– Ты рассеян, – заметил ему каид. – Возьми себя в руки! Твоя ладья в опасности, и пешкой я делаю шах твоей королеве.

– Ничего не значить:, я закрываю её конём.

– Идёт! Теперь в опасности твой король.

Они продолжали игру. Время от времени хозяин дома поглаживал рукою свою длинную белую бороду и устремлял взгляд в окно, в котором раскрывался чудный ландшафт. Казалось, что он поджидал кого-то.

Игра продолжалась уже почти час, и надежда победы колебалась с одной стороны на другую. Наконец, каид занял господствующее положение.

– Ещё раз, будь внимательнее! – воскликнул он. – О чем ты думаешь? Смотри: шах королю!

– Я закрываю его офицером.

– Опять шах!

– Я отодвигаю его назад.

– И он погиб…

– Посмотрим… Возможно! Да, правда, мат! Ты побил меня сегодня два раза, – сказал амин Акбар, мягким движением руки смешивая фигуры. – Посмотри: вот идёт мой сын!

Оба старца встали и, подойдя к окну, увидели Али, который па молодом и горячем арабском жеребце возвращался с соколиной охоты; с боку от него тоже прыгали две гончия собаки. Всадник казался сросшимся со своим конём, который послушно исполнял волю своего господина. Али любовно гладил его по глянцевитой шее и горделиво сидел в седле. Когда он подъезжал к дому, амин слегка отступил от окна, чтобы дать гостю большую свободу любоваться красивым зрелищем. Казалось, ему хотелось сказать: смотри, какой у меня сын!

И каид любовался этой сценой. Слуга взял у Али с рукавицы сокола; другой взял собак, которые с радостным лаем бросались к своему господину; третий взял под уздцы коня, чтобы отвести его в конюшню, после того, как Али соскочил со своего любимца. Тогда он пошёл в комнату, где в молчании ожидали его два старика. Он был прям и строен, как кедр, и на его лице цвела весна; у него были широкие плечи и железные мышцы; он был умён, крепок и силён, как герой. Укрощать коней и охотиться за львами было его обыкновенным занятием. Далекие путешествия в чужие земли развили в нем ум и любознательность, Он едва перешёл из юности в мужество, когда красота женщин становится уже опасной, но он не обращал на них внимания, пока, наконец, не полюбил Зюлейку. Любовь так овладела им, что он ни за что на свете не расстался бы с Зюлейкой, хотя бы для этого пришлось пройти сквозь небо и ад.

– Прекраснейший мужчина получит прекраснейшую женщину, – пробормотал Мираб, отходя от окна, чтобы встретить вновь прибывшего. Али вскоре вошёл и низко поклонился отцу. Он не знал о прибытии каида и не заметил его сразу, потому что Мираб стоял в тени драпировки. Амин Акбар подошёл к сыну и сказал, взяв его за руку:

– Смотри, Али: здесь отец твоей невесты!

Поражённый неожиданной радостью, Али стоял, как изваяние; его тёмные, глубокие глаза загорелись, и он посматривал то на отца, то на каида, не смея верить своей радости. Наконец, в восторженном порыве он бросился к ногам своего отца.

– Наконец, я знаю твою любовь, которую ты от меня таил, – сказал ему старик; возьми же Зюлейку и да благословит вас всемогущий Аллах. – И он положил свои руки на голову сына.

С этого часа брак между Али и Зюлейкой был решён.

В это самое время Зюлейка была в саду вместе со своею служанкой и отчасти поверенной, мавританкой Мирцей; она ожидала возвращения своего отца. Мирца сначала рассказывала ей сказки, но девушка слушала их рассеянно. С тех пор, как она услышала горячие признания Али, рассказы Мирцы потеряли для неё всякий интерес. Какие бы картины не развёртывали они в её воображении – краски их бледнели перед той волшебной панорамой, какую открывала перед нею любовь.

– Мирца, – воскликнула она: – знаешь ли ты, как сладко любить?! Я знаю это и скажу тебе; любить – значить всё потерять для того, чтобы всё найти. И я люблю! Я люблю Али. Его речи слаще мёда, но более всего он очаровал меня своим пением. Когда он говорил мне свои признания, мне казалось, что я пью огонь. Я потеряла чувство и волю, желаю только одного, чтобы Али был моим вечно. Я счастлива, невыразимо счастлива. Мне кажется, что весь мир существует только для меня одной; для меня цветут розы, поют соловьи, порхают бабочки. О Мирца, я так счастлива, что не могу тебе высказать! Идём же, будем радоваться вместе.

