– Не откажи, государь, – начинает Корнилий, – в еще одной чести…
– Дитя крестить? – усмехаюсь понятливо. – Это уж само собой, друг ситный. Только не затягивай с этим делом.
– Служба есть? – подбирается на глазах мой бывший телохранитель.
– Ага, королевич в Литве войско собирает… да ты сиди, куда подхватился-то? Сегодня – гуляем.
– Как прикажешь…
– Вот так и прикажу. Делу время – потехе час. Как назвать первенца думаешь?
– Андже… – начинает литвин и тут же поправляется: – Андреем.
– Хорошее имя. Только еще и куму мне хорошую подбери.
– Постараюсь, – скупо улыбается Корнилий.
В этот момент в горницу вбегает девочка-подросток. Вообще это не положено, но нравы у Михальского в доме почти польские, да и вошедшая не кто иная, как приемная дочь Пушкарева – Марья. Как видно, они с матерью и сестрой навещали соседку, а теперь юная егоза влетела к нам. Характер у девчонки бойкий от природы, а благодаря моему покровительству она вообще никого не боится.
– Здравствуй, государь, – певуче произносит она, лукаво улыбаясь.
– А поцеловать? – наклоняю голову я, и Марьюшка с визгом бросается мне на шею.
Ей уже двенадцать лет, и она со временем наверняка станет настоящей красавицей, как и ее родная мать. Тайну происхождения стрелецкой дочери никто не знает, кроме ее приемной матери, меня и верного Корнилия, поэтому мое покровительство многих изумляет. Впрочем, поводов для изумления я и без того даю своим подданным достаточно, так что одним больше, одним меньше…
– Как поживаешь?
– Благодарствую, царь-батюшка, все благополучно, – пытается она быть степенной, но тут же сбрасывает с себя чинность и непосредственно заявляет: – А мы маленького видели!
– Кто это «мы»?
– Я, Глаша и матушка.
– Вон как, а я вот Глафиру с мамой твоей давно не видал. Здоровы ли?
– Здоровы, что им сделается! – беспечно смеется Машка, не обращая внимания на строгий взгляд отчима.
Авдотье брак с Пушкаревым и вправду пошел на пользу. За прошедшие шесть лет она раздобрела и родила стрелецкому полуголове еще двух дочерей и долгожданного сына. Так что неудивительно, что ее позвали к роженице. О родах и детях она знает все. А вот, кстати, и они.
– Ой, Марья!.. – всплескивает руками мать, видя, что она устроилась подле меня. – Здравствуй на многие лета, царь-батюшка, спасибо тебе, что не гневаешься на нашу дурочку!
– И вовсе я не дурочка! – вспыхивает дочь. – Я и грамоту лучше Глаши знаю, и счет!
– Не гневи бога, Авдотья, – защищаю я свою любимицу, – дочери у тебя и умницы и красавицы. Старшая, смотрю, совсем невеста?
– Спасибо на добром слове, государь, – кланяется стрельчиха, – твоя правда – совсем взрослая Глафира стала, пора и замуж.
Чертыхаюсь про себя: опять ляпнул не подумав… По нынешним понятиям пятнадцатилетняя Глаша вполне себе невеста. Еще воспримут мои слова как руководство к действию и выдадут девчонку, а ей бы еще в куклы играть…
– Правда, не сватают покуда, – скорбно вздыхает мать, – видать, так и останется старой девой.
Тихая и застенчивая, в отличие от Машки, Глафира стоит рядом с матерью, опустив очи долу и только краснеет, слушая нас с Авдотьей.
– Ну, это ты зря, такая не засидится, – оглядываю я засмущавшуюся девицу, – так что не стоит торопиться. Найдем ей еще жениха, молодого да пригожего.
– А мне? – восклицает Марьюшка, вызвав всеобщий смех.
– И тебе, куда же деваться, – смеюсь я вместе со всеми, – хочешь – боярина, хочешь – князя.
– Принца хочу, – не задумываясь, заявляет юная оторва, добавив еще веселья присутствующим.
– Да на что он тебе нужен? Я и сам когда-то был принцем, так что могу тебе сказать, что женихи из принцев – не самые лучшие. Вечно где-то пропадают, воюют, по морю плавают, а принцессы сидят дома, ждут их и плачут.
– Вот еще – дома сидеть да плакать! Я с ним путешествовать буду, чтобы он в чужих краях от рук не отбился!
