Один командир не ложился, не жался всем телом к земле. Он только присел на станину, возле замка, за щитом, прижался грудью к нему и, вытягивая чутьчуть над ним голову, продолжал наблюдать -- и за "юнкерсами", и за тем, что видел перед пушкой в просвете и что улавливал давно уже оглушенным и все же жадно хватавшим каждый звук слухом. Но и он сполз на землю, когда рядом, справа, смачно и развалисто крякнуло.
-- Мина!-- признал тотчас, сразу вспомнил вчерашнюю "вилку" Пацан.-Разбегайся, покуда не поздно, братва, кто куда!
-- Я тебе разбегусь,-- процедил со сдержанной яростью командир. Откуда было знать ему Пацана, что было с ним, со всеми ними вчера, и принял всерьез его шутку.-- Так разбегусь!-- вскинул, потряс кулаком, уставился с гневом на неугомонного шебутного мальчишку. Снова стал вслушиваться в надвигавшийся спереди шум.
А расчет -- и Ваня, и Пацан, и инженер -- напряженно ждал второго разрыва. Неужели, екнуло в каждом опять, снова попались... "Вилка" опять. Еще пуще сжались в своих ненадежных укрытиях. Лица бледность окрасила, пот холодный прошиб. Вот-вот опять по ним долбанет, как вчера,-- одно мокрое место останется.
Но тут следом шмякнулось сразу несколько мин. Но вразброд, неприцельно. И пошло возле рощицы молотить -- по сторонам, и сзади, и спереди. Примерно там же, где минуту назад падали бомбы. Что-то, значит, немцы там, видать, обнаружили. Затем начали рваться уже и снаряды -- резко, упруго, с коротким кованым звоном.
Не по ним, выходит, не прицельно по орудию бьют. Это ясно теперь. Да и j`j бы могли так быстро его обнаружить? Ведь никто ни разу из него еще не палил. Фрицы били явно по площади. И это тоже, конечно, опасно. Но все-таки лучше, чем прицельно, чем "вилка". От нее никуда не уйдешь. Уж коли попался в нее -- считай, что пропал. А так попадет еще или нет -- надвое бабка сказала. И оттого у всех даже вроде бы чуток отлегло от души.
Хотя, собственно, чему было радоваться? Фрицы, похоже, уже одолели наш первый, внешний рубеж. Потому-то и перенесли весь огонь сюда, на промежуточ ный, перед вторым. Вот-вот и танки, должно быть, появятся. А там и пехота за ними. И хочешь не хочешь, можешь ты или нет, есть ли чем, нет, хоть голыми руками, а должен, обязан их встретить. А тем более пушечкой, пусть и однойединственной, даже пускай в трофейной, не нашей... Даже если целой лавиной попрут на тебя фашистские "тэшки", погибни, а хоть один уничтожь. Даже и ни одного, но стреляй по ним, по гадам ползучим, стреляй и стреляй, покуда они не уничтожат тебя -- стреляй все равно.
-- Приготовиться!-- распорядился штабной -- почему-то уже не в полный голос, а негромко, словно боясь, что и немцы уже могут услышать его.-- Все по местам!
Что значит не из артиллерии, не командовал никогда, видно, пушкой, орудийным расчетом. Общевойсковой, скорее всего, из пехоты: не по уставу командует, не так точно и четко, как давеча отдавал команды "курсант". И это почему-то и вовсе лишило Ваню всякой уверенности, пронзило душу тоской. И он с отчаянием устремил повлажневший, лихорадочно блуждавший взгляд туда же, в просвет, за кусты, куда напряженно, с тревогой смотрел и штабной. Там явно уже что-то двигалось, скрытое тучами дыма и пыли, поднятой в разрывами, и тем, что уже надвигалось сюда. Сердце сжалось у Вани, почувствовал, как задрожали руки и ноги, прохватило вдруг стылой влажностью плечи, шею и лоб, зазнобило всего.
"Все, начинается,-- даже не осознал, нет, а скорее ощутил он всеми своими охладевшими враз потрохами.-- Сейчас...-- Уставился застекленевшим заво роженным взглядом туда.-- Вон, вон...-- Что-то мрачное, темное скользнуло там, вдалеке. И так не хотелось Ване верить в то, что это они. Так не хотелось!.. Скажи до войны ему... Намекни только, что можно, что дадут ему из орудия пострелять. Из настоящего боевого орудия. Так бы, наверное, и набросился на эту возможность, всю ночь бы, наверное, накануне от счастья не спал. А тут, сейчас... Вот оно, счастье это,-- орудие. Все в твоей власти, только стреляй. А ему не хотелось. Бежать хотелось. Бежать! Бросить все -- и пушку, и людей, что с ним, подчиненных ему. Только бы не встречаться с немецкими танками. Не видел ни разу ведь их. Никогда. Только на картинках, на фото, в кино. Столько слышал о них -- непробиваемых, неодолимых, стремительных. И зачем они на них прут? Зачем именно сюда? Разве некуда больше? Нет других?
