– Слон, поищи в здании. Может, кто спрятался?

– Да кто от нас спрячется? Это и все девки. Не было больше. Одна в дороге сдохла. Некого искать. Не видел я среди них никакой белой бл*ди, я б запомнил.

Раздался хохот жуткий до мороза по коже. Никогда не думала, что человеческий смех может пугать до такой степени.

– Ты, падаль лживая. Не знаешь, сколько у тебя шлюх? Их что – сотня, что тебе не заметно, когда одной нет? Делаешь из меня идиота? Я видел своими глазами на одну больше! Мне привиделось?

– Нет, что ты. Он просто напуган и растерян. И совершенно не то имел в виду. Конечно, есть еще одна. Она, наверное, спряталась, сука такая, хоть я и приказал стоять и не дергаться.

– Какой из тебя мужик, если тебя даже шлюхи не слушаются и не боятся твои люди? Лгут при тебе и не краснеют. Сделаем для Асада еще одну шлюху. Я слышал, он и мальчиков берет. Рифат, куууус оммак[1], ялла[2], отрежь этому псу, который посмел мне лгать, яйца и член. Они ему не нужны.

– Нееет… ты же не серьезно? Аднан. Неет… нееееет. Не трогай моих людей. Слон не в себе. Перегрелся на вашем солнце. Он найдет и приведет белобрысую.

– Имей достоинство и смелость наказывать своих людей за провинности. Иначе я накажу вместо них тебя. Хочешь, можешь выбирать – твои яйца или его.

Послышалась какая-то возня снаружи.

– Ясно. Водка у тебя есть? Не будет орать, как баба, твой Слон, мы ему дырку прижжём, и заживет как на собаке.

– Аднан! Нет! Слон найдет ее. Приведет к тебе. Пошутили, и хватит.

– Я похож на шутника?

– Аааа-аааа, Пашка! Скажи им. Я не при чем здесь! Что за херняяя. Пашкааааааа.

– Заткнись!

И добавил на арабском.

– Сними с этой русской, наглой свиньи штаны и оскопи его. Падаль. Смотрит в глаза и лжет мне. Думает, он мне равный! Халас![3] С меня достаточно этих тварей на моей земле. Прихвостней Асада.

– Да, мой Господин!

Крики раздавались все сильнее. Я не видела, что там происходит, и мне казалось, что я сойду с ума от этих воплей и от понимания, что собрались сделать с главарем бедуины. Не знаю, как я вышла туда сама. Я вообще смутно понимала, что делаю и что надо делать. Мне просто было невыносимо слышать крики ужаса или боли. Я сходила от них с ума… тем более я знала, что все это из-за меня. Мне было жаль Слона. Он хотел меня спасти…

Меня никто не заметил, так же как и не заметили, когда я сбежала обратно в здание. От увиденной картины я начала задыхаться – Слона привязали к столбу и раздели наголо. Один из шакалов Кадира кружил вокруг него, как коршун, поигрывая косым кинжалом, и каждый раз, когда делал выпад в его сторону, тот истошно кричал от ужаса.

– Не надо. Это я виновата… я спряталась.

Мой голос прозвучал, как писк котенка в этой вакханалии громких голосов и мычания несчастного у столба. Но меня услышали. Более того, воцарилась гробовая тишина. Это потом я узнаю, что права не имела ни смотреть на Кадира, ни разговаривать, не спросив разрешения. Араб медленно повернулся ко мне. Или мне показалось, что он сделал это медленно. Его больше не закрывал платок, и я задержала дыхание, когда посмотрела в его темное лицо, настолько загорелое, что кожа отливала бронзой. Никогда раньше я не видела никого похожего на него. Ровный нос, правильные идеальные черты лица, словно высеченные из коричневого камня, полные губы. И глаза, поблескивающие в наступающих сумерках зеленоватыми молниями. Страшные, злые глаза на красивом лице. Мне вдруг показалось, что за наглость меня убьют прямо сейчас. Я такая маленькая против него. Такая крошечная, что кажется, он может лишь одним движением пальцев свернуть мне шею, а потом просто пройтись по мне своими пыльными сапогами, дробя мои кости.

