– Мне так стыдно, – сказала она, вытираясь, прежде чем начать свою исповедь. – Ты слушаешь, да? Эта история очень важна для меня, правда.

Речь шла об одном эпизоде из ее детства, о том дне, когда она почувствовала сексуальное желание, глядя на океан, повернувшись спиной к холмам, засаженным мандаринами, где цвели еще и каны. Объектом этого желания был некий Дак Дэйкс. Он был контрабасистом в одной рок-группе и носил солнцезащитные очки «Рэй Бэн».

– Я никогда и никому об этом не рассказывала, никогда за все мои тридцать три года, никогда с самого рождения, никогда и никому, даже тому, с кем я была до встречи с тобой.

Затем она рассказала мне о связи, которая была у нее с этим женатым мужчиной. Он был дизайнером, рисовал модели драгоценных украшений и разъезжал на сером «ягуаре». Она до сих пор не понимала, почему он обратил на нее внимание: у него была жена, в прошлом манекенщица, дочь, похожая на мальчика, он носил кожаную куртку, какие можно найти только в Париже и которая была ему к лицу, и он кончал, стоило Акеми вставить ему палец в заднее отверстие. Слушая ее, я не испытывал ни малейшей ревности и улыбался. Я знал, что отныне я больше никогда не почувствую ревности. Потом я подумал об этой женщине, той, которой я должен был перезвонить. Я выполнил ее условие, принял этот наркотик. Я почувствовал, как на спине у меня выступил холодный пот. Зачем эта женщина дала нам наркотик?

Первые лучи солнца уже проникли в комнату, а мы все еще не могли заснуть, сосали, облизывали друг друга, тщетно пытаясь совокупиться еще раз. Когда Акеми, наконец, уснула, я все еще был возбужден. Я стал мастурбировать, но мой член все никак не вставал, и хотя я сжимал его все интенсивнее, я так и не кончил.

На следующий день я не пошел на работу. Акеми ушла утром с большими черными кругами под глазами, она поспала всего два часа. «Ты мне позвонишь, да? Позвонишь?» – напомнила она мне раз пятьдесят, прежде чем уйти.

Потом я проснулся от телефонного звонка уже за полдень, звонили с ресепшн: номер уже нужно было давным-давно освободить. Чувствовал я себя отвратительно. Я снял трубку и набрал номер.

– Да.

– Мое имя Миясита. Это я звонил вам вчера.

– Минутку, – сказала женщина и отошла выключить музыку. Музыка была странная. Нойз, наверное, или что-то берлинское. Я не очень в этом разбирался. В конторе, где я раньше работал, мои сослуживцы, те, что помоложе, не раз пытались приобщить меня к такой музыке, но напрасно.

– Что у вас? Наш знакомый принял вас как подобает?

Вне всякого сомнения, судя по голосу, ей было около тридцати. Голос этот мог принадлежать женщине, уверенной в себе и немного уставшей от жизни. Однако стала бы она в свои тридцать слушать нойз?

– Да, я взял товар и проверил его незамедлительно, вчера вечером.

– А вы времени даром не теряли! Только давайте не будем об этом по телефону, хорошо?

– Да, конечно, я понимаю.

– Итак, как мы поступим? Я могла бы освободиться, когда вам удобно, потому что, полагаю, вас ждет работа, не так ли?

– Вчера я не был на работе, и, честно говоря, мы могли бы встретиться сегодня, если хотите.

– Мне очень жаль, но сегодня никак не получится, у меня другие дела. Однако нам надо увидеться как можно быстрее. Завтра, например, вы смогли бы?

Мы назначили встречу на следующий день. В три часа, в кафе отеля люкс в квартале Гинза. Значит, завтра я тоже на работе не появлюсь.

В конце дня ко мне явился коллега из конторы. Казалось, он обеспокоен. Ягуши работал в том же отделе, что и я; не то чтобы мы были близкими друзьями, однако шеф послал его справиться, что со мной.

– Тебе нездоровится? – спросил он, когда мы вошли в кафе, находившееся в доме, где я жил.

Ягуши был довольно вялый молодой человек, он носил длинные волосы и был лет на пять-шесть младше меня. Я проспал всю вторую половину дня и сейчас решил выпить горячего кофе. Ягуши, весь день проторчавший в темном и затхлом помещении, заказал себе пива.

