Убежище представляло собой крытый дерном навес, обшитый досками со стороны, примыкающей к холму, и открытой — со стороны дороги; комната-кладовка находилась в середине постройки, но вдавалась внутрь холма и не загораживала площадки убежища. Когда женщина легла спать у двери кладовой, между ней и дорогой находились паломники, лежавшие в несколько рядов.
Ночью одна из паломниц вскрикнула от боли и сказала, что ее ужалил скорпион. Освещения никакого не было, но при свете спичек ногу женщины осмотрели и заметили небольшую царапину, откуда понемногу сочилась кровь. Ворча, что женщина подняла переполох из-за пустяков и что во всяком случае кровь не пошла бы, если бы ее действительно ужалил скорпион, паломники скоро успокоились и снова заснули.
Утром, когда пандит вышел из своего дома, расположенного на холме выше мангового дерева, он заметил сари, которое носят жительницы гор. Оно валялось на дороге у самого убежища и было все в крови. Пандит предоставил своей приятельнице место, которое считал наиболее безопасным в убежище. Вокруг нее находилось более пятидесяти паломников. Значит, леопард прошел между спящими людьми, убил женщину и, когда возвращался на дорогу, случайно расцарапал ногу лежавшей паломнице.
Объяснение, которое дал пандит, почему леопард отказался от паломников и предпочел им жительницу гор, заключалось в том, что она была этой ночью единственным человеком в убежище, одетым в цветную одежду. Объяснение неубедительное, и, если бы не отсутствие нюха у леопарда, я бы решил, что из всех людей, находившихся в это время в убежище, леопард выбрал жертву с хорошо ему знакомым запахом.
Несчастливица ли эта женщина или такова ее судьба? А может быть, это случилось потому, что она была единственной из всех отдыхавших, кто реально представлял себе опасность ночевки под навесом, открытым со стороны дороги? Или страхи жертвы по каким-то необъяснимым путям передались леопарду и привлекли его к ней?
Немного спустя после этого происшествия пандит сам столкнулся с людоедом. Точная дата, которая может быть удостоверена по отчетам больницы в Рудрапраяге, не представляет интереса, это произошло в один из наиболее жарких дней лета 1921 года, то есть за четыре года до того, как я познакомился с пандитом. Тем летом поздно вечером десять паломников, шедших из Мадраса, притащились в Голабраи очень усталые и с распухшими ногами; они пожелали провести ночь в убежище паломников. Пандит боялся, что еще какие-нибудь люди могут быть убиты в его убежище и тогда оно заслужит дурную репутацию, поэтому он попытался убедить паломников пройти еще две мили до Рудрапраяга, где они найдут безопасный и удобный приют. Увидев, что никакие уговоры не оказывают действия на утомленных паломников, он наконец согласился дать им пристанище у себя в доме, находившемся в пятидесяти ярдах выше мангового дерева, к которому ваше внимание, читатель, я уже не раз привлекал.
Дом пандита был построен по тому же плану, что и строения в Бхаинсваре; нижнее помещение на уровне земли использовалось как склад топлива, а на верхнем этаже находилась комната для жилья. Небольшой марш каменных ступенек давал доступ к узкой веранде. Дверь комнаты выходила на верхнюю ступеньку каменной лестницы.
После того как пандит и его десять гостей кончили свою вечернюю трапезу, они заперлись в этой комнате, в которой совершенно не было никакого приспособления для вентиляции. Духота там была невероятная, и, боясь обморока, пандит среди ночи открыл дверь, вышел наружу, потянулся и, раскинув руки, взялся за столбы, стоящие с каждой стороны ступеней лестницы и поддерживающие крышу веранды.
Когда он вдохнул в свои легкие ночной воздух, его горло оказалось зажатым словно в тисках… Продолжая держаться за столбы, он уперся подошвами ног в тело своего противника и отчаянным пинком оторвал зубы леопарда от своего горла, сбросив его вниз со ступеней. Потом, чувствуя, что вот-вот лишится сознания, он сделал шаг в сторону и, чтобы не свалиться, двумя руками схватился за перила веранды. В тот момент, как он это сделал, леопард прыгнул снизу и погрузил свои клыки в левую его руку. Людоеду, пытавшемуся стащить свою жертву вниз, мешали перила, в которые пандит уперся другой рукой. Под тяжестью висящего леопарда острые клыки, вонзившиеся в руку, разрывали мясо, пока не дошли до запястья, и здесь хищник сорвался. Прежде чем он смог прыгнуть еще раз, паломники, слыша ужасные звуки, издаваемые пандитом при попытках продохнуть, так как воздух проходил сквозь щель разорванного горла, успели оттащить его внутрь комнаты и заперли дверь на засов. Всю остальную часть ночи пандит лежал, с трудом ловя воздух, задыхаясь и истекая кровью, в то время как леопард рычал и рвал когтями не очень крепкую дверь, а объятые ужасом паломники пронзительно кричали.
