— А за дочку родную не боязно, государыня матушка? Что её-то томить. Соберись с силами да и спроси. Мы уж тогда с Прасковеюшкой изо всех сил постараемся.

   — Большую обузу на себя берёшь, великий государь. Не пожалеть бы пришлось. Оно на первых порах всё лёгким кажется, а на деле — поди-ка развяжи такой узелок с герцогом-то.

   — Да что тебя страшит, Гаврила Иванович? Приехали голштинцы в Петербург, пусть гостят. Чай, не объедят.

   — Не в еде дело, Пётр Алексеевич. С делами своими, как соринка в глазу, торчать будут. При каждом случае, удобном и неудобном, о себе печься, свои резоны выставлять. Герцог-то сам и молод, и к делам непривычен, а вот Бассевич — дело другое.

   — Да, характеру в молодом человеке не видать. Мягок. Больно мягок.

   — Скажите, нерешителен, государь. Он, может, что и сообразит, а на своём настоять нипочём не сумеет. Где это видано, трон упустить да в дорогу в Германию с пятьюдесятью тысячами талеров отправиться. Для обычного человека деньги большие, а для того, чтобы наследство герцогское вернуть?

   — Побродил юноша, ничего не скажешь. И в Ростоке побывал, и у дядюшки, епископа Христиана-Августа, в Гамбурге пожил.

   — Так оно и есть. Не на поле боя владения отеческие вернуть решился, а всё просьбами и поклонами. И в Берлине, и в Дрездене, и в Вене. Невелика разница, государь. Главное — хоть половину отеческих земель вернул, в Киль свой смог переехать. Как-никак столица.

   — Гавань, главное, гавань преотличная.

   — А уж дальше за него перед вашим величеством советник Штамбке ходатайствовать принялся. Вы ему и уступили.

   — Хороша уступка — наследника шведской короны в карман посадить. Эдак-то лучше всякого договору получается. Не ворчи, не ворчи, канцлер. Вот мы сейчас нашего молодого человека с цесаревнами познакомим. Пусть повеселятся вместе. Ваше высочество!

   — Вы хотели говорить со мной, ваше величество?

   — Не столько говорить, сколько познакомить тебя, герцог, со старшей моей дочкой, принцессой Анной. Ступай-ка пригласи её на танец. Она у нас танцорка хоть куда.

   — Ваше высочество, вы разрешите пригласить вас на танец?

   — Конечно, герцог.

   — Вы говорите по-немецки, ваше высочество! Какая приятная неожиданность. Я всегда чувствую себя стеснённым присутствием переводчика. Тем более при общении с дамой.

   — Я слышала, вы предпочитаете шведский. Давайте перейдём на него, если это доставит вам удовольствие.

   — Это сделает меня воистину счастливым. Но откуда, ваше величество, вам знаком мой родной язык? В Петербурге множество шведов, я знаю. Но моряки, офицеры, артиллеристы, купцы, наконец, не могут быть с вами знакомы.

   — Конечно, нет. Но мой отец приглашает множество учёных, врачей, библиотекарей, архитекторов. Здесь всегда найдётся оказия для практики в шведском, да и многих других языках. Мы иногда говорим, что наш Петербург — истинный Вавилон по смешению языков.

   — О, вы правы, принцесса. Это так чувствуется в местной жизни. Она такая оживлённая. И пёстрая.

   — Неужели это для вас неожиданность, герцог? Я слышала, вы много путешествовали по Европе.

   — Преимущественно по немецким землям и лишь отчасти австрийским. Но там всё уж давно устроено, налажено, а здесь кипит строительство, приходят и уходят корабли, обозы. Это восхитительно.

   — Приятно слышать, что вам нравится. Я знаю иностранцев, которые тяготятся нашей сумятицей и сетуют на многие причиняемые им беспокойства.

   — О, это, должно быть, люди в летах. Молодости здесь всё созвучно.

   — Наш танец кончился, герцог.

   — Неужели? Так быстро? Бог мой, вы разрешите пригласить вас на следующий, принцесса. С вами так интересно говорить.