– Да нет, не то чтобы, – ответил я, прежде чем выдать ему утку, которую заранее подготовил. – Мне нужно было доделать одно дело, отказаться я не мог, это отчет для моей прежней работы.

– А, ясно! А то шеф забеспокоился. Даже подумал, не собираешься ли ты увольняться. Что, интересная была работа?

Ягуши говорил, постоянно запуская пальцы в свою шевелюру и обдавая меня при этом невыносимым запахом своего лосьона: какие-то цитрусовые – лимон или апельсин. Я недоумевал, кому могло прийти в голову назвать освежающим запах подобного рода. Я был уверен, что Акеми тоже не находила освежающими мандариновые рощи, когда смотрела на океан, сидя на пригорке и изнывая от желания к этому контрабасисту из рок-группы. Сегодня мне без конца снились какие-то сны. И я до сих пор хотел спать. Каждая клеточка моего тела, казалось, требовала еще немного отдыха. Должно быть, я переборщил с любовью, или же это действие препарата, а может, и того и другого.

– Ты не хочешь об этом говорить? – спросил наконец Ягуши; на верхней губе у него остались усы от пивной пены.

– О чем?

Лицо у него было невыразительное, а кожа грязная и пористая, покрытая угрями.

– Ты нашел новую работу? Не бойся, я шефу не скажу. Не хочешь со мной поделиться?

То, что хотел услышать Ягуши, заключалось, вероятно, в следующем: с появлением цифрового телевидения высшего порядка открывалась новая эра, революция, которая должна была привести к реструктуризации в области видеопродукции и ее распространения. Трудно двигаться дальше с современной системой видеоклубов, зарождалась новая концепция видеокинематографии, или videomovie, и уже ощущалась нехватка квалифицированных руководящих кадров, даже если японский рынок и не был достаточно широк, чтобы развиваться в этом направлении в течение продолжительного времени. С ростом иены число съемок за границей постоянно увеличивалось, съемок, в которых были заняты в основном люди типа Мартышки, не имевшие никакого таланта, но знавшие свое дело. Не то чтобы Ягуши был недоволен своим настоящим положением, просто он не терял надежды подыскать работу более интересную и, главное, лучше оплачиваемую.

– А чем бы ты хотел заниматься?

– Точно не знаю, что-нибудь в стиле Нью-Йорка, понимаешь? Не знаю, как объяснить, ну, скажем, работать с артистом в изгнании. Таким, например, как Михалевский, Ван Опен, Кучутолафуска, что-нибудь в этом роде.

«Что-нибудь в этом роде». Можно подумать, все вокруг знали, кто эти люди, имена которых он только что назвал.

– А если тебе самому уехать?

– Я не имею в виду столь упрощенный выход!

«Оказывается, бросить все и уехать в неизвестность – это упрощенный выход», – подумал я, но вслух ничего не сказал. Тот, кто накануне ночью выжал себя до последней капли спермы, должен был, вероятно, начать вдруг мыслить более открыто. Что, интересно, делает сейчас Акеми? Наверное, дрыхнет где-нибудь в состоянии, близком к каталепсии.

– Послушай, Миясита, тебе не кажется, что бросить какую-нибудь восточноевропейскую страну ради Нью-Йорка и бросить Японию – это совсем не одно и то же? Быть в изгнании – значит отказаться от своей страны, сохранив при этом некий долг перед ней, ведь есть еще ностальгия по родине, правда? Но вот я, например, в настоящий момент вряд ли смог бы испытывать нечто подобное по отношению к Токио.

Мне было интересно, откуда он взял эту речь, которую столь добросовестно сейчас мне выкладывал, как попугай.

– Ну так скажи мне, чем конкретно ты хотел бы заниматься?

– Чем конкретно я хотел бы заниматься? Вопрос не в этом. Как тебе сказать? Мне нравится творить, да, испытывать чувство, что ты что-то создаешь. Я обучался в школе фотографии. Многие мои друзья работают сейчас над собственными проектами: одни сопровождают маленькие группы рэгги на Ямайке, другие, пробравшись в среду Йокосуки, снимают drag queens[5]. Некоторые успели уже обрести известность. А я вот не тороплюсь, понимаешь?