26 августа началось сражение, никогда и никем не виданное по жесточайшему упорству, стойкости, самоотверженности всех его участников и по огромному числу жертв. Здесь, на изрытой ядрами, пропитанной кровью, опаленной равнине окрепла нравственная сила русской армии, здесь же величайшее разочарование и растерянность постигли французскую. Наполеон мог бы последним отчаянным ударом вырвать победу - если бы послал на русских стоявшую в резерве гвардию, но он отказался от этой мысли. Непобедимый полководец как будто потерял ясность ума, стремительность решений и веру в свое военное счастье.

С самого начала Бородинской битвы находясь в центре русских позиций, Сеславин умело руководил огнем и перемещением орудий; он в числе первых бросился отбивать батарею Раевского, когда, после третьей атаки, французам удалось ее захватить, Он сражался в самом аду, в самом раскаленном, смертоносно опасном месте с беззаветной отвагой и мужеством; его имя достойно быть в ряду тысяч героев Бородина, о которых всегда с благодарностью будет помнить Родина.

После отступления русских войск в Тарутинский лагерь Сеславин назначается командиром маневренного разведывательного и истребительного отряда. Перед ним открылся еще больший простор для его военных способностей; храбрости и удали, доходящей до дерзости, для его поразительной, буквально безграничной энергии, горячего патриотизма и сказочной удачливости. Всеми этими качествами обладали с избытком и другие вожаки партизан, но Сеславин совершил подвиг, прославивший его имя по всей России, сделавший его любимым народным героем.

* * *

Издали послышался скрип повозок, всхрапывание лошадей, мерный маршевый шаг солдат. Сеславин верно рассчитал, что выйдет к тому отрезку пути, который версты четыре тянется до Фоминского и сворачивает на Боровск, но встретиться с маршевой колонной противника не ожидал. Он обернулся, стараясь предугадать любую случайность. Группа солдат могла отделиться от основного строя и прочесать лес вдоль дороги. Не исключено было столкновение с двумя-тремя отставшими от колонны ротозеями. К счастью, лес здесь старый, замшелый, деревья стоят тесно; падая, образуют завалы, а лоза с орешником заплели прогалы и тропки.

Сеславин выбрал кряжистого неохватного великана, взросшего у дороги, ухватился за сук, вскарабкался со сноровкой кавалериста по шершавому стволу, затаился, как рысь, в развилке ветвей.

Тысячи шагающих ног, странное сочетание скрипа, звяканья, стука и гула... Негромкие, но ясно различимые, чуждые голоса... Ему представилось, что внизу течет медленный непрерывный поток уродливых существ о горбами ранцев и стальной щетиной штыков... Еще немного - и султаны на их киверах заденут подошвы его сапог... Нет, это фантазия, - он невидим, он в безопасности, ежели счесть безопасным положение разведчика, повисшего в пяти саженях над неприятельскими штыками.

Между колоннами французов шли пьемонтцы, неаполитанцы, баварцы, гессенцы, вюртембержцы, голландцы, саксонцы, отдельно ехали польские уланы князя Понятовокого... Сеславин узнавал их по штандартам и покрою мундиров. Заметил он, что шинели у большинства изодраны, прожжены, заляпаны грязью, у некоторых поверх мундиров наброшены партикулярные плащи с пелеринами, мужицкие армяки, женские шали и салопы; кавалерийские и артиллерийские лошади выглядели истощенными, не отличаясь от костлявых кляч, тащивших маркитантские фуры...

Глазом опытного военного Сеславин сразу определил: перед ним не разведывательные отряды, не арьергард, это основная сила огромной армии захватчиков.

После страшной раны, полученной при Бородине, после западни, которой оказалась охваченная пожаром Москва, после чувствительного удара под Тарутином полчища Наполеона уже чувствовали свою неизбежную гибель, но были еще грозным, боеспособным войском.

С цокотом проплывали кавалерийские эскадроны, тяжело катила артиллерия - Сеславин насчитал больше пятисот орудий.

Стройными колоннами, соблюдая порядок и интервал между рядами, мерно шагали солдаты в синих мундирах, красных эполетах и медвежьих шапках... Сеславин невольно напрягся: зрелище, развернувшееся перед ним, сильно его взволновало. Досада, гнев, бессильная жажда отмщения поднялись в душе... Он едва не выдал себя, когда в центре гвардейских полков, в окружении маршалов, ехавших верхом или в открытых колясках, показалась карета и у окна желтовато-бледное, непроницаемое лицо человека в сером сюртуке и черной, низко надвинутой треуголке.

Что, если удачный выстрел?! Нет, слишком далеко. Бесполезное геройство... Он не раз доказывал, что готов пожертвовать жизнью, но - не напрасно. Впрочем, решит ли верный прицел исход войны? И смеет ли разведчик поступать столь опрометчиво, когда главнокомандующий не осведомлен еще о движении неприятеля?

Вымахать бы из чащи с гиканьем, свистом, занесенными саблями и отточенными жалами дротиков... Разворачивая арканы, окружить карету Наполеона! Да тут ведь и Коленкур, Даву, Мюрат, Бертье, Ней... Неосуществимая мечта! С малым отрядом не пробиться сквозь гранитные ряды французской гвардии...

На версты растянулся обоз и фуры с награбленным добром, с больными, ранеными, маркитантками, проходимцами и барышниками разных национальностей, с женами и детьми иностранцев, ушедших из Москвы с наполеоновской армией.

Полил дождь. Небо насупилось, пригасило краски, серая веса задернула даль. Остроту звуков заглушило монотонным шуршанием и плеском.

Сеславин осторожно спустился и попятился в заросли. Оглядываясь, шел о полверсты, потом бросился бежать через мокрое, хлещущее ветками чернолесье.

Отряд ждал его, укрывшись от дождя под деревьями.

- Что там, Александр Никитич?

- Наполеон подходит к Фоминскому...

Сеславин понимал, что только показания пленных могут быть ощутимым подтверждением его донесению. И вот в ранние сумерки умчались неистовые и упорные всадники.

Каким образом партизаны сумели подобраться вплотную к лагерю французов под Боровском? Ведь наверняка здесь были расставлены усиленные посты, тем более что в Боровске находился сам император.