
– А вдруг, и впрямь, художник потребует у меня плату за работу? Или из этих тридцати рублей вычтет стоимость починки крыши и крылечка? Но, вроде он добрый, душевный человек. Он всё сделал для меня просто так, как для родного человека, – Степанида Тимофеевна перекрестилась и пошла в дом стряпать нехитрый ужин. Она твёрдо решила, что такие нехорошие мысли, ей только во вред, и не надо очернять человека за его хорошие и добрые дела. Когда художник вернулся из города, то он снова привёз конфет и печенья для Тимофеевны.
– Знаете, Степанида Тимофеевна, я своим знакомым в городе, рассказал про ваше село. И какие тут красивые места, лес, горы, Волга и озеро. Как много рыбы водиться. Этим летом к вам в село приедут много городских. Вот увидите, у меня рука лёгкая,– Пётр Иванович отхлебнул из чашки чай и откусил кусок пирога.
Утром художник начал снова писать цветы яблони, и заканчивать детали пейзажа.
– Ну вот! Наконец-то получилось всё, как я хотел! – Пётр Иванович удовлетворённо потёр ладони.
– Идите, посмотрите мою работу Степанида Тимофеевна! – крикнул он в сторону открытых дверей дома.
Тимофеевна не спеша подошла к картине, и долго смотрела на пейзаж:
–Как душевно! Как вы всё хорошо нарисовали! – она даже прослезилась, глядя на работу художника.
И действительно, на картине было всё, как живое. Чувствовалась душа художника, мысли, которые он хотел передать в этом пейзаже.
Была видна в картине светлая душа художника, восхищение красотой природы, цветущих яблонь, гор и реки. Пётр Иванович бережно поставил картину в свою комнату, и, взяв удочки, отправился на озеро. Степанида Тимофеевна долго глядела ему вслед, стоя на крылечке своего дома:
– Какой душевный человек! Как он хорошо ко мне относиться, как родной человек и близкая душа, – она достала платочек и вытерла слёзы.
Вернувшись с рыбалки, постоялец и хозяйка снова сели пить чай с баранками и конфетами. И вновь, они говорили о своих делах и заботах. Как и обещал художник, в село стали наезжать желающие, снять домик на лето. Цены подскочили до небес. Те, кто сдал ранее комнаты и домики горожанам дешевле, уже не чаяли, как избавиться от постояльцев и пустить других за более высокую плату. Некоторые нагло, предлагали, уже поселившимся постояльцам, накинуть сверху ещё ранее обговоренной суммы. Все в село словно с цепи сорвались в жажде наживы. За лето просили от 70 до 130 рублей. Это было неслыханно. Ведь раньше, когда было немного отдыхающих, то выше 50 рублей никто и не помышлял сдавать комнаты и дома на лето или на месяц. Так было уже заведено много лет. Но сейчас творилось нечто невообразимое. Степанида Тимофеевна видела всё это и начала подумывать о том, что слишком дешево сдала комнатёнку художнику. Ей и в голову не приходило, что ведь раньше, у неё вообще никто не поселялся. Но теперь, когда Пётр Иванович подправил крыльцо и перекрыл крышу, сделал калиточку, дом стал намного краше и уже более привлекательным для отдыха летом. Она ещё начала бояться, что если надбавит цену, то художник вполне справедливо укажет ей на то, что починил ей многое в доме, и это тоже стоит денег. Но ещё она понимала, что он никогда не потребует денег за работу, потому, что делал это по доброте душевной, считая её родным человеком. И всё это делал от души.
«Что же мне делать?» – сокрушалась старуха, она даже переменилась в душе, ей уже не было так легко и счастливо с Петром Ивановичем. В очередной раз, когда художник привёз ей из города конфет и печенья к чаю, она уже не радовалась этому подарку, а шипела про себя:
– Вот, откупаешься грошовыми конфетами, понимаешь, что я тебе дёшево комнату сдала.
Она уже и позабыла, что дом столько времени обходили стороной.
В один из дней к её дому подошёл пьяненький Тимошка. Подперев щеку рукой, а другой рукой держась за калитку, он ехидно сказал:
– Что, Тимофеевна, прогадала ты? Хотя, что говорить, домик твой стал лучше, красивше, с калиткой– то. Теперича, можно, как твои соседки, сдать комнату за семьдесят рублей. Вон, один ищет комнатку, и твой домик ему приглянулся. Хочешь, я его к тебе пришлю завтра? А ты мне за услугу, два пузыря поставишь? Гляди, семьдесят рублей на дороге не валяются. А то, вон, сдала за тридцать рублей на всё лето. Это слишком дёшево.
