Данбар остановился как вкопанный посреди палаты.

– Но я отвлекся, старичок! – продолжал Питер весело. – Расскажите-ка мне про свою команду врачей!

– Моя команда врачей, – повторил Данбар, хватаясь за спасательный круг знакомого словосочетания, выскочившего из клубка его спутанных мыслей. – Да, да. Накануне того дня, когда я объявил Уилсону о своем решении, доктор Боб, мой личный терапевт, отвел Уилсона в сторону и сообщил, что я переживаю некие «незначительные церебральные явления». Но он добавил, что «причин для излишнего беспокойства нет».

– А какие могут быть причины для излишнего беспокойства, – невольно поинтересовался Питер, – когда есть масса причин для далеко не лишнего беспокойства?

Данбар отмахнулся от него, как от надоедливой мухи.

– Но, – продолжал Данбар, – как считает мой златоуст-лекарь, этот позлащенный змий, этот двенадцатиликий дракон, который давно уже мог стать экспертом в своем деле, ибо его единственным пациентом был я, или твой покорный слуга, или, во всяком случае, не кто иной, как я, Генри Данбар, – заявил он, бия себя в грудь, – Генри Данбар!

– А разве вы не Генри Данбар, канадский медиамагнат? – спросил Питер, как могло показаться со стороны, сгорая от любопытства. – Один из богатейших в мире людей и, вероятно, самый могущественный в мире?

– Да, да, я самый, или я собственной персоной, по крайней мере, это мое имя! Моя грамматика прихрамывает, поскальзывается на некоторых мыслях, крутится, словно попав в водоворот. Так вот, как считает этот негодяй и предатель, мой личный терапевт, было бы лучше свести мои истерики «к минимуму», чтобы моя свита на них не реагировала или, по крайней мере, не делала вид, что относится к ним слишком серьезно.

– Истерики будут доведены до максимума завтра днем, – возвестил Питер, – когда Ураган Генри понесется по Озерному краю. Невольным зрителям рекомендовано заползти в подвалы или приковать себя к утесам.

Данбар замахал руками, словно разгоняя тучи назойливых мух.

– Я… я… О чем это я? Ах да, после учиненной мной сценки ярости Уилсон остался невозмутим, решив, что это самое разумное. Тем временем я заметил яйцо. Его поверхность была выщерблена и помята, но внутри безделушка сделана из чистого золота и не могла разбиться вдребезги, на что я, пребывая в мрачном настроении, понадеялся. Я подбежал к яйцу и обрушил на сводившую меня с ума игрушку всю безжалостную мощь своей ступни, однако изделие оказалось куда более прочным, чем я думал: яйцо выскользнуло из-под моей подошвы, но я ухитрился схватиться за край камина, чтобы уберечь себя от постыдного падения на пол. Я заметил, как верный Уилсон привстал со стула, но вновь опустился на него. Мимолетный шок сбил волну обуявшей меня ярости, но разбередил мою душу.

– «Я старею, Чарли», – сказал я Уилсону, подобрав с пола сувенирное яйцо и подавив в себе ощущение, которое не покидало меня с момента того глупейшего происшествия в Давосе, – ощущение постоянного страха снова споткнуться и упасть, потерять доверие к своему предательскому телу. «Я больше не хочу нести такую гигантскую ответственность, – сказал я, – а девочки позаботятся обо мне, их хлебом не корми – дай только похлопотать о своем стареньком папочке!»

– Коротше кофоря, – произнес Питер с сильным венским акцентом, – он префратил звоих дотшерей ф сфою мать, сказал Фрейд епископу на углу Хайматсштрассе и Вандерлуст.

– Я распахнул ближайшее ко мне окно, – упрямо продолжал Данбар, – и подбросил яйцо в воздух. «Пусть оно кому-то принесет счастье сегодня!» – вот что я сказал.

– «Если только оно не пробьет кому-то череп! – заметил Уилсон. – Человеческие головы куда более хрупкие, чем золото».

– О, да этот Уилсон мудрец! – вставил Питер.

– «Не сомневаюсь, мы бы уже услышали крик пострадавшего! – заверил я Уилсона, вернувшись за свой стол. – Обычно люди лучше скрывают радость, чем страдание. – Вот с этими словами я предложил Уилсону подарок. – Возьми себе одно. У меня этих русских безделушек достаточно, чтобы приготовить фирменный омлет а-ля Фаберже». Я выдвинул ящик стола и бросил ему сверкающую игрушку. Уилсон, который на протяжении десятилетий играл в мяч со мной и моим семейством – начиная с того первого воскресного обеда, когда мы играли в саду в бейсбол, как самая обычная семья, как и подобает семье, играющей в самую обычную семью, – ловко его поймал и, взглянув на ажурный узор, выложенный крест-накрест мельчайшими бриллиантиками на розовой поверхности, молча кинул его на столик рядом со своим креслом, и яйцо, покатившись, застыло, покачиваясь, около его пустой кофейной чашки из мейсенского сервиза.

– Мне нравится эта живописная деталь, дорогой! – прокомментировал Питер, точно восторженный театральный режиссер. – Очень нравится!

– «Тебе во всяком случае стоит сохранить пакет акций, – посоветовал Уилсон, – но заявляю сразу: они вряд ли позволят тебе сохранить лайнер «Глобал-один». Частное лицо не может иметь собственный 747-й!» «Позволят? – загремел я, – что значит позволят? Да кто посмеет отказать Данбару в его желаниях? Кто посмеет отказать Данбару в его капризах?»

– Ну, разве что сам Данбар, – отозвался Питер. – Только у него для этого есть власть, или только что была власть, или когда-то была власть.

– Я сделаю это условием дарения. Клянусь Богом, все будет по-моему!

Стук в дверь заставил Данбара умолкнуть. Его глаза округлились: он стал похож на загнанного зверька.

– Быстро! – Питер, подпрыгнув, бросился к нему и зашептал: – Притворитесь, что вы приняли свои таблетки, но только не глотайте! Завтра, старичок, нам предстоит великое бегство, великий побег из тюрьмы!

– Да, да, – закивал Данбар. – Великое бегство… Войдите! – величественно воскликнул он.

Тихо напевая себе под нос тему из кинофильма «Миссия невыполнима», Питер подмигнул Данбару. Тот попытался было подмигнуть в ответ, но не смог этого сделать одним глазом, поэтому несколько раз мигнул обоими.

В палату вошли две сестры, толкая перед собой тележку. На тележке стояло множество стеклянных пузырьков и покачивался столбик пластиковых стаканчиков.

– Добрый вечер, джентльмены! – радушно произнесла сестра Робертс – та, что постарше. – Как вы сегодня?

– Не приходило ли вам в голову, сестра Робертс, – начал Питер, – что в душе каждого из нас может быть больше одной эмоции, не говоря уж о том, что у нас двоих их явно куда больше одной?

– Опять за старое, мистер Уокер, все зубоскалите! – посетовала сестра Робертс. – Мы ходили сегодня на собрание?

– Мы ходили на наше собрание. И я счастлив вам доложить, что мы испытали теплое чувство товарищества, будучи бок о бок с нашими товарищами по товариществу.

Сестра Малдун невольно хохотнула.

– Не потакай ему! – осуждающе вздохнув, одернула ее сестра Робертс. – Мы же не попытаемся снова сбежать в соседний паб, а?

– Да за кого вы меня принимаете?! – возмутился Питер.

– За буйного алкоголика! – саркастически ответила сестра Робертс.

– Есть ли на свете какая-либо причина, по которой человек может покинуть сей печально знаменитый уголок красоты, – завопил Питер трагическим тремоло, – сей райский вертоград натуральных транквилизаторов, сию долину, по которой струится млеко человеческой доброты, точно шелковая река, врачуя взбаламученные души вашей состоятельной клиентуры?

– Хм, – пробормотала сестра Робертс. – За вами нужен глаз да глаз.

– Здесь, в замке Медоумид, – заявил Питер, обратившись в строгого коменданта-немца, – мы довели режим безопасности до девяноста девяти и девяти десятых процента. А почему не до ста процентов ровно? По одной-единственной причине – потому, ребята, что вы вытолкали одного из надзирающих офицеров за окно, и он всю ночь просидел снаружи и отморозил себе пальчик!

– Довольно молоть чепуху! – отрезала сестра Робертс. – А что эта ваза делает на полу? Сестра Малдун, верните ее на место. А затем, будьте любезны, проводите мистера Уокера обратно в его палату. Мистеру Данбару требуется дневной отдых. Пора попрощаться и оставить его в покое!