   — Вы хотите сделать мне комплимент, ваше высочество. Мы с вами ни о чём серьёзном не толковали.

   — И слава Богу. Зато всё, что говорилось, было чрезвычайно занимательно. Для меня, во всяком случае. Так мы продолжим наш танец, принцесса?

   — Если государь не будет возражать.

   — О, вы такая послушная дочь?

   — Право, не поручусь, что слишком послушная. Но государь лучше меня знает придворный протокол. И я не хотела бы иметь от него выговора.

   — Вы разрешите мне самому испросить разрешение у императора?

   — Прошу вас.

   — Но вы сами согласны ли, принцесса?

   — Зачем вы спрашиваете? Я уже ответила.

   — Отлично. Ваше императорское величество, не разрешите ли вы мне повторить несказанное удовольствие танца с принцессой Анной?

   — Вон как дело-то пошло, Гаврила Иванович. Нет, герцог, я не буду возражать против второго танца. Веселитесь с Богом.

   — Принцесса, я счастлив и позвольте вашу руку.

   — Охотно, герцог.

   — Вы говорили, принцесса, что равнодушны к танцам, но вы превосходно танцуете.

   — Благодарю вас за комплимент. Просто мне кажется, что особа царской фамилии всё должна делать достойным образом. Ведь далеко не всегда мы вправе потакать своим истинным желаниям, не правда ли?

   — К тому же вы мудры, принцесса. Какое великолепное сочетание с внешностью первой красавицы.

   — Вы преувеличиваете, герцог. К тому же вы ещё не успели меня толком рассмотреть. В таком табачном дыму, при свечах...

   — Я должен сделать признание. Я видел ваш портрет уже раньше, и он произвёл на меня неизгладимое впечатление. Его показал мне граф Бассевич, мой добрый гений.

   — Ах, граф не захотел терять времени...

Всем полегчало: отправился государь батюшка в поход к Каспию. Скучно без него, да не всем. Иным невмоготу совсем приходилось. Молебны благодарственные служили, что уехал, счастливого пути да нескорого возвращения желали.

Мая пятнадцатого из Москвы в путь пустился — на Нижний Новгород, Казань, Астрахань. Лизанька радости не скрывает. Всё боялась: а ну как государь батюшка с собой в поход возьмёт. Не взял. И разговору такого не было. Достаточно, что государыня матушка при нём безотлучно. Как на часах: а вдруг синь-порохом вспыхнет, а вдруг, не приведи, не дай, Господи, в припадке забьётся. Посещать его падучая всё чаще стала. Доктора руками разводят: беречься, ваше величество, надобно. Какое беречься — при его-то нраве!

Лизанька целыми днями от старшей сестрицы не отходит. Каждой мелочью делится. Без праздников да танцев скучает. Разговоры все — про амуры. Вот и опять:

   — Аньхен, неужто нам и жить только по государевому выбору? А сами-то мы как же?

   — Что сами, Лизанька! Порядок такой и не только у царственных особ положен. Нигде невесты царственные себе женихов не выбирают.

   — А сердцу нетто прикажешь! Ты ему одно, оно тебе другое. И во дворце также.

   — О чём ты, Лизьхен?

   — Да отложи ты свою книжку учёную. Господь с ней, Аньхен! Часто ли вот так — с глазу на глаз говорить нам с тобой приходится. Хотя Маврушка Шепелева да есть кто-нибудь между нами. А тут благодать, чистая благодать. Все, кто мог, за царским поездом умчались. Днями по дворцам ходи, голоса человеческого не услышишь.

   — Посекретничать хочешь, Лизанька?

   — Ещё как хочу! Вот говоришь, сестрица, стремления сердечного во дворце, у членов семейства царского быть не может, а царевна Марья Алексеевна как же?

   — Ты что — про преосвященного Федоса, что ли? Не надо, Лизанька! Бог с ними.

   — Про какого Федоса? Он мне и на ум не пришёл. Ты слыхала, князь Иван Михайлыч Мещёрский помер?

   — Слыхала.

   — А кому всё состояние завещал?

   — Родственникам поди аль в монастырь вложить велел?