И у Белого родилась шутка. Он сдержал зуд сиюминутного порыва, решив, что шутка, хорошо подготовленная, намного более смешная, чем сырая, только что рожденная.

– Собирай Совет, брат, думу думать будем.

Корень удивленно посмотрел на командира, пожал плечами:

– Что тут думать? Все же уже «перетерли» до трухи. Сколько можно! – проворчал он, но коня тронул, продолжая ворчать: – Место искать надо, где им по сопатке бить, а не языки чесать.

Он уже ускакал настолько, что Белый с трудом разобрал:

– Вот – знать! Дело надо делать! А они любое дело заговорят. В пустой звук изведут!

– Поговори мне еще! – крикнул ему в спину Белый.

– Пошел ты, командир! На Совет! – крикнул через плечо Корень.

– На колени, Корень! – рявкнул Белый, доставая свой меч, нависая над растерявшимся циркачом, пытающимся быстро сообразить, чем он вызвал гнев командира.

Белый опустил руку на наплечник Корня, придавливая его к земле. Корень рухнул на колени, склонив виновато голову:

«Договорился! Говорила мне мама – язык до добра не доведет!» – думал Корень, видя, как страшный меч командира взлетает в небо в замахе палача.

Синька визжала, птицей билась в руках Зуба. Краем зрения Белый видел закрытое ладонями лицо Жалеи, удивленные и непонимающие глаза и лица советников. Видел, что самострел в руках Лицедея дрожит широкой волной – в голове этого артиста долг перед командиром сражается с преданностью Корню.

Белый не открывал лица. Слишком сильны были его эмоции, а он не хотел бы, чтобы кто-либо видел его чувства.

Меч рухнул. В звенящей тишине пророкотали слова Белого:

– Силой, данной мне по праву рождения, именем императора, во славу Создателя, признаю тебя, Корень, Достойным!

Изумрудный клинок плашмя лежал на склоненной шее Корня. Звенящая тишина взорвалась ревом. В этих криках радости и торжества потонули слова Корня:

– Ну и сука ты, Птица!

– А то! – негромко ответил Белый. – Выбери себе, Достойный, имя, придумай герб и лозунг. Служи императору и Создателю – мыслью, словом и мечом!

– Ты! Ты! Ты! – кричала Синеглазка, пытаясь разбить свои руки о броню Белого.

– Мне очень жаль, что ты не любишь меня! – очень жестко ответило матовое сплошное забрало шлема Белого. Белый отпустил запястья девушки. И это будто разом лишило ее сил. Она села на ноги, ее плечи затряслись в рыданиях. Высокая, подчеркнуто прямая фигура командира уходила от рыдающей девушки к коням.

– По коням! – разнесся зычный приказ Сбитого Зуба.

– Ты унизила его своим недоверием, девочка моя, – сказала на самое ухо Мать Жалея, обнимая Синьку и поднимая ее на ноги.

– Я думала, он зарубит моего брата, – навзрыд выговорила девушка.

– Мы все так думали. Хорошая шутка. Странная, но – яркая. Наш командир перенял способ шутить у Игрека.

– Я боюсь его.

– И я – боюсь. И – люблю его. Как сына. И горжусь им. Но его решения ты не вправе отменить и даже – осудить. Учти это, девочка моя. Или потеряешь его. Он должен быть таким. Жестоким, справедливым, целеустремленным. Иначе – мы все погибнем. Если ты не сможешь принять его именно таким, то лучше сразу его забудь. И никогда не стой у него на пути. Погибнешь от его же руки.

– Что ты говоришь, Жаля? Ты понимаешь, что ты сказала? Это же страшно!

– Еще раз повторяю для глупых девочек – не стой у него на пути! Не пытайся влиять на него! Он – сам себе не владелец! Он – проводник воли богов. Кто ты, чтобы встать у них на Пути? А?

Жалея встряхнула девушку.

– А если не сможешь следовать за ним, как собачка, ожидая, когда до тебя дойдет его время, лучше забудь его! – продолжила Жалея. – Он не сможет по-другому. Он не станет другим. Найди себе другого, на котором не висит ответственность за людей, не висит Судьба Империи.

– Но я люблю его!

– Тогда заткнись и знай свое место, женщина! – Жалея ударила Синьку ладонью по лицу, оставив красные следы пальцев на лице девушки. – Приди в себя! Тут нет твоего возлюбленного. Тут есть – Каратель! В окружении Тьмы. И он уничтожит всех, кто ему помешает. Ты этого боишься? Да? А ты не думала, что если бы он не изменился, не стал тем, кем должен, то мы все давно бы погибли? Не думала? Вижу, что нет. Он уже потерял близкого человека – Стрелка. Не лишай его еще и любви! Как знать, может быть, только твоя любовь и остановит его у края бездны, когда придет время.