Когда рассвело, паломники отнесли бесчувственного пандита (потерять сознание при таких ранах — милосердие) в больницу общины Калакамли в Рудрапраяге, где три месяца его кормили через серебряную трубочку, просунутую в горло. После шестимесячного отсутствия он вернулся к себе домой в Голабраи с подорванным здоровьем и поседевшими волосами. Фотографии пандита делали пятью годами позже. На них видна левая половина лица и горло со слабо вырисовывающимися следами, оставленными зубами леопарда, а также отметины от его клыков на левой руке, впрочем, они вполне ясно видны до сих пор.
В беседах со мной пандит всегда говорил о людоеде как о злом духе, и после первого дня, когда он спросил меня, какие доказательства я могу ему представить в противовес его собственному опыту, утверждая, что злые духи не могут принимать материализованную форму, я, чтобы ублажить его, также отнес людоеда к числу «злых духов».
Этим вечером, придя в Голабраи, я рассказал пандиту о моем бесплодном посещении Бхаинсвары и посоветовал ему принять особые меры предосторожности как для его безопасности, так и для безопасности всех тех паломников, которые могут остановиться в его убежище на ночь, потому что злой дух после долгих похождений в горах вернулся и находится в окрестностях Голабраи.
Эту ночь и последующие три я был в засидке на стоге сена, сторожа дорогу. На четвертый день из Паури прибыл Ибботсон.
Ибботсон всегда действовал ободряюще и вызывал во мне новый интерес к жизни, так как его принцип был подобен той вере, которую исповедует местное население: никто не повинен в том, что людоед не умер сегодня, потому что, наверное, он умрет завтра или, может быть, послезавтра. У меня была масса новостей, о которых хотелось рассказать ему. Правда, мы находились в постоянной переписке, но выдержки из моих писем входили в состав отчетов правительству и таким образом были доступны прессе, и поэтому я никогда не имел возможности касаться деталей, до которых он был большой охотник. Со своей стороны Ибботсон имел также много такого, о чем стоило порассказать; это относилось к шуму, поднятому в прессе по поводу необходимости уничтожения людоеда, и предложениям, чтобы все спортсмены во всей Индии были бы поддержаны и поощрялись на поездку в Гарвал на помощь тем, кто пытается ликвидировать леопарда. Кампания, поднятая прессой, кончилась тем, что Ибботсон получил лишь один запрос и только одно предложение. Запрос был получен от спортсмена-охотника, который писал, что если подготовка его путешествия, удобства, пища и так далее будут организованы удовлетворительно, тогда он взвесит, имеет ли смысл отправиться в Голабраи. Предложение было получено от другого спортсмена-охотника, по мнению которого, наиболее быстрый и самый легкий способ уничтожить леопарда — это намазать какую-нибудь козу мышьяком, зашив ей рот, чтобы помешать себя облизывать, и потом привязать в таком месте, где леопард ее найдет, съест и таким образом сам себя отравит.
В этот день за вторым завтраком мы много беседовали и проанализировали мои многочисленные неудачи. Рассказав Ибботсону про обыкновение людоеда проходить по дороге между Рудрапраягом и Голабраи в среднем раз в пять дней, я уверил его в том, что единственная оставшаяся мне теперь надежда застрелить леопарда — это сесть в засидку у дороги на десять ночей, потому что, как я указал, леопард почти наверное должен пройти по этой дороге по меньшей мере один раз за это время. Ибботсон согласился на мой план очень неохотно, так как я уже до этого был в засидке много ночей подряд и он боялся, что новые предстоящие десять ночей окажутся слишком тягостными для меня. Тем не менее я отстоял свою точку зрения и потом объявил Ибботсону, что, если мне не удастся убить леопарда в течение обусловленного времени, тогда я вернусь в Найни-Тал и оставлю поле сражения любым новым охотникам, которые захотят занять мое место.
