В детстве мы точно так же разделялись на три группы подобно этому трехслойному супу: богатые и красивые девочки, обычные и грязные и бедные. Могу поклясться перед Богом, я была самой обычной. Ну, точно не была ненормальной. В моем офисе полно девчонок с просто ужасным прошлым. Есть такие, которые ходили по рукам, есть те, кого заражали венерическими заболеваниями, а есть и такие, кого насиловали отцы. Они так непринужденно рассказывают об этом только для того, чтобы на этом не зацикливаться, на самом же деле все не так просто.
Мой отец работал офисным служащим, играл в гольф, имел машину и пуделя, и в нашем холодном городишке, на севере Тохоку, считался жителем мегаполиса. В нашем доме была веранда, что, в общем, удивительно для этого города. Летом мы часто устраивали здесь фейерверки. Пол на веранде был бетонным, поэтому тут можно было без проблем их запускать. На полу оставались следы, и, когда заканчивалось короткое лето, они служили мне в качестве символа счастья.
Первый год учебы в колледже я прожила со студентом из правых, помешанным на татуировках. Мне кажется, это как-то связано с тем, что мой отец покончил жизнь самоубийством за три года до этого. Отец обожал подстригать своего пуделя, он и сам сильно походил на своего питомца. Поскольку пес искренне любил меня, я отвечала ему тем же, но в душе ненавидела и пуделей, и мужчин, похожих на них. Ведь мне нравились сильные мужики.
Мой сожитель занимался карате, а на самом деле был просто извращенцем. Один раз пытался засунуть мне в задний проход кусок туалетного мыла, и когда я, рыдая, стала отбиваться, ударил меня кулаком и разбил мне нос. А потом пнул так, что я упала и стесала себе локти. Через полгода он уехал в Иран обучать карате служащих ВВС. Однажды он прислал мне фотографию, где стоял со смуглыми парнями в униформе и с ТТ в руках. Но на тот момент я жила уже с другим мужчиной.
Он работал водителем такси и был старше меня на целых десять лет. Он относился к тем пуделям, о которых я уже говорила. Таксист носил бандаж для живота, не снимая. Говорил, что во время вождения он необходим, иначе что-то может случиться с его желудком. Мужчина вроде бы и хотел жениться на мне, но я не была такой дурой, чтобы доверять мужикам, настроенным на брак со мной. Несмотря на это, я прожила с этим пуделем целых шесть лет. Он усердно работал и много мне покупал: акриловый джемпер, чисто синтетическое платье; пальто с содержанием полиэстера девяносто процентов, ожерелья из кораллов и морских ракушек. Он работал по шестнадцать часов в день. Настоящие пудели, конечно, так не работают, они прежде всего любимые питомцы, а не служебные собаки.
Он возвращался домой усталый, шел в круглосуточную сауну, заходил в киоск на станции, брал остывшие кусочки курицы якитори, которые я покупала ему заранее, пил пиво, рассказывал о сегодняшних клиентах, а потом забирался на меня, не снимая бандажа. Я в такие моменты представляла себе, как парень, который хотел засунуть мне кусок мыла в задний проход, расстреливает людей из пулемета.
Как-то раз мы ездили знакомиться с его родителями, мне было тогда двадцать три года. Его дом находился на острове Сикоку, и пока мы плыли, меня укачало.
Я впервые была на корабле, естественно, что меня укачало, но не могу сказать, что это было неприятно. Когда собственное тело перестает принадлежать тебе, невозможно понять, приятно это или нет. Шея и кончики пальцев немели, и меня сильно рвало, словно я пыталась выблевать свои внутренности. Он постоянно твердил мне, что два месяца копил деньги на эту поездку, а мне хотелось, чтобы он сдох, потому что он продолжал говорить мне это, даже когда меня рвало. Один раз я увидела его на палубе из окна туалета и мысленно попросила проходящего мимо него солдата столкнуть пуделя за борт.
Его родители жили в доме в тупике на вершине холма. Его отец сразу же спросил меня о моем носе, я даже и чаю не успела отхлебнуть. Терпеть не могу таких людей. Мне было плохо, недомогание от морской болезни еще не прошло, и мне надоел мой таксист, с которым я встречалась уже четыре с половиной года. И какое вообще право имел его воняющий п귛отом отец говорить что-то про мой нос?! Переночевав одну ночь, я на следующий день заявила, что хочу вернуться в Токио. Но у него были планы на три дня: он собирался показать мне мост, ботанический сад и обсерваторию.