Все молчали и смотрели на нас. Я все еще боялась выдохнуть, как парализованная смотрела в лицо бедуинского главаря и не могла опустить взгляд. Понимала, что надо… и не могла. Он вдруг протянул руку и тронул мои волосы. Потер между пальцами и посмотрел на них. Потом сказал на арабском одному из своих.

– Они настоящие, Рифат. Я думал, это краска.

Он продолжал смотреть мне в глаза и трогать волосы, тянуть вниз и наматывать на темные сильные пальцы. Мне хотелось дернуть головой, оттолкнуть его руку, но я не могла даже пошевелиться.

Я увидела краем глаза, как главарь поднялся на четвереньки и встал на ноги. Он сделал шаг в сторону араба, но его сбили с ног, и тогда он пополз к нему, протягивая руки.

– Вот видишь? Это она, сука. Сбежала, шалава такая неблагодарная. Накажи ее, Кадир. Отдай своим людям. Я дарю ее тебе. Можешь ее убить, если хочешь. Она у меня самая ценная из всех, смотри – волосы какие у нее, а глаза? Она на рынке б стоила целое состояние. Только людей моих из-за нее не трогай.

Кадир расхохотался снова, и я вздрогнула теперь уже не только от того, как ужасающе звучал его смех, а от того, как он красив, и в то же время какой первобытный страх внушает одним своим взглядом. Самая жуткая красота из всего, что я видела в своей жизни. Смертельная, ядовитая. И этот черный цвет, только подчеркивающий неестественную зелень его глаз.

– Я бы и сам взял твой подарок… но ты мне угодил. Обычно мне всё продают, обменивают, дают взятку. А вот подарки мне делают довольно редко. Я принимаю твой дар. В обмен на это я не трону остальных шлюх и позволю вам проехать через мои территории. Но твой воин лишится своего достоинства, как я и решил. Я своих приговоров не отменяю.

И зычно добавил.

– Ялла, Рифат!

Раздался оглушительный вой, и я, закрыв уши руками, задрожала всем телом, по щекам покатились слезы. Но вопли и скулеж я продолжала слышать даже сквозь шум в ушах.

– По нашим обычаям оскопленного закапывают в землю. На обратной дороге, если шакалы не обглодают его голову, заберете его с собой.

Его люди засуетились, вскакивая на лошадей, я слышала стоны Слона, тихий плач девушек. Я еще не понимала, что именно только что произошло. Не осознавала, что в этот момент моя жизнь целиком изменилась и уже никогда не станет прежней. Меня больше нет. И шанса вернуться домой у меня тоже больше нет.

Только что меня просто отдали бедуинскому главарю. Как вещь. Так легко, словно я никогда раньше не была человеком. Я так и стояла с закрытыми ушами и зажмурившись, пока вдруг ни почувствовала, как меня подхватили за шкирку и перекинули поперек седла.

Нет, я больше не испытывала ужас… я впала в состояние шока.

У меня отнимались ноги и руки, и казалось, я вся превратилась в сплошной синяк. Каждую кость разламывало на куски, и кожа, где она соприкасалась с седлом, растерлась даже через материю платья. От холода и боли я стонала, но меня никто не слышал. Арабы громко перекрикивались, и топот лошадей заглушал для меня другие звуки. Я не знала, куда меня везут и зачем. Да, я имела представление – кто такие бедуины, но даже подумать не могла, что они такие жуткие. От той жесткости, с которой они изувечили Слона, у меня до сих пор все выворачивалось наизнанку. Я думала – это мирный народ, который сопровождает туристов, поит их чаем и катает на верблюдах. Но не эти звери в черной одежде и с глазами маньяков-психопатов.

Боже, что они со мной сделают? Неужели меня изнасилуют и убьют, а потом бросят в песках? Невыносимо хотелось пить, жажда сводила с ума и заставляла пытаться облизать совершенно сухие губы. Мне казалось, что, если я еще немного провишу вот так, я не выдержу и умру. И я всеми фибрами своей души ненавидела руку, которая меня цепко держала за шкирку и давила к шее коня.

Словно в ответ на мои мысли мы остановились. Но облегчения это не принесло. Я лишь тихо заскулила от боли в ребрах и во всем теле.

– Делаем привал. Пыльная буря начнется через час.

– Мы бы успели доскакать до Тургада и там встретить закат.

Голос того, кто истязал Слона, я бы узнала из тысячи так же, как и голос того, кому меня подарили.