– Спасибо, Мать, – Синька ткнулась в вырез платья Жалеи, опять разрыдалась.

– Ей, сопливое воинство! – крикнул с седла свежеиспеченный Достойный, Корень. – Вы собрались дождаться Неприкасаемых? Тогда зачем держите нас? Жить надоело?

– Коря, отвали! – крикнула ему Синька, но встала и взяла поводья своей лошадки, повернулась к Жалее: – Я услышала тебя, Матерь Жалея, я постараюсь.

Корень, слышавший почти все, остальное – домысливший, усмехнулся. Ни секунды он не верил, что его сестра перестанет быть той, кем она являлась, что послушается весьма мудрых слов Матери Милосердия. Ну-ну! Будут им и еще искры от столкновений характеров Синьки и Птицы.

«Хлеб горелый, не прибил бы Лисицу в сердцах! – покачал головой Корень. – Парень-то, оказывается, резкий! Уважаю! Так меня он нае…!»

И Корень рассмеялся в голос.

Место искали недолго. Или, субъективно, долго – целый день. Егеря-ловкачи исправно, оценивающе осматривались вокруг, пытаясь найти место, подходящее под нехитрые инструкции командира. А чего тут не понять? Корень спросил, как искать нужное место. А на это Белый ему ответил:

– Очень просто. Вон, видишь пригорок. Представь на нем наши повозки полукругом и стена щитов у них. А тебе надо этот пригорок атаковать. Как?

– Ничего, годится.

– А надо найти место, на которое даже лезть не хотелось бы. От страха. От безнадеги. Вот и все.

Вот теперь все и высматривали место, которое не хотелось бы штурмовать. Три места Белый уже отверг. Одно место легко обходилось, со второго нельзя было уйти. И выгодная позиция превращалась в западню. Третье место было отвергнуто без объяснения причин.

Но к вечеру вышли к пригорку, с двух сторон зажатому топкими болотами. Дорога перемахивала по насыпи через запруженный овраг, далее по насыпи шла до пригорка, карабкалась на вершину, а оттуда уже скатывалась дальше.

– Корень, пошли ловкачей найти край топи, – велел командир, осмотрев место. – Если ее не удастся обойти – это то, что мы искали. Да и вечер уже. Привал устраиваем на вершине. Тем более, что мы не первые такие умные.

Вокруг были следы постоянных стойбищ. Кострища были выложены камнем, камнями же были выложены невысокие стены, хоть немного, но прикрывающие от ночных ветров. И даже стояла выдолбленная из куска скалы ванна – поилка для скотины. Караван за их спиной втягивался на эту насыпь, зримо показывая, как пойдет враг, потеряв главное свое преимущество – численное превосходство.

– Магам – отдыхать. Остальным – осматриваться! – махнул рукой Белый, смотря на север.

Столб пыли на горизонте был виден. Преследователи были уже близко.

Белый поспешил вниз. Пригорок был довольно крут, уставшие кони без помощи людей не затянут повозки на вершину. Но и обороняться будет легче. Задавить их массой Змеи не смогут – кругом вязкая топь. Теряется и их преимущество в коннице, которой Белого могли раскатать еще вчера. Но конница плетется вместе с пешими колоннами. Или они боятся Белого после падения Ужгорода, или решили дать боевую выучку этим Неприкасаемым.

Из повозок выстраивали стену, поднимая борта, как щиты, закатывая колеса в подрытые ямки и стопоря их. В повозках устанавливали все четыре осадных стреломета, снятых с башен Ужгорода. Белый чувствовал, что понадобятся. И запретил их, тяжелых, выбросить, когда на обочину летели операционные столы Сестер Боли.

Было у них много и ручных самострелов. Намного больше, чем стрелков, умеющих из них стрелять. А умеющих попадать стрелами в цель – еще меньше. Именно поэтому Белый организовал невиданное – стрелковые расчеты. За каждым стрелком закрепил по нескольку подростков и женщин, как ополченцев, так и Безликих. И стрелки стали учить их взводить и заряжать самострелы. А самых лучших стрелков, самых метких, поставили на стрелометы. На них стрелок также должен был только наводить орудие и стрелять. Крутить ворот, накладывать метровые стрелы должен был расчет.