Быстрыми шагами пошла она из сада, лёгкая и грациозная, как газель. Она сбросила с себя покрывало, оставшись полуобнаженной; формы её тела так были дивно хороши, что даже мавританка, глядя на неё, скалила улыбкой свои белые зубы. Они пришли на террасу, украшенную воздушной мавританской резьбою и великолепными зелёными пальмами.

– Я хочу здесь танцевать, – сказала Зюлейка: – бей в тамбурин, Мирца!

Служанка села у решётки, взяла тамбурин и стала отбивать на нем такт. Юная арабка принялась танцевать. Малейшее её движение было полно грации, каждая её поза представляла картину. Мирца с восхищением смотрела на свою госпожу и думала, как очарован был бы Али, если бы увидел её теперь. Она поводила бёдрами, плавно, округленным движением поднимала над головою руки и тихо, точно в истоме, склонялась назад, изгибаясь, сверкая глазами, словно маня к себе… И вдруг вздрагивала, делала прыжок, крушилась, отчего лёгкая кисея, накинутая на её плечи и грудь, вздымалась парусом, и, грациозно покачиваясь из стороны в сторону, неслась по террасе на кончиках шитых золотом туфелек, точно плыла по воздуху.

Всё чаще и чаще бил тамбурин, все огненнее и живее становился танец. Глаза Зюлейки искрились, розовые губки, открывшись, застыли в улыбке, и грудь высоко поднималась порывистыми вздохами. Вспугнутые речные голуби кружились вокруг неё, дополняя эту воздушную пляску.

– Ах, и почему тебя не видит теперь, Али! – вырвалось у мавританки.

– Танцуя, я думаю о нём, и мне кажется, что он здесь со мною! – ответила Зюлейка.

Мирца увлеклась сама и всё чаще и чаще била в тамбурип, ускоряя такт танца и превращая его в безумную пляску Менады.

В это время на террасу быстро вбежала служанка и проговорила:

– Госпожа! Каид вернулся домой и просит тебя к себе. С ним Али, сын амина!

Зюлейка остановилась, и Мирца отложила в сторону свой инструмент.

– Я сейчас приду, – ответила Зюлейка, покрасневшая от быстрого движения и радости; – одевай меня, Мирца!

Служанка быстро подала ей покрывало, снова скрывшее под собою прелестные формы молодой девушки, и Зюлейка вошла в дом, где её ожидали отец и Али. Грудь её порывисто вздымалась от танца и глаза были опущены вниз. Она показалась Али прекраснее, чем прежде; огонь вспыхнул в его глазах, и он не мог выговорить ни слова.

Каид с улыбкой прервал это молчание.

– Глупые дети не знают, что им нужно делать, – сказал он. – Радуйся, Зюлейка: мы приехали от отца Али.

Она вздрогнула.

– Говори же, Али, – продолжал каид, приближая Али за руку к Зюлейке.

– Зюлейка! – проговорил, Али в радостном порыве; – отец приказал передать тебе, что считает тебя прекраснее и достойнее всех девушек, и сердце его исполнится радостью, если ты дочерью войдёшь к нему в дом.

В эту минуту их взгляды встретились, в страстном порыве их повлекло друг к другу, обоим казалось, что они на небе.

И Али не выдержал; он стремительно бросился к своей невесте, обнял её своими сильными руками, и их губы слились в знойном поцелуе.

– Довольно! – добродушно проговорил каид; – впереди ещё иного времени для поцелуев.

Они отошли друг от друга, и Зюлейка в девичьем смущении удалилась в свою комнату.

Остаток дня она провела в спокойном уединении, отдаваясь сладким мечтам о будущей жизни вместе с Али; она грезила наедине и только перед сном позвала к себе Мирцу.

Они снова заговорили о любви.

– Ах, Мирца! – воскликнула она; – с каждым часом всё ближе и ближе то время, когда мы, наконец, будем вместе. Понимаешь ли ты, что я чувствую? Я не могу тебе этого высказать: это всё равно, что видеть музыку. Прекраснее его нет в целом свете! А как он поёт! Перед его голосом не устоит ни одно сердце. Своим голосом он может покорить храбрейших воинов, завоевать целые страны… Он волшебник, когда поёт!