В палате лежат кроме меня еще четверо ахнариков. Все поохали, услышав мой рассказ про аварию и Чуваша, повздыхали, да каждый задумался о своей бедолажной жизни, что вот так же кончиться может, под плитой, в собачьей пасти или под очередью автоматной.
Ну, мои-то соседи тихие: два слепых -- старичок Иван Иваныч Альбатрос да второй слепец, лет тридцати двух, чернявый Клестов -- вылитый казак Гришка Мелехов из фильма -- с тонким, с горбинкой носом, впалыми щеками, красивый парень. Альбатрос тоже еще хоть куда, в свои пятьдесят шесть -крепенький мужик, в молодости, видать, сильный был, они, слепые, все сильные, жизнь заставляет. И говорит резко и быстро, отрывисто. А Клестов, наоборот, тихонько так гутарит, будто своей слепоты стесняется.
Они оба отрастили волосы на голове. С утра на них поглядишь -- словно в обычной вольной больнице лежишь. Себя-то, обчекрыженного, не видишь...
Стриженые тоже имеются. Казарин, он три дня назад выпил отфильтрованного спирта, выцеженного из клея. Кайф-то он, конечно, кайф, но вот потом такие результаты...
ЗОНА. ДОСТОЕВСКИЙ
На любителя.
Берется обычный клей "БФ", наливается в чисто помытую трехлитровую банку (берегитесь микробов!). Ставится банка под сверлильный станок, и в его патрон зажимают не сверло, а свежевыстроганную палку, обязательно продезинфицированную (бойтесь микробов!). Палка эта наматывает на себя -- по принципу центрифуги -- слизистую, клейкую массу. Сменяются одна за другой три палки. Длительность процесса -- один час.
В итоге внизу, в банке, в результате хитрой операции остается отцеженный спирт. Он через марлю сливается в кружку. Будьте здоровы, гуляй, кенты! Пригодно ли сие для употребления? Вскрытие покажет...
НЕБО. ВОРОН
Гуляй-гуляй...
Тяжкое отравление скручивало потребителей этой гадости покруче любого похмельного синдрома. Люди, травившие этим пойлом свой не самый здоровый организм, частенько падали потом где попало, раздирая уши жутким воплем. Боли были страшные -- казалось, кто-то режет беднягу изнутри. Нечто подобное случится через десять лет в этой стране, когда народ окончательно обеднеет и станет пить чистый спирт, прозванный мудрым народом "cтеклорезом". Этот самый стеклорез подкашивал даже самых крепких алкашей, а при их вскрытии врачи обнаруживали необычные изменения: кора головного мозга была испещрена глубокими бороздами неизвестного происхождения. Оттого и назвали стеклорезом... Пьющие сей могучий напиток будут славиться тем, что после его употребления начисто забывают свое имя, происхождение, детей и близких. Оставаясь на вид здоровыми. Так они и будут ходить по этой стране, множась и пугая окружающих. Но это впереди, пока мы в восемьдесят втором, накануне огромного события, что наступит вот-вот, и я обязательно расскажу вам о нем...
БОЛЬНИЦА. ЛЕБЕДУШКИН
Казарин свободно выдерживал этот "деликатес" и все хвастался своим луженым желудком, пока и его не свалила открывшаяся язва -- упал прямо на разводе перед выходом на работу. И тут уже при мне хватал жуткие приступы, весь в поту скорчится, гляди вот-вот загнется, зубами скрежещет.
Еще один больной -- Сойкин, так этот умудрился в свои неполные двадцать пять посадить почки... Вообще, блатная компания. А вот со слепыми мне в зоне общаться не доводилось, и я даже не знал, как себя с ними держать. Все же будто чувство вины все время есть, что ты, здоровый бугай, все себе можешь позволить и жизнь у тебя, возможно, сложится, а у этих немощных... что впереди? Темнота да темнота... Ложку сами взять не могут, до туалета по стеночке идут -- это разве жизнь?
Интересно было -- что ж случилось, как ослепли? И неудобно их такими вопросами мучить, им-то вспоминать это все не в жилу, тоска. А мне любопытно: как же они ориентируются в окружающем мире, каким он им кажется?
Вот набрался я смелости и как можно спокойнее спрашиваю у Иваныча:
-- Деда, отчего же ты ослеп?
-- А черт его знает, -- отвечает. -- Работал-работал и ослеп. Второй год уже. А никто толком не знает отчего... Нервы, говорят...