По возвращении в Токио он заявил мне, что я произвела плохое впечатление на его родителей. Я ответила, что только дураки при первой встрече с человеком задают подобные вопросы о носе. За это он поколотил меня впервые за четыре с половиной года совместной жизни. Меня и раньше избивал мой каратист, поэтому я даже не испугалась. В тот день я расписала ему историю своего сломанного носа. Рассказала и нечто большее, как каратист каждый день трахал меня в рот и в зад. Я смеялась, вспоминая прошлое, а он схватил с плиты кастрюлю с кипятком и выплеснул на меня. Кипяток попал мне на ноги, я закричала и начала кататься по полу. Почему-то в этот момент я вспоминала член каратиста. Таксист заплакал, начал доставать лед из холодильника, искать ментоловый бальзам, непрестанно прося у меня прощения. Я прямо с ошпаренными ногами расстегнула ему ширинку и уверила его, что прощаю. Он сказал, что ему плохо, просил прекратить, но в итоге занялся со мной сексом.
В тот день, когда исполнилось полгода после аборта, я отправилась в обувной магазин на Гиндза за розовыми сандалиями. И пока продавец рассматривал следы от ожогов на моей ноге, я захотела заняться сексом с моим мужчиной. Я позвонила в его фирму, но он был на вызове, тогда я пошла с первым незнакомцем, заговорившим со мной, и переспала с ним. После этого мне впервые заплатили за секс.
Мне понравилось, как мужчина рассматривал красивый розовый рубец от ожога на моей правой ноге. Цвет шрама был необычно прозрачным, словно лепесток бутона розы. Поэтому я решила найти себе мужчину, который будет целовать мой розовый шрам.
Потом в течение года я рассталась со своим таксистом. Он попал в аварию, на шее у него красовался медицинский воротник, и в таком состоянии он хотел заняться со мной сексом. Я ударила его, он ответил, но я сломала ему палец и плюнула в него. Этому я научилась с тех пор, как занялась проституцией. На тот момент у меня было уже около трехсот тысяч заработанных денег, и я была преисполнена уверенности в своих силах.
Поначалу я работала в эскорт-услугах, но все изменилось после моего одиннадцатого клиента. Он поцеловал мой шрам и связал поясом от кимоно юката, а во время второй встречи уже кожаным ремнем и капал на меня воском от свечи. У меня остались такие приятные воспоминания, что я решила перейти в садомазо клуб на Акасака. Тогда мне было двадцать пять с половиной лет.
Когда мне исполнилось двадцать шесть, позвонил парень, сломавший мне нос. Сказал, что очень хочет встретиться, и довольно быстро появился в моей квартире на Ёёги. Теперь он носил бороду, и от прикосновения к растительности на его лице мне начало казаться, будто и не было семи лет нашей разлуки. Он очень интересно рассказывал о партизанах. Утром следующего дня он ушел и больше никогда не возвращался, но после нашей встречи, если по телевизору показывали новости о Ближнем Востоке, я всегда переживала за арабов.
Каёко была старше меня на четыре года. Она была достаточно известна и снималась в порно. Я подружилась с ней. Уже через два дня после того, как меня переманили в клуб, где она работала, я стала сниматься в порно сама. Это было довольно просто: я сначала сидела на полу верхом на бутылке из-под фанты, а потом четыре часа занималась онанизмом. Каёко с девчонками хвалили меня. Там был один парень, помогавший с освещением, ему не было еще двадцати. Он сказал мне, что актрисой можно только родиться. В тот день я слишком много занималась онанизмом, но все же мы пошли с ним в район Синдзюку и пили до одури, любуясь на реку Добугава.
В комнате у него было много книг. Он с удовольствием выслушал мои рассказы про арабских партизан. Я завела разговор и о моем носе и шрамах на ноге, а он сказал, что такие вещи сильно ранят женское достоинство. Мне так понравился его ответ, что я решила жить вместе с ним у меня. Он приехал с Хоккайдо, в Токио учился в фотошколе, имел белую, как у девушки, кожу и был очень умным. Его звали Тоуру. Тоуру уважал меня за то, что я была садомазохисткой, ведь, по сути, мне не было необходимости продавать свое тело. Еще Тоуру много меня снимал. Он любил безлюдные парки, станции метро поздно ночью, когда уже отошла последняя электричка, заброшенные квартиры. Он снимал меня в подобных местах постоянно, а еще водил в кино, театр и на концерты и познакомил со своими друзьями.