– Да уж, я вижу, что кому-то кислица снится; может быть, даже и принцу. Ладно, Марьюшка, подрастай пока, а там посмотрим.
Тем временем Корнилий снова наполнил кубки, и, дождавшись, когда все присутствующие выпьют за здоровье его наследника, тихонько спросил:
– Мне сопровождать вас?
– Куда это?
– Разве ваше величество не посетит сегодня Кукуй?
– Сам доберусь.
– Это может быть опасно.
– А кто мне хвастался, что всех татей переловил?
– Государь, я вовсе не разбойников опасаюсь. Среди ваших бояр достаточно людей, способных на любую подлость. Вспомните Салтыковых.
– Да, были люди, не то, что нынешние.
– Прошу прощения, что вы сказали?
– Помельчал, говорю, народ, ладно прикажи седлать коней.
Кукуй, или Немецкая слобода, успел изрядно разрастись за время моего царствования. По сути это город в городе, маленький осколок протестантской Европы в центре православной столицы. В нем есть своя ратуша, лютеранская кирха и даже школа, в которую ходят дети местных немцев. От остальной Москвы он огорожен высоким тыном, а на воротах стоят часовые из Мекленбургского полка. Собственно, сам полк располагается тут же. Многие мои солдаты обзавелись семьями и живут в своих домах. Другие, отслужив, вернулись домой, и их рассказы о необычайных приключениях в заснеженной России и моей щедрости к своим солдатам послужили тому, что поток желающих стать под знамена герцога-странника не иссякает. Вот и сегодня в карауле стоит новичок, с опаской взирающий на сопровождающую меня кавалькаду, но его более опытный товарищ привычно салютует мне ружьем и приказывает тому поднять перекрывающий путь шлагбаум.
– Здравствуй, Михель, – приветствую я часового, – как поживаешь?
– Милостью вашего величества, недурно.
– Я слышал, что ты собираешься вернуться в Шверин?
– Только для того, чтобы жениться и вернуться с семьей сюда.
– Вот как, и невеста есть на примете?
– За этим дело не станет. Ваши солдаты – завидные женихи, мой кайзер.
– Тогда зачем тебе куда-то ехать, чем тебя русские девушки не устраивают?
– О, меня-то – всем, но вот пастор не станет венчать меня с православной, а если я уговорю ее принять нашу веру, сразу прибежит ваш капеллан Мелентий и будет такой скандал, что мало не покажется.
– Ну как знаешь; впрочем, если хочешь, я замолвлю за тебя словечко полковнику, чтобы он послал тебя вместе с очередным посольством.
– Благодарю, мой кайзер, это было бы чудесно!
Договорив с солдатом, я тронул каблуками бока своего коня и поскакал прямиком к трактиру, принадлежащему Лизхен. А молодой часовой опустил шлагбаум и с немалым изумлением спросил Михеля:
– Это и впрямь был русский царь?
– Ты же слышал, как я его назвал.
– Да, но он так запросто с тобой разговаривал…
– Что ты в этом понимаешь, молокосос, я нанялся к нему, еще когда его величество был лишь герцогом, и участвовал во всех данных им сражениях. Таких, как я, – он помнит!
Трактир Лизхен называется «Большая телега». Это довольно странное название пошло от их первого со старым Фрицем фургона, с которого они вели торговлю. Да, совсем забыл: Фридрих живет с Лизой на правах дядюшки. В большом зале сегодня не слишком многолюдно: несколько солдат и местных бюргеров сидят за столами и дуют пиво. Обычно я со своими людьми занимаю отдельный кабинет, но сегодня сажусь за ближайший свободный стол и машу рукой присутствующим в знак приветствия. Те привстают с места и кланяются, но вообще вид царя, закатившегося в трактир, никакого ажиотажа не вызывает, привыкли. Нравы в Кукуе довольно простые.
– Господа желают пива? – немного заплетающимся голосом спрашивает Курт. – Сегодня хорошее пиво!
– У тебя всегда хорошее пиво, Лямке, – отвечает ему Корнилий, – так что вели принести всем по кружке.
– Ирма, бездельница! – командует тот. – Живо обслужи господ!
Однако дебелая служанка и без того уже спешит, держа в каждой руке по три кружки с пенистым напитком.
– Пожалуйста, господа, – расставляет она их, радостно улыбаясь и наклоняясь при этом так, чтобы все видели декольте с весьма увесистыми достоинствами.