Я останавливаюсь и жду его, не обращая внимания на дождь. Я уже такая мокрая, что это теперь вряд ли имеет какое-либо значение.
Молния пронзает тьму – быстрая яркая вспышка, сопровождаемая таким сильным раскатом грома, отчего у меня трясутся поджилки и чуть ли не лопаются барабанные перепонки.
Я заставляю себя оставаться неподвижной, пока он приближается ко мне легкой походкой. Этот мужчина настолько огромен, что даже бросает в дрожь. Адам излучает силу, угрозу и уверенность, что заставляет кожу покрываться мурашками; он крадет дыхание и способность мыслить. Я – не такая девушка, и всегда была абсолютно равнодушна к парням.
Но Адам? Этот мужчина с головы до ног полон мужественности, грубой сексуальности и агрессивной красоты. И я просто не знаю, что делать.
Хочу отойти от него, отползти глубже в тень, замереть и надеяться, что он не увидит меня, как будто я – мышь, а он – игривый кот, который не прочь поохотиться и поиграть. Но я не такая. Никому не уступаю и не позволяю контролировать или помыкать собой. Я – самостоятельный человек, и меня никто не испугает.
Особенно кинозвезды, которые оказываются слишком великолепными им же под стать. Неважно, каким бы заинтересованным во мне он не оказался.
Так что я ожидаю, стоя на месте, когда он останавливается передо мной, только руку протяни; поднимаю голову, чтобы встретиться с ним взглядом, и еле-еле могу устоять от искушения ткнуть пальцами в кубики мышц живота. Дыхание застревает в горле, когда он стирает последние сантиметры между нами. Точеные, мужественные черты лица – все, что я вижу, когда его запах и тепло окутывают меня. Руки тотчас накрывают мои плечи; его ладони – шершавые, а руки – огрубелые, размером с тарелку, и, хотя они достаточно сильные, чтобы стереть камни в порошок, их прикосновения нежные, такие ласковые. Ладонью он скользит вверх по моей руке, пробегается по мокрому хлопку рубашки, ласково касаясь шеи, а большим пальцем водит по контуру уха. Наверняка, он может почувствовать биение пульса на шее. Другой рукой Адам перемещается на затылок и тянет меня вперед, и я, хоть убей, не могу вспомнить, почему сбежала от него; и несмотря на то, что слишком хорошо знаю, что именно он собирается сделать, я хочу этого, и не имею ни единого шанса остановить его.
Дождь хлещет сильнее, чем я когда-либо ощущала в своей жизни, и ветер свирепый, неистовой силы, сбивает нас, заставляя дождь лить косой завесой. Гром гремит и грохочет, будто взрывающиеся дробью литавры. Молнии вспыхивают, сверкают и пронзают небо.
Адам стоит спиной к ветру и принимает основной удар силы шторма на себя, умело умещая меня в своих объятиях.
Поцелуй – это слияние губ, выражение нежности и привязанности, физическая демонстрация чувств. Поцелуй – это взаимный акт; два человека, дающие и берущие в равной мере.
Все, что будет дальше – не поцелуй. Это подтверждение обладания. Предъявление прав. Его рот требует, языком касаясь моего; ладони стискивают меня, не позволяя сбежать, а руки обвивают тело, лишая свободы.
Я должна бы ударить его, оттолкнуть, проклясть. Спастись бегством. Обозвать его дикарем, тупицей, пещерным человеком, троллем. Но ничего из этого не делаю. Только прижимаюсь ближе, растворяюсь в нем, зарываюсь поглубже в его тепло, убежище, и целую в ответ.
Позволяю себе быть одержимой этим единственным поцелуем.
Я знаю его в течение двух часов, максимум.
Он отстраняется достаточно, чтобы его губы могли двигаться, и я больше чувствую, чем слышу его слова:
— Я не буду задавать тебе больше никаких вопросов, Дез. Обещаю.
Это не то, что я ожидаю от него услышать.
— Ладно, — это все, на что я способна.
— Быстрее. — Он тянет меня подальше от моей общаги, в сторону Гранд Отеля.
— Куда мы идем?
— В мой номер.
— Это в пятнадцати минутах ходьбы.
— Так что? — Он обращает лицо к небу, обнажая зубы. — Мы уже и так мокрые.
Я не пытаюсь спорить. Просто позволяю ему тянуть меня обратно на центральную улицу до того, как она не перешла в Лейк Шор. Я подталкиваю его на Маркет Стрит, а потом налево на Кадот Авеню. Он молчит, я тоже, хотя у меня миллион вопросов и миллиард сомнений; и знаю, чего он ожидает от меня, но не могу позволить этому случиться, потому что могу привязаться, а он потом вернется к съемкам фильма. Это не имеет, блин, никакого смысла.