Но тучи пыли, клубясь, надвигались. Все ближе и ближе. Чуток, правда, в сторону будто бы взяли, наискосок.
"Так, так! -- воспрял, задохнулся на мгновение Ваня.-- Туда давайте, на тех! На других! Не надо, не надо сюда!"
Куда там еще было Ване в жертву себя приносить? Ни опыта, ни подготовленности, а оттого и уверенности в своих силах, веры в себя у него еще не было. Да и откуда? Знал только... Врезалось в мозг, в душу, в самую плоть... С кровью слилось. За неделю вогнали в него (с этим справились командиры прекрасно): усвоил навечно -- надо стоять. Насмерть стоять! Другого для него выхода нет. Только стоять. Как в присяге: "Клянусь... жизни своей не щадя... а если... пусть покарает меня..." Снова увидел под дулами тех двоих и тех, что сам комполка у капэ уложил...
-- Быстро! Готовься, готовься, ребята!-- как сквозь вату в ушах, сквозь вязкий туманный заслон услышал Ваня негромкий, сдавленный голос штабного.-Начнется сейчас!
И сам не зная, куда себя деть, где в бою место командира орудия, что ему делать, какие точно команды следует отдавать, штабной только возбужденно, пригнувшись, метался на тесной полянке и горячо руками размахивал. Но общие призывы его Ване мало чем помогали. Да и всем остальным -- и Пацану, и Голоколосскому, да и кавказцам. Все растерялись, не знали, что jnls делать. И пушка продолжала стоять по-походному: станины сведены, ствол задран вверх и пристопорен к ним, замок заклинен, оконце на щите перед при целом зашторено.
Первым нашелся, вышел из шока Голоколосский. Понимал: не сделают этого -- их сейчас перебьют.
-- Орудие к бою!-- выкрикнул он.
Великое дело команда: четкая, точная, знакомая всем. Без нее в смертельном бою -- хуже нет. И хотя немногому успел расчет научиться на марше, да и за те пять -- десять минут, пока впервые прямой наводкой расстреливали вчера вражеский пулемет; хотя и осталась тогда от их команды всего половина и вместо выбитых вчера номерных подкинули каких-то двух пехо тинцев, до того никогда и не видевших близко орудия; и хотя нет больше у них командира, а пушки и вовсе не наша, чужая, незнакомая совсем никому... А всетаки, когда есть хоть один мало-мальски смекалистый, решительный, берущий все на себя, можно уже воевать. -- К бою!-- так и ударило всех больно и резко.
Ящерицей кинулся к сошкам Пацан. Тревожно забегал по ним, по станинам глазами, зашарил по пестро окрашенному металлу детской юркой рукой.
"Вот, нашел,-- сообразил он почти сразу.-- Тут же, где и у нашей... Только цепочка... И рычажок... Вот, вот, на запорной чеке! -- соображая, как его повернуть, было запнулся на миг. Но тут же, ухватившись рукой, потянул рычажок на себя. Он не поддался. Еще раз, сильней... Чека надежно сидела в гнезде...-- Может,-- мелькнуло,-- с секретом каким?-- На всякий случай с силой пнул рычажок каблуком. Он повернулся, и чека сама, звонко щелкнув, вырвалась на треть из гнезда.-- Хитро! На пружине!"-- подумал. Станины сами собой чуток разошлись. И Яшка стремительно, яростно гаркнул:
-- Давай, разводи!
Но штабной и кавказцы стояли, все так же полусогнувшись, не высовываясь из-за кустов, не поняв его -- чего ему от них надо.
-- Тяни!-- взвизгнул, взмахнул рукой Пацан. И, показывая пример, ухватился за рукоятку на самом крае левой станины, у сошника.-- Ну хватай же! Тяни!-- матерясь, кивнул на ту рукоять, что торчала на другой, на правой станине. Кавказцы, молодцы, разом ринулись к ней, сразу сообразили теперь, что от них требуют.-- А ты?-- должно, позабыв, а может, и не желая в эту минуту думать о том, что перед ним командир, гаркнул Яшка истошно штабному. Тот растерялся сперва. Но, видать, трезвый, простой, обижаться не стал. Сразу прикинул: у правой станины двое, а этот, что командует им, один. И тоже проворно вцепился вместе с Яшкой в рукоятку левой станины.-- Потянули!-уже весело крикнул Пацан. И станины пошли -- одна от другой, словно лапки у циркуля, в разные стороны. И разошлись.
