Времени до премьеры оставалось все меньше, и «нервозность Вацлава усиливалась» (Бронислава). Он уже не мог посвящать себя только искусству, теперь ему как администратору приходилось сталкиваться с разными непредвиденными ситуациями: порча декораций, нераспроданные билеты (хотя в газетах появилось сообщение, что на первые две недели Сезонов в театре «Палас» свободных мест не осталось), козни Дягилева (он пытался помешать Брониславе участвовать в спектаклях). Все это приводило Вацлава в отчаяние. Его сестру охватывал страх, когда она видела, как он «дрожит, покрываясь испариной». И уже тогда почва разума под ногами его мыслей начала колебаться…

Между тем в понедельник, 2 марта 1914 года, состоялось дебютное выступление новой труппы, и оно оказалось многообещающим. Новая версия балета «Сильфиды» публике понравилась. Нижинский блистательно исполнял свою роль, несмотря на то что в зале находился Дягилев (он сидел в первом ряду, сцепив руки и не аплодируя). «Восточный танец» Кочетовского зрители тоже оценили по достоинству. И наконец, Нижинский и Бронислава с триумфом станцевали «Призрак розы». По ее словам, выступал он, как всегда, великолепно, но она «чувствовала, что энтузиазм, воодушевление, приподнятость, с которыми он раньше исполнял каждое па, из его танца ушли». Сирил Бомонт выразился короче: «Что-то из былого волшебства ушло».[158]

На следующий день произошел эпизод, по которому можно судить о том, в каком нервном возбуждении находился Нижинский. «Сильфиды» только что закончились, и танцовщик вернулся в свою гримерную, чтобы переодеться для выступления в «Призраке розы». Но время шло, а на сцене он все не появлялся, поскольку оказалось непросто надеть сильно облегающий костюм. Публика стала волноваться (завсегдатаи мюзик-холлов не привыкли ждать), и дирижер решил, что следует что-то сыграть, несмотря на то что Нижинский запретил исполнять музыку во время перемены сцен. И вот зазвучал вальс Чайковского. Тут же из-за кулис донеслись крики и грохот: Нижинский, охваченный одним из его «приступов бешенства», разорвал костюм и кричал так, что было слышно на сцене. Бронислава поспешила в гримерную брата. «Я увидела, что костюм Вацлава валяется на полу, – пишет она. – Я принялась умолять его выйти на сцену и закончить выступление». Администратор театра Морис Волни тоже прибежал, желая узнать, что происходит. По словам Бомонта, «костюмер Нижинского и другие члены компании плакали, заламывая руки, а танцовщик, костюм которого был наполовину разорван, катался по полу в приступе истерической ярости». Но Волни повел себя как человек, не терпящий капризов. Он тут же принес пинту холодной воды и вылил ее в лицо Нижинскому с криком: «Поднимайся!» Этот грубый метод произвел должный эффект, и танцовщик встал на ноги. «Одевайся!» – резко добавил Волни. Потом он повернулся на каблуках и вышел, оставив Нижинского готовиться к выступлению.[159] Тому удалось в тот раз довести выступление до конца, но с течением времени количество подобных инцидентов стало расти. Расположение духа и поведение Нижинского ухудшались день ото дня. Например, однажды он набросился с кулаками на рабочего сцены, позволившего себе фамильярное обращение с Ромолой. Она потом скажет, что «никогда не видела Нижинского таким».

Первая программа завершилась в субботу, 14 марта, утренним и вечерним представлением. Успех рос, в тот день все места оказались заняты. На следующий день труппа была готова ко второй программе, составленной из балетов «Карнавал», «Фавна», «Греческого танца» для шести танцовщиц и па-де-де из «Синей птицы». Однако Нижинский, как вспоминает он сам, «почувствовал переутомление». Он страдал от лихорадки и не мог танцевать три дня подряд. Как следствие, Альфред Батт уведомил его о расторжении контракта. По словам Михаила Ларионова (и я склонен им верить), причиной послужил скандал, который Нижинский устроил Батту.[160] Танцовщик, привыкший к предупредительности Дягилева, жаловался владельцу английского мюзик-холла на то, что присланные от башмачника балетные туфли оказались слишком узки. Во время этого разговора Вацлав запустил туфлями в голову Батту.

