– К концу сорок третьего года германская армия завершит войну на Востоке, – провозглашал он на каждом митинге или собрании. – Сталин после семи месяцев тяжёлых боёв на износ сумел ценой огромных потерь добиться победы под Сталинградом. Но ни в одной советской газете не говорится, что только за первые два года войны Красная Армия потеряла погибшими два миллиона наших братьев, а сдались в плен, не желая воевать за чуждую им советскую власть, более трёх миллионов бойцов и командиров. Сталину уже нечем воевать, он практически лишился своей армии.

По-разному воспринимали люди эту агитацию. Все видели огромные колонны наших военнопленных, разбитую технику, отчётливо представляли, как глубоко вторглись немецкие войска в глубь страны. Но радовались таким «успехам» немногие. Большинство воспринимали речи Бронникова с плохо скрытой враждебностью.

– Это наши братья погибли, а не его. Чему радуется?

– Хвалится, что Сталина победили, а фрицы три дня траур после Сталинграда справляли. Говорят, вся степь над Волгой побитыми да замёрзшими фрицами до сих пор усеяна.

– Не взять Гитлеру Россию! Хвалился, что за пару месяцев победит, а завяз так, что и за два года расхлебать не может.

– Наполеон тоже широко шагал, а всю свою армию в лесах замерзать оставил.

Такие сведения получал от своих доверенных людей старший лейтенант Авдеев и докладывал Журавлёву.

Фёдор Кондратьев сжимал тяжёлые кулаки и скрипел зубами.

– Крепко нам этой зимой досталось. Сколько хороших ребят погибли. Надо действовать, показать, кто здесь хозяин.

Ему поддакивал комиссар Зелинский, но Журавлёв не торопился. Не ошибся в своё время генерал Судоплатов, назначив капитана-пограничника командиром особого диверсионного отряда НКВД.

Иван Макарович Журавлёв сумел объединить действия партизанских отрядов «Сталинцы» и «Смерть фашизму», провести ряд успешных операций, взорвать более десятка немецких эшелонов, разгромить крупный вражеский гарнизон в селе Вязники.

Не всякий полк, действующий на передовой, способен нанести такой урон фашистам. А ведь отряд «Застава» и в лучшие времена не дотягивал по численности даже до сотни бойцов. Воевали умело и грамотно, сумев повести за собой местных партизан.

Но сейчас ещё не время для крупных ударов. В отряде много новичков, требующих хотя бы минимальной подготовки. Однако Большая земля торопит.

– Ти-ти-та-та, – выстукивают рации, принимая шифрограммы с Большой земли. – Почему не шлёте отчёта о боевых операциях? Требуем активизировать удары по врагу. Бездействие в сложившейся обстановке недопустимо.

Читая листок с суровым текстом, Журавлёв бормотал:

– Хорошо, хоть в трусости не обвиняют.

В дверном проёме командирской землянки появился старшина Будько. Вежливо кашлянул в усы и доложил:

– Муки на два дня осталось, Иван Макарович. Надо что-то делать. Количество бойцов за полсотню перевалило, снабженцы не успевают продовольствие добывать.

– Заходи, Яков Павлович, – сжигая над пепельницей шифрограмму, сказал Журавлёв. – Будем думать…

Без еды никуда не денешься. Но не менее важно возрождать боевую активность отряда.

Ушли на задание сразу две группы. Подрывники во главе с Фёдором Кондратьевым и новым специалистом-минёром, старшим лейтенантом Труновым, отправились к железной дороге с минами замедленного и нажимного действия.

На просёлочной дороге выбрал место для засады лейтенант Мальцев. С ним вместе неизменный спутник – снайпер Василь Грицевич, сержант Пётр Чепыгин, ещё кое-кто из опытных пограничников и человек семь новичков. Отряд «Застава» снова разворачивал боевые действия, налаживая связь с партизанами.

Сёла и мелкие деревни жили своей непростой жизнью. Приходили в себя после голодной зимы, набегов немецких карательных отрядов и полицаев, которые всегда уносили чьи-то жизни.

Рябов Матвей, выпущенный живым из полицейского участка, с утра до ночи работал на своём подворье, почти не появляясь на улице. Вся маленькая деревня Озерцы ополчилась на него, бросали камни в окна, материли Матвея и его семью.

– Продался немцам, гадюка! Из-за тебя двоих невинных людей расстреляли, два дома сожгли.

– Наши придут – будешь на собственных воротах висеть.

Даже старший сын Матвея, четырнадцатилетний парень, не верил отцу. Младшие молчали и тоже не высовывались из дома.

– Ты-то мне веришь? – кричал он жене. – Никого я не выдавал, Сова меня травит, предателем выставил.

Когда однажды ночью сгорела банька Рябовых и едва удалось отстоять от огня хозяйственные пристройки, с женой Матвея произошла истерика.

– Будь они все прокляты, и партизаны, и немцы с полицаями! Сегодня баню сожгли, а завтра дом спалят вместе с детишками. Свои хуже фашистов! И ты, Матвей, на поводу потащился, про семью не думая. Давеча какие-то сопляки меня сучкой полицейской обозвали, а я ведь хлеб для наших пекла.

Матвей Рябов промолчал, а спустя четверть часа заголосила десятилетняя дочь:

– Батянька сейчас удавится! Спасите!

Примчался на крик старший сын, столкнул с табуретки отца, который вязал петлю из верёвки. Разрезал серпом узлы, а обрывки верёвки бросил в печь. Обнимая отца, плакал:

– Батя, родной, ты же в Красной Армии служил, партизанам помогал, а сейчас жизни себя лишить хочешь.

Набежали соседи, но добродушный, работящий Матвей Рябов, отталкивая всех, кричал что-то невнятное, матерился.

Жена и соседи кое-как успокоили мужика, налили самогона и уложили спать. Когда он проснулся, к нему пришли несколько стариков и женщины-соседки.

– Не вини ты нас, Матюша. Зазря тебя изводили. Война, будь она проклята.

Рябов, наполовину поседевший за последние дни, с ненавистью смотрел на сельчан. Он один из немногих рискнул помогать боевому отряду, и вот результат.

– Уйдите все, глаза бы мои вас не видели!

– Только не вешайся больше, – уговаривали его.

– Не дождётесь, даже если дом спалите.

– Да что ты, Матвей! Мы же тебя с детства знаем.

А полицаи из сформированного в Озерцах участка передали Рябову распоряжение Гуженко:

– Завтра тебе надо явиться в Вязники. Получишь оружие, белую повязку сошьёшь и будешь служить в полиции. Иначе – лагерь или вздёрнут за пособничество бандитам.

Матвей молча кивнул. Ночью выкопал на огороде завёрнутую в мешковину винтовку, патроны и попрощался с женой:

– Здесь мне не жизнь. Ухожу.

На этот раз жена не плакала, хотя знала, что Гуженко их в покое не оставит. Собрала в дорогу кое-какие харчи, запасное бельё и неожиданно попросила Матвея:

– Ты ударь меня в лицо раз да другой, чтобы синяки остались. Поверит Савва или нет, но скажу, что НКВД тебя как предателя забрали, а я тебя защищала. Посуду кое-какую побью, стол опрокину. Соседи подтвердят, что ночью чужие приезжали, шум был.

Примитивная уловка – вряд ли начальник полиции поверит. Для убедительности Матвей пальнул из винтовки в дверь, обнял жену, детей и быстрым шагом исчез в ночи. Вернётся или нет – один бог знает. Когда идёт война, лучше не загадывать о будущем.

К полудню примчался в Озерцы Савва Гуженко с подручными. Оглядел избу Рябовых, разбитую посуду, жену Матвея с синяком под глазом, ковырнул пальцем сквозную пробоину от пули в дверях.

– Хитрите… ну-ну.

Хотел сжечь дом, а жену и старшего сына забрать в участок. Но вступились соседи, рассказали, что приходили ночью люди в красноармейской форме, стреляли, шумели.

Пять-шесть местных полицаев, в том числе и Паскаев Борис, подтвердили, что так и было. Со своими земляками они ссориться не хотели.

– А вы чего ждали? – орал на них Савва. – У вас винтовки, гранаты. За какой хрен паёк и водку получаете? Ударили бы дружно и перебили красную сволочь.

– Их не меньше десятка было, да еще с пулемётом. Но мы, как рассвело, сразу посыльного к вам наладили.

И Гуженко, и Качура полицаям не поверили. Не желая выглядеть дураком, Савва с маху врезал кулаком старшему из них.

– За что? – зажимая разбитый нос, ворочался тот на снегу.