Но я не могу вырвать свою руку из его, потому что его пальцы переплетены с моими, и он абсолютно уверен, что я пойду за ним, и это вполне оправдано, но все равно что-то подсказывает мне, что он бы просто подхватил и понес меня с собой, если бы попыталась сбежать. А я не хочу сбегать, и это то, что заставляет меня трястись от страха. Я хочу пойти с ним, хочу увидеть его номер, хочу позволить всему случиться, хотя знаю, что не смогу пройти через то, что он хочет от меня.
Вспышка молнии разрезает воздух всего в метрах от нас, гром сотрясает землю под ногами. Как раз впереди виднеется Церковь Литл Стоун; я тащу его через улицу, рывком открываю дверь, и мы вваливаемся в притвор17, пока дождевая вода капает с нас на ковер. Воздух в церкви затхлый и застоявшийся, здесь темнее, чем на улице; освещения нет, и лишь рассеянный свет просачивается сквозь пару витражных окон. Я его не вижу, ничего не вижу. Ветер и дождь колотят в окна и стучат в дверь, а его теплое тело сзади так близко прижимается ко мне.
— Что это за место? — его голос рокочет в ухо.
— Церковь Литл Стоун
— Странно пахнет.
— Она старая, — говорю я.
Вдруг он разворачивает меня, его рот внезапно и яростно обрушивается на губы, его твердые и неумолимые руки обхватывают спину и скользят вниз к пояснице. Мое тело прижато вплотную к его. Это неотвратимо, как прилив. Мои груди касаются его торса, раздавленные им, а сердце бьется в ребра так сильно, что все косточки вибрируют под его ударами, как барабаны.
Где мои руки? Я утратила способность чувствовать, понимать, что происходит, что делаю все тоже самое следом за ним. Все, что осознаю, это губы, поедающие мои, зубы, кусающие мою нижнюю, а потом и верхнюю губу, чувствую, как руки медленно продвигаются все ниже и ниже, на опасную территорию, к изгибу моей задницы, и не знаю, как терплю это, как выношу то, что он стирает мои сомнения, страх и недоверие к кому-либо, особенно, к мужчинам, каким-то образом разжигая внутри меня это тепло. Эту потребность. Этот зверский голод, отчаяние, подобное которым я никогда не испытывала и никогда не подозревала, что смогу почувствовать, особенно после…
Нет. Нет. Я не позволю этому монстру контролировать меня, больше нет. Не сейчас. Никогда больше.
Адам обхватывает обеими руками мою задницу, собственнически прижимая к себе, как будто он имеет право на меня, право прикасаться ко мне, обнимать, щупать, ласкать, тискать. Я не знаю, какое слово правильное, потому что он делает все сразу, и я позволяю ему.
О, этот поцелуй. У него нет конца. Это океан, и я просто тону в нем.
А мои руки? Они вцепились в промокшую ткань на его груди, как будто я держусь из последних сил, будто он – это все, что удерживает меня на земле.
Я дрожу, и он внезапно отпускает меня и задыхается, как будто он потрясен силой того, что происходит между нами так же, как и я.
Но это невозможно.
— Ну же. Ты дрожишь. Тебе нужно в тепло.
Он вытаскивает меня из сухого тепла церкви наружу, где дождь льет как из ведра, где воет, бушует буря.
Небо озаряется молниями и дрожит от грома, и это не столько дождь, сколько содержимое целого моря льется из облаков. И вот мы бежим, взявшись за руки, поднимаемся вверх по склону в сторону смутно вырисовывающейся белой колоннады всемирно известной веранды Гранд Отеля.
Мы входим через ближайшую дверь в кафе-мороженом «У Сэди», где все стены белые, лавочки в черно-бело-красную клетку; всюду запах ванили, пирожных и кофе. Потом мы оказываемся в цветочном магазине, украшенном геранью и розами. Я никогда раньше не была в этом кафе-мороженом. Пришлось бы заплатить десять долларов, чтобы просто зайти туда, если только ты – не гость; у меня никогда не было ни времени, ни желания тратить деньги лишь для того, чтобы потешить любопытство. С нас капает при каждом шаге, обувь хлюпает; мы идем по длинному мраморному полу вестибюля, окна с одной стороны выходят на дорогу, и с другой – на магазины. Дорога темная и блестит от дождя, время от времени небо озаряется белыми вспышками молний; проезжает экипаж, освещенный лампами, расположенными в задней части повозки. Слышится цок-цок-цок, лошади помахивают хвостами. Мы проходим ювелирный магазин, бутик одежды, кафе, и, наконец, мы у стойки регистрации.