Нижинский немедленно предъявил встречный иск через своего адвоката Джорджа Льюиса, хотя на самом деле радовался такой непредвиденной развязке. Но он был не из тех людей, которые умеют рассчитывать средства на долгий срок и обеспечивать себя на случай неблагоприятного поворота событий, что часто случается в работе антреприз. Всего несколько месяцев полностью его истощили, и он сам впоследствии напишет: «Я дал ему [Батту] работу, которая стоила мне жизни».

Нижинский без Русского балета был не совсем Нижинский. Но что собой представлял Русский балет без Нижинского? Несмотря на то что Рихард Штраус сам дирижировал оркестром на премьере «Легенды об Иосифе», несмотря на яркие декорации работы Хосе-Марии Серта (Нижинский считал его бесталанным, он писал: «Серт глупый художник, ибо не понимает того, что делает») и несмотря на костюмы Бакста, этот балет не стал театральным событием сезона, как надеялся Дягилев. Русская prima donna, любовница Бакста Мария Кузнецова, разочаровала публику в роли жены Потифара. Мясин по сравнению с Нижинским смотрелся бледно. Его белый камзол оказался таким же коротким, как и его выступление, и балет стали насмешливо называть «Ноги Иосифа». Весь яд, излитый на него завистниками, клевета и злопыхательство недоброжелателей не могли затмить память о Нижинском. Без него Русский балет утратил блеск. Конечно же, Дягилев продолжал держать бразды правления в своих сильных руках, но повозка и лошади были неважные, недостойные возницы. Жак Ривьер многозначительно писал в «Нувель ревю франсез» (1 июля 1914 г.):

Статью он заканчивает на пафосной ноте:

Вернувшись в Париж после спектакля, устроенного в американском посольстве в Мадриде по случаю свадьбы Кермита Рузвельта, Нижинский посетил генеральную репетицию «Иосифа». Там он встретился с Дягилевым. Неизвестно, о чем говорили бывшие любовники, но уже тот факт, что они увиделись, указывает на возможность примирения. Нижинский хорошо понимал, что он не имеет организаторского таланта Дягилева, а тот в свою очередь, без всяких сомнений, сожалел о потере такого танцовщика и хореограф как Нижинский. К тому же у леди Рипон были основания надеяться, что ей удастся убедить Дягилева принять Нижинского обратно в труппу. Именно с этой благой целью она пригласила Нижинского в Англию, где в это время выступал Русский балет. К несчастью, эти надежды не оправдались, несомненно, из-за позиции Фокина (по крайней мере, так писал Григорьев Нувелю), в чьем контракте специальным пунктом значилось, что Нижинский в программах компании ни в каком качестве участвовать не должен. Фокин был непреклонен, и Дягилеву пришлось сдаться, иначе ему пришлось бы полностью менять программу.

Но мир уже стоял на пороге войны; 28 июня эрцгерцог Франц Фердинанд, наследник престола Австро-Венгерской империи, был убит в Сараеве…

Девятью днями ранее Ромола Нижинская родила ребенка. Нижинский надеялся стать отцом мальчика, но родилась девочка (ее назвали Кира). С досады он швырнул на землю перчатки и растоптал их. Танцовщик продолжал страдать от неожиданных и очень сильных приступов бешенства, отчего находиться в его обществе было довольно неприятно.

1 ноября 1914 года Дягилев написал Стравинскому в Швейцарию, желая узнать, как продвигается работа над «Свадебкой». В письме он сообщил композитору, что получил телеграмму от Нижинского. Тот был в Будапеште, который не имел права покинуть из-за войны. Находясь в Австро-Венгрии, с которой Россия была в состоянии войны, он был лишен свободы передвижения. Не понявший поначалу, что Нижинские являются военнопленными, Дягилев предложил Вацлаву приехать. Он уже почти простил его и очень хотел продолжить сотрудничество. Это следует из письма Дягилева Стравинскому, датированного 25 ноября: