Он вышел тихий и покорный и впервые осознал, что никогда в его жизни не будет больше праздников, а юбилей -- лишь пьяный кураж, и был он шутом гороховым.
И тогда впервые задумался старик Кукушка о смерти. Она однажды придет, и никому ты не будешь нужен и станешь помирать, как подыхают одинокие туберкулезники в своих зараженных бараках: в слезах, нечистотах и полном забвении.
Мысль эта не отпускала уже три года, и потому он более всего теперь боялся воли, где он будет совершенно один в мире людей.
НЕБО. ВОРОН
Дедка я этого помню, как же. Сталкивался с ним уж сколько десятков лет, и все это время он с достаточным оптимизмом нес, как ему казалось, единственно верную жизненную повинность -- сидеть в Зоне. Почему он считал это геройством -- непонятно. Годы сложились в десятилетия, сроки -- в жизнь, единственную...
Знал я, что вспоминал этот старый человек себя молодым, когда он был любим красивой и рослой напарницей по воровскому промыслу. Ничего не жалел для нее тогда жгучий брюнет Кукушка, имевший воровской стаж и неистребимое желание жизненного куража. Вдвоем воровали, вдвоем кутили -- сидеть срок пошел он. Не обижался, нес свою ношу, помня о своей крутобедрой крале. Выйдя, уж не нашел ее. Были другие, и были вновь воровские приключения и скорые посадки -- время рваное, быстрое, и долго с ворами не разбирались. Но он всегда сидел за дело, чем гордился и воспринимал как должное. Только выходил вновь, и некому было похвастаться на воле, какой он правильный вор. Другие люди вовлекали в другие дела, и вновь -- этап, тюрьма, Зона. По-другому жить не мог да и не интересовался иной жизнью, полагая ее скучной и пригодной лишь для людей, плывущих дерьмом по течению.
Был ли он счастлив, идущий против течения? Безусловно. Много раз -- и на воле, и в Зоне. Был ли он несчастлив? Всегда. И спасение было его в том, что до поры не осознавала его душа тяжкого бремени, на которое обрекла себя. Но вот пришла расплата. Он не роптал -- кураж угас, душа молила о милосердии... Его слепая жизнь была понятна и близка ему. Но только ему: он был Богом оставлен, вычеркнут из списка заслуживающих милости или кары. Он -- исчез при жизни, и это печально.
ЗОНА. ОРЛОВ
Вырвавшись из неволи туч, полыхнуло свободно солнце, заскользили вдоль трассы горячие живые лучи, разгоняя полуденные тени, белесой синевой вспыхнули угнетенные северные одуванчики на обочинах дороги. Духмяный ветерок объял окутанную тьмой колонну, пахнуло свежестью, и захотелось сойти с трассы и, вдохнув полные легкие воздуха, ломануться без страха через картофельное поле к огромному Древу-Великану, Древу Жизни, растущему вне нас, зэков...
Только там можно увидеть настоящее небо, во всю его ширь. Только там по-особому легко восторгнется сердце, а глаза взлетят по размашистой кроне, и польется небесная музыка жизни, и сладостный дурман дубового листа закружит голову, и ключевая вода от Корней Дуба утолит вечную жажду души... И услышатся ее неясные толчки, ее стоны, и проснется величие духа... И уйдут в небытие суета Зоны, опаленная искусственным светом прожекторов, вой сторожащих сирен, лай псов... и падет в прах колючая проволока, и люди вспомнят, что они творение мира иного... в коем так привольно живет этот дуб, и летающие пчелы, и подземные невидимые жители, и обитатели лесов, и нив, и вод, и повелители неба. Всего того мира, осязаемого и невидимого, пахуче-ядреного и тонко-неуловимого...
НЕБО. ВОРОН
...Он главный в той Картине Жизни, что текла миллионы лет. Но с завидным упорством люди пренебрегали основным, ради чего они созданы. Я был приставлен к их сложной жизни Прокуратором, чтобы не растерять им ее вовсе, не расплескать -- единственную, красивую, волшебно могучую... Чтобы вспомнили они о Любви и Добре...
Бог талантом своим сотворил всех равными, но бес попутал многих гордыней и завел на лихую дорогу Тьмы... По ней они и шли...
ЗОНА. ОРЛОВ
Руку ломило -- барометр его, Медведева, -- к дождю и холоду. Заторопился к заводу, чтобы быстрым шагом отвлечься от боли. Под густо осевшими тучами, закрывшими все пространство, не оставившими и клочка голубого неба, окутало серое марево: гроза висела в воздухе. Тьма побеждала Свет...
Завод встретил давно знакомой, защекотавшей в носу цементной пылью, уханьем невидимых могучих механизмов, матюками прапорщиков в проходной.
Лязг колес движущихся кранов, помноженный на многократный шум моторов, удары кувалд по железным формам придавали вкупе со свинцовой тяжестью неба ощущение адова предбанника.
Весь шестой отряд обслуживал этот завод. Вольному руководству с большим напряжением приходилось контролировать спецконтингент. Не всегда можно предугадать, что на уме у вчерашнего убийцы, как себя поведет он в обычной, казалось бы, ситуации. Перед злыми языками зэков тушевались и опытные мастера, и начальники цехов. Да и директор завода часто хватался за сердце: "Не позволю вам со мной так разговаривать!" Ухмылялись зэки и снова за свое. Приходилось позволять, и вольные стоически терпели вечные брань и досаду.
Медведев остановился у стеллажей, разглядывая полигоны. Завидев его, многие зэки заработали посноровистее: вот, мол, какие мы старательные, гражданин начальник. Таких он не любил, от таких все и рушится в его работе. Отвернулся. И увидел, как коренастый зэк, попрощавшись с вольным водителем, поспешно сунув под мышку небольшой сверток, заспешил прочь. Медведев окликнул его, но тот даже не обернулся, быстрыми прыжками пересек открытое пространство и исчез меж штабелями панелей.
"Приехали, -- горестно отметил Медведев, -- уже и на оклик офицера не реагируют..."
Убежавшего он еще не видел в отряде, но что-то знакомое показалось ему в жутком, на все лицо шраме.
Медведев двинулся в административный корпус, но тут небо рухнуло вниз потоками теплой воды, и он, спасаясь, заскочил под кромку пропарочной камеры.
Огляделся, глаза привыкли к полумраку, и тут увидел того же человека -за работой. Голый по пояс Воронцов -- а этот был, конечно, он, Квазимода, -стоял спиной к майору, не замечая никого, ритмичными ударами кувалды отбивал с формы остатки ссохшегося бетона.
Столь прозаическое занятие было подсвечено красотой могучего мужского тела. Играли сильные мышцы на лоснящейся коричневой спине, движения четки и размеренны, а волна силы, исходившей от него, была столь мощной, что Медведев невольно залюбовался.
НЕБО. ВОРОН
И вспомнил наконец, где видел эту могучую фигуру, и резкие черты лица, и непокорное напряжение мышц, диктовавших ритм его жизни... А я попробую прочесть без ошибок его воспоминания...
...Случилось это в далеком уже пятьдесят шестом в Краматорске. Медведев в числе других офицеров вошел там в Зону -- утихомирить взбунтовавшийся народ. Народ этот требовал комиссию из Москвы, менты же, как всегда, обманули, подсунули местную, из своих.
Ну Зона и не вышла на работу -- взбунтовалась.
Служака Медведев идеально подходил для переговоров: лояльный, вызывающий у зэков доверие, не зря же прозвали они его по месту службы уже тогда Мамочкой: поднимал по утрам, носился с ними, допекал -- почему матери не пишешь, почему немытый? Мамочка, одним словом.
Приехал туда Медведев по делу, впрямую не связанному с Воронцовым, хотя именно из-за него и подняли осужденные бузу. Подстрелили Ивана с вышки, причем не охрана, а свои, такие же зэки.
В то время в Зоне странное было нововведение: стояли на вышках, охраняли и в конвое ходили... сами осужденные, точнее, те, кому всецело доверяла администрация, "хозяин" доверял. Какой-то умник посчитал, что этакое новое самоуправление -- самая прогрессивная форма воспитания спецконтингента.
Бред, конечно же, полный. Зона сразу разбилась на два лагеря: отрицаловка ошалела от наглости новоиспеченных ментов, а те, в свою очередь, стали волки волками; для многих из них то был реальный шанс близкой свободы.
Люди на вышках-скворечниках стали истинные звери, им показалось, что они стали ближе к небу и оторвались от пропахшей кровью и потом зоновской земли. Поступки их приобрели оттенок вершителей судеб. Вышковые люди безбоязненно брали на себя смелость выносить приговоры зазевавшимся, забредшим без умысла побега на запретную полосу, и рисковым хитрованам, что дерзко желали проверить: выстрелит ли мне в голову вчерашний корешок или нет?
