Люди недоуменно смотрели в мою сторону, а мне было плевать. Какое им дело до того, что сейчас делает человек, вылетевший из машины, как ошпаренный, и принявшийся толкать солидную стопку бумаг в мусорку, из которой то и дело вываливались огрызки яблок, изорванные упаковки мороженного и пустые бутылки из-под пива.

Забавное зрелище, ничего не скажешь, но, когда дело было сделано и рукопись утонула в черной корзине, я посчитал этот момент самым прекрасным в своей жизни. Мой разум взвыл от радости и боли одновременно, дав понять, что секунду назад произошло нечто, что уже не будет терзать меня по ночам вопросами о будущем уже мертвой книги.

Запрыгнул обратно в салон, дернул ручку передач и помчался вперед, тяжело дыша и еще толком не осознавая правильность или ошибочность совершенного поступка. Вдалеке замаячил знакомый Ленинский проспект, очертание уже знакомых домов, квартир, даже люди здесь были похожи друг на друга, как макароны в упаковке. Все куда-то спешили, торопились, повсюду в воздухе витало чувство недосказанности, торопливости. Это душило меня еще на подъезде к знакомому повороту, где я всегда оставлял свой потрепанный жизнью и русскими дорогами «гольф», все больше превращавшиеся в меня самого. Или наоборот. Этого я уже не знал.

Когда же припарковавшись и выйдя наружу, я ощутил как легкие мои наполнились свежим воздухом знакомых улиц, где я провел многие месяцы своей творческой жизни, стало понятно, что есть внутри меня нечто, радовавшееся возвращению в родные пенаты.

Если описать как выглядело общежитие в это время, то вполне сойдет вид средневековой крепости, только что пережившей осаду и в спешке отстраивавшейся всеми доступными силами. Шел ремонт. Бессмысленный и беспощадный. Строители местного ПМК батрачили почти круглые сутки, время от времени отвлекаясь на приезды местных прорабов-очкариков, а так же государственных чинов, с важным видом следившими за возрождением колыбели творческой интеллигенции. Поговаривали, что многие десятилетия назад тут жил и работал талантливый парень, ставший в последствии великим художником и как дань этому, все стремились принять участие в ремонте здания, где он провел свои молодые годы. Кажется его звали Сергей… или Олег…а черт его знает, я как-то не запоминал имена, больше концентрировался на словах и предложениях, где имен собственных было минимальное количество. И вот теперь я здесь. Опять или вновь, тут уже дело каждого из нас, но через несколько секунд, когда мое тело пересекло порог этого, без сомнения, замечательного общежития, где безумием были пропитаны даже лестничные перила, я поверил, что вернулся домой.

Это и был мой дом. Странный и мерзкий одновременно, но почему-то любимый несмотря на все его недостатки. Иногда меня посещали мысли сбежать отсюда и перебраться в отдельную квартиру, где я смог бы побыть один и начать работать над чем-нибудь стоящим, великим и прекрасным. Но к сожалению, или к счастью, всегда возвращался сюда снова и снова.

Вахтерша Тамара встретила меня оценивающим комиссарским взглядом и тому были веские причины. Задолженность моя копилась и множилась с каждым днем, а в кармане вот уже которую неделю свистал ветер. Женщина бальзаковского возраста была маниакально подозрительна. Пережиток прошлого, настоящее воплощение тяжелого времени, впитавшая в себя все самое плохое и неприятное, что только могло осесть в ее старушеском мозгу. Невысокого роста, с горбинкой на носу и родинкой на щеке, она всегда каким-то странным образом заставляла меня выпрямить спину перед ней, как только она показывалась на горизонте. Командирский голос был прокурен и басил так, что незнакомому с этим местом человеку могло показаться, что перед ним сидит отставной прапорщик, удивительным образом похожий на женщину.

– Где оплата! – крикнула она так сильно, что мне пришлось остановиться.

План по внезапному проникновению в общагу был провален и теперь мне предстоял долгий и неприятный допрос.

– Все будет на следующей неделе.

Вранье мое так и фонило как после ядерной бомбардировки и старушке ничего не стоило раскусить мою ложь.

Она быстро подпрыгнула со стула, не глядя на свои тучные размеры, бросилась мне на перерез и преградила широкой обвисшей грудью дорогу к лестничному маршу.

– Сначала я хочу увидеть квитанцию об оплате.

Ее глаза уставились на меня как два дула автоматов. Холодок пробежал по телу, но отступать было некуда.

– У меня с собой ничего нет, я выбросил ее сразу как только оплатил долги.

– Опять врешь, писака! Не верю я тебе. Ни единому слову.

Что сказать, в этот самый момент она вбила свои кулаки в бока, еще больше увеличив свои размеры и грозно уставилась на меня. Дело подходило к самому печальному моменту во всей истории и стоило к нему хорошенько подготовиться. Драки не произошло, но мой мозг оказался изрядно изнасилован. Она рычала как лев в брачный период, размахивала руками, всячески брызгала слюной, шевеля толстыми губами пытаясь донести до меня свою глубокую мысль, на которую мне было порядком наплевать.

– Ты вынуждаешь меня направить жалобу руководству и поставить вопрос о твоем выселении!

Сколько раз это было? Четыре? Пять? Может и больше. Я не помнил даже примерного количества тех бумажных кляуз, что писались на мое имя во все инстанции с требованием «…обратить на мое поведение особо пристальное внимание». И вот теперь я слышал все тоже в очередной раз. Смекнув, что все так или иначе пройдет по старому сценарию, я скривил внимательную мину и продолжил слушать, пропуская слова мимо ушей, как бессмысленную шелуху.

Лекция закончилась, но неприятный осадок остался. Я вырвался из ее западни, помчался по лестничному маршу и, задыхаясь от стремительного броска на четвертый этаж, уперся в слегка приоткрытую дверь собственной комнаты, где почему-то было очень тихо.

«Она еще не вернулась?». На часах было не то чтобы поздно, но с работы Марина должна была прийти как минимум на час раньше моего. Осторожно толкнул дверь – ничего. Тишина царила вокруг меня. Переступая через разбросанную по коридору обувь, я вышел сначала к ванной комнате, где журчала вода из незакрытого до конца крана, а после и в саму спальню. Здесь все было почти таким же как и рано утром, когда я направился в издательство. Почти. И в этом самом маленьком нюансе и крылась та страшная правда, которая обрушилась на меня громадным валуном и чуть было не раздавила, как таракана. Не хватало вещей. Женских. Все пропало. Испарилось. Белье. Одежда. Обувь. Даже тетради, в которые она записывала свои маленькие наработки для будущих шедевров, так же исчезли с деревянного стола, сиротой стоявшего у окна. Подойдя к нему, я обнаружил маленькую записку. Да и не записку вовсе, а клочок красной бумажки-стиккера, наспех приклеенного к краю ободранной мебели.

«…я больше не могу так жить. Устала. Прости.»

В голове прозвучал выстрел. Огненная струя кумулятивного снаряда прожгла мой мозг и расплавила все надежды, что теплились у меня внутри и вскоре должны были дать свои всходы. Она ушла в столь нужный и важный для меня момент в жизни. Бросила как тряпку, испорченную и потерявшую свой первозданный вид.

Присел на деревянный стул, облокотился на край стола и еще раз пробежался по скудным строкам цветного клочка. Я ждал этого момента долгие месяцы, осознанно понимая, что исход неизбежен. Вопрос времени. Безжалостного и неумолимого. Как смерть, этого события невозможно было избежать и вот теперь, когда все произошло, когда спусковой крючок был спущен и пуля со свистом вылетела из ствола, я был готов провалиться сквозь землю. Мне нужна была поддержка и я ждал найти ее здесь, рядом с ней, а теперь….

– Вот ты где!

Он вошел в комнату без стука, улыбаясь во все свои пожелтевшие зубы, стуча каблуками и размахивая длинной панк-рокерской шевелюрой. Его вид походил на вырвавшегося из полицейского «пати-мобиля» оппозиционера, только что отведавшего весь вкус революционной жизни. Слегка помят, слегка небрежен, кое-где виднелись царапины на открытых участках тела, татуировки. Он был худ как Кощей, бледен. Одному богу было известно каким образом вообще в его теле сохранялась жизнь. От него всегда несло просроченным вином и самыми дешевыми сигаретами. Не то чтобы это было удивительно, просто не было такого дня, когда бы я видел его трезвым. Вот и сейчас, слегка навеселе, с румяными щеками и глазами как у поросенка, он шел ко мне зигзагом по бледному линолеуму, скребя по-старчески тяжелыми ботинками и протягивая ко мне свои костлявые руки.