-- А сидишь сколь? -- спрашиваю.
-- Пятый год, -- говорит грустно так. -- А вообще, в общей сложности, восемнадцатый. Шестая ходка уже.
Ничего себе, думаю, слепец-то -- рецидивист. Наш человек. Любопытно мне стало, что ж это за человек такой? А тут Казарин, слушавший наш разговор, кричит:
-- Да у тебя, Иваныч, в третьем поколении кто-то сифилитиком был! Вот ты и ослеп!
-- Сам ты сифилитик! -- осерчал тот, передразнивая гундосого Казарина. -- Один я на всю родню, нет никого.
-- Так не бывает -- один, -- не успокаивается алкаш. -- Кто-то же был у тебя или у родителей твоих! Не все ж по тюрягам сидели... плодились как-то... Ты не кипятись, -- успокаивает Иваныча, -- помнишь, Симка-то был тут, слепой тоже? Его сактировали и досрочно выпустили. Вот... Он и говорил -- потому и ослеп, что в роду сифилитики были, таков диагноз.
-- Не было заразы! А мне операцию надо делать, в Одессу везти, в глазную больницу, там евреи научились такие операции делать за большие деньги. Ну а я кому нужен, меня-то кто повезет, если я за решеткой? Обещались в дом слепых определить, вот и жду я сутками напролет. Тянут резину. А похлопотать некому за меня...
Отвернулся, больно ему за себя стало, забытый человек. И мы затихли. А я же теперь у Мишки спрашиваю:
-- Ты как ослеп?
-- Да он герой у нас! -- тут кричит Альбатрос. -- Жену из пистолета кокнул и себе в висок пулю... Да вот живучим оказался. Прошил башку навылет, но -- спасли, только нерв глазной перебил. Так и ослеп. Пуля -- иной от нее спасается, так она, дура, все одно его достанет, а иной нарочно в себя ее гонит, а не берет его, зараза.
-- Ну, сами врачи руками разводили... -- грустно улыбается Клестов. -В реанимации пришлось недельку поваляться. Спасли... Больница была хорошая...
Лебедушкин ужаснулся... лучше уж смерть, чем такое вот существование в полной тьме. А человек всегда за жизнь хватается, когда уж вроде и незачем ему такая жизнь... одна маета. Видишь, вот и Клестов этот сейчас рад, что живой остался...
ЗОНА. ДОСТОЕВСКИЙ
Странное это создание -- человек. Глазам его был открыт распахнутый мир, но у него не дрогнула рука лишить себя всей радости его восприятия. Теперь же, когда мир оказался за непреодолимым барьером мрака, человек истязает себя несбыточным желанием возвратиться к нему вновь...
-- За что с женой он так обошелся? -- спросил осторожно Володька у Клестова.
-- Ясное дело... за что бабу убивают... -- отмахнулся тот рукой. -Проститутка, ноги выше головы поднимает, уж и не видит ничего... ноги-то застят белый свет... Дали мне, правда, не пятнадцать и даже не двенадцать, а восемь... А вообще, если бы не Цезарь, не жить мне. Овчарка у меня была восточноевропейская, -- пояснял он совершенно спокойно, точно и не с ним это происходило. -- Пес увидел, как я в жену выстрелил, а потом направил дуло себе в висок, и бросился мне на руку... Вот пуля и пошла вскользь. А пес тут сиганул со второго этажа к людям. Он помощь привел.
-- Умный пес, -- позавидовал Казарин.
Клестов кивнул и стал рассказывать про любимца своего, и столько тоски, не раз думанного и болючего было в его рассказе...
-- Год всего и был овчарке. Сейчас-то наверняка нашего брата сторожит. Бывало, застрянет в зубах ириска, вот и крутится она волчком, лапу-то в рот не засунешь, она и жует, жует и так уж голову, бедная, повернет, и эдак, пока как-то не изловчится выкинуть ириску из пасти. Походит-походит вокруг нее, понюхает, убедится, что та не кусается, и вновь подхватит зубами. Ну а та -- вновь прилипает, и все сначала... Потеха! -- улыбнулся наконец-то Клестов, лицо осветилось переживанием дорогого, близкого. -- Вот так и бесится весь вечер, пока этих ирисок килограмм не съест. А собакам сладости нельзя, болеть потом могут. Еле оттащишь от них...
-- Им много чего нельзя есть, -- подтвердил Казарин. -- Это только наш брат на этих отбросах да баланде выживает...
