Николай ЛЯШКО

СЕРДОЛИК НА ЛАДОНИ

Сергей Патрашин поднял голову с подушки, посмотрел в открытое окно, прислушался к шуму моря. Первые проблески рассвета коснулись его лица; он встрепенулся и сел.

- Вот и готов я, а ты еще спишь!

Сергей сунул ноги в сандалии, на террасе снял с гвоздя нитяную сумку, ощупал в ней бутылку с водой, сверток и, кивнув домам санатория - до вечера! - заторопился.

Дорожка поскрипывала под ногами галькой, доцветающие влажные тамариски щекотали плечо.

За морем небо наливалось бирюзой, а обступавшие голубую долину дымно-песчаные печальные горы были еще смутными и зыбкими, как облака.

На гряде намытой волнами гальки Сергей разделся и вошел в море. Вода приятно холодила прогретое сном тело. Сергей входил в нее все глубже, пока волны не лизнули его локти. Тогда он поплыл. Хотелось долго нырять, плавать, но боязнь - "опоздаю!" погнала его назад. Он. размашисто взлетал на волны и повторял:

- Нет, не опоздаю, нет, нет!

Слева, за столпившимися у моря горами, пожарищем занималась заря; горы справа чуть зарделись и открыли голубые провалы ущелий.

Сергею представилось, как он - и не один! - перейдет зеленую от макушки до пояса гору, опять спустится к морю, будет собирать сердолики. Ему виделся пустынный берег, а на нем сверкающие в солнце сердолики - они ждали и дивились, что его еще нет.

- Уверен, что ты еще спишь, та-ра-та-ра-там-та-ам, - одеваясь, запел он.

Гора упиралась скалистой стороной в море. На ее ступенчатых уступах местами выступали жилы красных и розовых сердоликов, гнезда агата, слои белесого, дымчатого и полосатого халцедона. Ветер, дожди, снега и зной расщепляли поверхность горы, и куски редких камней в потоках весенней и дождевой воды катились в море. Волны отделяли от них породу, смешивали с галькой и уносили в пучину. Окиси морского дна проникали в поры камней, залегали в них и на них лилово-радужными разводами, зеленью, золотом и серебром.

Долго лежали камни в пучине. Море изо дня в день, из ночи в ночь шевелило и шлифовало их. По ним ползали крабы, над ними качались медузы, проплывали дельфины, морские кошки, ерши, рыбы-иглы, рыбы-змеи. Проходили десятилетия, столетия, возможно - тысячелетия...

Штормовые ветры качали поверхность моря; редкие камни передвигались водами глубин по дну, бродили у берега и под ударами волн стремились на сушу. Вот они вскинуты, вот они коснулись золотого света: но волны, отступая, мчали их назад и опять вперед, опять назад. И, наконец, наступал счастливый миг; подтолкнутые волнами, окрашенные глубинами моря, отшлифованные, они взлетали с разноцветной галькой и падали на берег...

Место встречи - скамья у санатория - было еще пустым.

Сергей повесил на скамью сумку, услышал за кустами диких маслин хруст гальки, глянул туда и выпрямился: Женя стояла лицом к морю и одевалась. Одернув майку, она ловко схватила с гальки полотенце и на ходу увидела Сергея.

- Ты уже здесь? Здравствуй!

Он шагнул к ней с распахнутыми руками.

- Тысячу раз здравствуй! - и положил ей на плечо руку.

Зубы ее сверкали, глаза искрились. Ей тоже хотелось коснуться его плеча, но пальцы Сергея подрагивали, будто цепенели у нее на плече, и это пугало ее. Она отстранила его руку и сказала:

- Не надо так. Ты забываешь свое слово. Пойдем, Сергей снял со скамьи сумку и раскрыл ее.

- Клади.

Женя затолкала еще одну бутылку с водой, полотенце, и, двинулись вдоль берега к горе. Сергей шел: за ней с таким чувством, будто ему в жару подали воды и тут же, едва он протянул руку, вылили на землю. Слово, опять это слово! И зачем только сказал его? Это ребячество, причуда! Это она, Женя, придумала, чтобы мучить его: "Я тебя люблю, но дай слово, что мужем и женою мы станем, когда я окончу институт..."

Больше года тянется эта история. Ну, на что похоже? Ведь об этом даже говорить ни с кем нельзя, это надо прятать, это, видите ли, их секрет, это...

Было это весной. Он пришел к институту с запиской. Записка была крошечная, хотя он писал ее долго-долго, извел на нее толстую тетрадь. Он вложил записку Жене в ладонь, шепнул:

"читай" и потупился. "Что хочешь, то и делай, но я тебя люблю, давно люблю. Прочитала? Если ты не любишь, верни записку и молчи, я провожу тебя до общежития - и конец". Вот и все. А сколько он волновался над этими словами!

Когда он давал Жене слово - происходило это против института, на скамье, - все было ясно: они по-прежнему в выходные дни будут бродить по улицам, обедать у матери Сергея, играть в шахматы, ходить в театры, в кино, а потом она станет врачом и...

Сергей прикрыл глаза, вспоминая, как вел сеоя тогда, что говорил. Он доказывал Жене, что ее затея навеяна книжками, что любовь не мешает работать и учиться, что многие студентки выходят замуж, что, наконец, ребенок, если он будет у них, не свяжет ее, Женю, - за ребенком станет ухаживать бабушка, его, Сергея, мать. Это возмутило Женю.

- Перестань! И не ставь в пример моих подруг. Оттуда у тебя такое отношение к старикам? Мать выхаживала тебя, мучилась, а ты на старости толкаешь ее опять к пеленкам. Я хочу быть самостоятельной и сама справляться со всем. Да и не в этом дело. Разве я предлагаю тебе что-нибудь страшное? Ну, ты не согласен? Говори! Или ты...

Женя отняла у Сергея руку и вскочила.

- Почему молчишь? Боишься? Себе не веришь? Мне? Да?

Ух, как сверкали тогда ее глаза! Сергею было и жарко, и зябко, и весело, Он привлек к себе Женю и сказал, что согласен на все. Лицо ее засветилось, она чуть ли не запела о том, что теперь ей совсем хорошо, легко, что она не обманулась в нем, верит ему.

А вот теперь... Впрочем, нужно ли терзатьсяf Ьедь он давал слово не кому-то, а ей, чудесной Женьке. Вот она, рядом.

Он поехал на работу в санаторий у моря, она устроилась на лето в соседний санаторий медицинской сестрой - и вот идет с ним за сердоликами. Вот покачивается ее спина, мелькают загорелые руки. Люди думают, она окрасила волосы. Как же, ждите! В ней ничего фальшивого, подрумяненного. В ней все свое - и такое прекрасное, что она похожа на цветок!

Женя почувствовала на себе взгляд Сергея и глянула на него.

- А тебе, Сережа, загар к лицу.

У Сергея перехватило дыхание.

- Приятная пилюля!

- Это не пилюля. Ты такой, что я побаиваюсь тебя!

- Меня? Не фантазируй, пожалуйста.

- Я не фантазирую. И ты держи себя в руках, а то у меня закружится голова, я отстану в учебе. А быть в тягость твоейг матери я не хочу. Вот. Неужели ты не понимаешь? Я прошу тебя! А то...

Сергей взял ее за руку:

- А то что будет? Признайся, что наше слово и тебе в тягость, но ты упрямишься.

- А ты не горячись и не выдумывай, чего нет!

Сергей склонился к Жене.

- Хорошо, поцелуй меня, один раз...

- Хочешь подкрепить свое слово?.. Пусти, увидят!

- Один раз!

- И больше не будем? Да?

- Не будем.

Сергей положил на землю сумку и выпрямился. Женя приподнялась на носки, побледнела и, как бы падая, прикрыла глаза. Сергей одной рукой обхватил ее шею, другую прижал к ее щеке и губами припал к губам. Женя закачала головой и руками уперлась в его грудь:

- Да ты что?! Ведь трудно дышать! Зря я приехала сюда!

Не надо! Прошу тебя!..

Она вырвалась и, дрожа, улыбаясь, на ходу провела рукой по губам. Сергей тоже улыбался и, боясь, что улыбка рассердит Женю, обогнал ее. Она старалась нахмуриться и беспокойно думали: "Он прав, нельзя так. Не надо было ехать сюда".

Сердцу ее было холодно, щеки горели, и она недовольно пробормотала:

- Из санатория все видели.

- Сейчас еще нет четырех часов, все спят, - смущенно шепнул Сергей.

Женя протянула к нему руку, но спохватилась и закусила губу: "Только посмей, только посмей!" Она тряхнула головой и, чтобы отвлечь внимание Сергея, сказала: