— Не в этом дело. Я пользовался услугами этой женщины, но мне рекомендовал её Меншиков.

   — Бог мой! Какое мне дело до этих подробностей. Я ничего не хочу о них знать.

   — И ты не написала мне? Ничем не поинтересовалась? Неужели ты думаешь, что кроме тебя...

   — Не продолжайте! Да, вы знали других женщин, но вы не привозили их в Москву и не селили во дворце.

   — Я ничего не поручал Меншикову.

   — Очень может быть. Вы всегда его хвалили за то, что он умеет читать ваши мысли. Разве не так?

   — Я не поручал ему устраивать Катерину.

   — Ах, Катерину! Между тем её имя Марта.

   — Успела узнать!

   — Почему же нет? Она не скрывает своего имени и с соотечественниками достаточно откровенно говорит о своих бедах. Прислуга должна это делать, чтобы оправдаться в глазах своих будущих нанимателей. Муж на одну ночь — драгун, а потом... Впрочем, эту литанию имён, через чьи руки она прошла, вы должны, ваше величество, знать куда лучше меня.

   — Это не имеет отношения к Кайзерлингу.

   — Имеет, и самое большое. Вся свита царевны Натальи говорит о вашей привязанности к этой женщине.

   — Да уж, они, видно, постарались.

   — Для этого и не нужно было никаких стараний. Я готова была забыть об этой женщине, если бы вы мне писали, если бы вы, как обычно, сразу по приезде приехали ко мне. Но ничего этого не случилось.

   — Это моё дело. Когда ты начала торг с посланником?

   — Торг с посланником? Вы несправедливы, ваше величество. Я просто сказала господину Кайзерлингу, что, возможно, отвечу на его чувство, если... если увижу, что лишилась своего места в вашем сердце.

   — Вот так вот? Если уйду с этой государевой службы, перейду на другую? Только-то и всего?

   — Да, господин Кайзерлинг с радостью согласился ждать решения моей судьбы. У него не было никаких претензий.

   — Ещё бы! У него претензии, коли соглашается на такое дело!

   — Я ничего не держала в тайне. Я посоветовалась с родителями и сестрой, представила им своё положение, если вы обратите внимание на другую избранницу, и они признали мою правоту.

   — Да сердце-то у тебя было иль нет?

   — Сердце? Я столько лет ждала вас. Я была настолько наивна, что думала, всё дело в вашей супруге. Но от супруги вы избавились, а моё положение осталось тем же. Вы делали всяческие намёки о перемене моей судьбы, и снова вы ничего не сделали. Я не стала богатой, не получила ни поместий, ни титула. У меня по-прежнему нет официального положения при вашем дворе. Кто я, вы не хотите ответить на этот вопрос? Не можете? Тогда в чём вы меня упрекаете? Какую вину на мне видите? Я была вам верна столько лет. Чем же вы отплатили мне за мою верность?

   — Значит, в цене не столковались.

   — И конец наших отношений — каким он станет? Вы не можете меня отправить в монастырь, как вашу супругу. Я даже не ваша подданная. Господин Кайзерлинг мне объяснил, что я совершенно свободна и вольна делать, что мне заблагорассудится. Я предпочла брак сомнительному положению и я...

   — А вот и ничего ты не можешь. Много тебе посланник разъяснил! Больше ты его не увидишь. Никогда! Будешь сидеть в доме, со двора ни ногой!

   — Вы не можете меня арестовать!

   — Могу и арестую! В кирху тоже больше ходить не будешь. Чтобы все окна в доме были завешены. Гостей не принимать. Родне отказать.

   — Вы сошли с ума, государь!

   — Может быть, но государь здесь один я!

Его величество государь Московский быстр на решения, скор на ногу. Александр Меншиков ему под стать. Примчался к купцу Ван Балену, на хозяина и внимания не обратил. Шуба нараспашку. Голова без шапки. Снег с ботфортов и то отряхивать не стал.

   — Где Де Брюин?

   — Ещё не выходил из своего покоя. Завтракать не изволил.

   — Звать! Звать немедля!

   — Вы ко мне, ваше превосходительство?

   — К вам, господин художник. Собирайтесь! Едем к царице Прасковье Фёдоровне в Измайлово.

Краски, кисти, всё, что для работы требуется, с собой берите.

   — Для какой работы, ваше сиятельство, чтобы мне не ошибиться с выбором материалов?

   — Портреты маленькие требуются трёх принцесс.

   — Вы хотите, чтобы я сегодня начал первый из них?

   — Как начал? Государь хочет, чтобы все три были за день готовы. Времени у нас нет, надо послу передать, который в Вену едет. Не ждать же ему, покуда вы соберётесь.

   — Но, ваше сиятельство, я не говорю о самой работе — краска должна просохнуть, а это потребует нескольких недель.

   — Вы шутите, господин художник! Не нам, и не вам нарушать государеву волю. И не будем тратить времени на пустые препирательства. Лошади у крыльца — едем.

Над Новодевичьим монастырём облака кипят. Тёмные. Словно изморозью опушённые. Июль в разгаре. Ночи светлые. Душистые. Небо высокое. Лёгкое. Заря с зарей уж не сходятся, а всё равно во втором часу ночи день занимается. А тут облака...

Мать-привратница загляделась. Не захочешь, крестным знамением себя осенишь: к чему бы? От келейки царевниной послушница бежит. Запыхалась вся. К покоям матери-настоятельницы свернула. В дверь застучала. Дробь по всей округе отозвалась.

Не иначе случилось что. Опять стучит. Видно, заспали в покоях.

   — К матери-настоятельнице мне скореича... к матери-настоятельнице.

   — Переполоху не устраивай. Входи, входи, Анфиса. Что у тебя?

   — О, Господи, царевна посхимленья требует.

   — Сколькот раз говорено: нету царевны. Никакой царевны в обители нашей нету! Сестра Сусанна, так и говори. Захворала, что ли?

   — Нет, матушка, не то. Задыхаться стала. Вся пятнами багровыми пошла. Воздух ртом хватает. Так и сказала: конец мне приходит. Схиму, мол, мне! Сей час схиму!

   — Схиму, говоришь? О Господи, нет того чтобы во сне помереть, шуму не устраивать. Куда теперь посылать за разрешением? Кто знает, можно ли посхимить сестру, али государь прогневается, не приведи, не дай, господи!

   — Матушка-настоятельница, да. вот и отец Вонифатий спешит.

   — Откуда узнал, отче?

   — Черничка прибегла. Как же духовнику-то при таком деле не быть.

   — Как думаешь, можно ли посхимленье разрешить?

   — Ой, матушка, не моего ума дело. Тут повыше меня сан да ум надобны. А я — что я...

   — К князю боярину Фёдору Юрьевичу бы спослать.

   — Да что ты, матушка, не поспеть, нипочём не поспеть. Плоха царевна-то, совсем плоха.

   — Тогда хоть к Савве Освящённому, к отцу Никите Никитину — ему государь доверил за сестрой Сусанной приглядывать. Каждый, поди, день наведывается.

   — К Савве Освящённому — это можно. Если конюха какого верхом отправить. Быстро обернуться должен.

   — Эй, кто там! Конюха ко мне, какой под руку подвернётся. И коня ему седлать.

   — А сама, матушка-настоятельница, в келейку-то царевнину не пойдёшь ли?

   — Пусть отец Вонифатий идёт. А коли час ещё есть, лучше отец Никита, а то ведь всё равно ни одному слову не поверит. Всех переспрашивать станет.

   — Твоя правда, матушка, обожду я лучше. Не лекарь, чай. А в грехах царевниных лучше и слушателем не быть. Господь с ней.

   — Анфиса-то куда делась?

   — Никак обратно в келейку побежала. Там никого при царевне не осталося. Без призору оставлять тоже негоже. Господь силён, а сатана умён. За всё ответ держать придётся. А сестре-вратарнице велеть ворота немедля на запор закрыть. Никого не впускать, не выпускать. До царского приказу.