В клубе поставили гроб с телом покойного Потапова, и народ шел, чтобы проститься с ним. Духовой оркестр исполнял траурный марш, и от этих звуков кожа покрывалась мурашками. К гробу несли венки и первые полевые цветы, клали их, произносили шепотом «царствие ему небесное». Каждый пытался успокоить мать, вдову, облаченных в траур и плачущих детей, размазывающих слезы по щекам. Люди искренне жалели их и обещали свою помощь, ведь остаться без кормильца во времена строительства социализма было не просто, назначаемые пенсии по потере кормильца были незаслуженно низкими по сравнению с зарплатой навалоотбойщика.

Недалеко от входа в клуб курили шахтеры, все те, кто свободен был в это время от работы. Здесь же стоял и Пискунов со своим десятником Митрохой, который хотя и по должности был старше передовика, но оставался в тени его славы. Было решено, что прощание с погибшим товарищем будет длиться весь день, чтобы каждая бригада смогла прийти в клуб, а уже на следующий день, траурная церемония должна проследовать до кладбища Поповки, расположенного на возвышенности за бывшим хутором.

– Ну, признайся Пискун, – допытывались шахтеры, – ты «накапал» на Желтобрюхова?

– Не «накапал», а сообщил в органы, как учит товарищ Сталин, – парировал тот, – наш парторг об этом ясно говорил – в случае обнаружения замаскировавшегося врага народа, нужно писать заявление в НКВД.

– А кто определил, что он враг народа? – спрашивали у Пискунова, – ты что ли?

– Да, я! – отвечал тот, – кто должен еженедельно опускаться в шахту и осматривать все забои? Главный инженер! А почему он не делал этого?

– Да потому что до смертельного случая, кровля была везде исключительно прочной, – отвечали ему.

– Нет, он не делал этого, потому что был замаскированным врагом, – настаивал Пискунов, – и если бы не смерть Потапова, то еще долго бы пришлось разоблачать этого вредителя….

– Ты сукин сын форменный! – вмешался в разговор Михаил, – ты же отомстить ему хотел за то, что тебя заставили «догрызать» лаву с нарушениями….

– Это ты от зависти так говоришь, – ухмылялся Пискунов, – не можешь обойти меня по выработке, вот и злишься! …Арестован Аким, ну, и хрен с ним, чего вы так переживаете? Другого пришлют, без главного инженера не останемся….

– Да ты падла настоящая, – возмущался Михаил, – Желтобрюх был хорошим мужиком, не тебе ровней! За что его так? Кому он навредил? Тебе? Но ты же не весь народ и даже мужики, которых твой десятник Митроха заставил подписать донос, ненавидят тебя…. Да, это его упущение, что он не контролировал, как главный инженер, состояние вмещающих пород и особенно кровли. А ты лично все делаешь, как предписано правилами безопасности? Хрена лысого, иначе бы не было у тебя большой выработки на смену….

Перепалка вскоре закончилась, но было очевидно, что кроме Михаила заступиться за Желтобрюхова открыто побоялись, кто знает, на кого еще может написать донос этот кавалер-орденоносец? В шахтерской общественности с недавнего времени появился страх. Складывалась ситуация, что если нацепить орден, то можно кого угодно упечь в застенки НКВД, поверят ордену, а не человеку. А если выступить в защиту арестованного «врага народа», то можно стать его «пособником» и составить компанию в каком-нибудь лагере для политзаключенных.

На второй день похорон состоялись поминки. Столы установили в зале клуба, убрав из него скамейки для зрителей. Повара горного буфета наливали всем пришедшим борщ, на второе порцию котлет с гарниром, затем компот, булочку, ну и, конечно же, сто грамм водки. Все расходы были оплачены шахткомом, поэтому никто не контролировал их. Многие любители спиртного по третьему разу садились за стол, чтобы выпить еще сто грамм, больше на одного поминающего не наливали.

Но кто удержит ненасытную утробу любителя выпить? Шахтеры выходили с поминок, складывались, посылали гонца в магазин и уже сидя на зеленевшей лужайке недалеко от клуба, продолжали поминки. О погибшем Потапове говорили только хорошее, а Пискунов уверял, что был ему лучшим другом. Горняки его бригады знали, что тот врет, он часто ругался с Потаповым и ненавидел его за откровенность, когда тот в глаза высказывал передовику, что Пискунов заносчив и слишком любит себя. Михаил, который очень редко участвовал в коллективных пьянках, тоже подошел к общему кругу, Гриня уговорил его помянуть «погибшего как следует» По легенде о Прохоре, который валит лавы, это было необходимо, иначе призрак может заявиться снова и жди очередной смерти.

– Я с падлой пить не буду! – громко заявил Михаил, увидев в общем кругу Пискунова, – с падлой пить – падлой быть! Пусть с ним зебра полосатая пьет….

– Да на хрен он тебе нужен? – успокаивал его Гриня, – ты близко к нему не садись и не заразишься….

Мужики дружно гоготнули, но тут же прекратили смех, с опаской поглядывая на Пискунова. Тот уже хорошо выпил, и как бывало в подобных случаях, не знал меры в бахвальстве и самолюбовании. Пискунов важно насупившись, не отреагировал на подколку Михаила. Мало кто из шахтеров знал, что такое зебра, Михаил вычитал о полосатой лошадке в книге о животных.

– А кто это зебра? – раздался из круга вопрос.

– Это лошадь такая полосатая, в Африке живет, – охотно отвечал Михаил, – …конь в полоску и держит попой папироску!

На этот раз громыхнул дружный хохот, что окончательно вывело Пискунова из равновесия. Он поднялся и подошел к еще стоявшему Михаилу, Гриня в этот момент уже сел на корточки и ему наливали в стакан водки.

– Ты хочешь, чтобы тебе кавалер ордена Трудового Красного Знамени в рыло заехал? – заносчиво спросил Пискунов у Михаила.

– Будьте так добры, – ехидно отвечал Михаил, – товарищ орденопросец!

Пискунов успел только замахнуться, Михаил не стал ждать, пока тот нанесет первым удар, он, сгруппировавшись, врезал Пискунову снизу в челюсть. Тот, споткнувшись о сидящего на корточках Гриню, завалился на полянку, где стояли бутылки с водкой и разложена закуска. Падая Пискунов, рассек себе бровь о бутылку водки и к его носу прилип кусок колбасы, кем-то мелко порезанной. Поднявшись и топча закуску ногами, он выглядел смешно и нелепо. Шахтеры дружно хохотали с орденопросца, как его в шутку назвал Михаил, а он покинул компанию с угрозой: «Вы сейчас все у меня попляшете!».

Поминки на поляне продолжились, а спустя час к шахтерам подъехал «черный воронок» НКВД. Оказалось, что Пискунов ушел из компании на шахту, откуда позвонил начальнику НКВД и тот прислал наряд к клубу. Когда милиционеры представились и задали вопрос, кто избил орденоносца, то все дружно, предварительно не сговариваясь, показали, что Пискунов сам упал «мордой на бутылку» и поранился. Старший наряда составил протокол, а в нем по требованию Михаила, который был трезв, записал, что этот орденоносец злоупотребляет спиртным и верить ему нельзя. Милиционеры, поблагодарив шахтеров за дачу показаний, уехали.

А через несколько дней Андропа пригласил в кабинет Михаила и поблагодарил его за свое спасение. Он рассказал, что Пискунов написал еще одно заявление в НКВД, но уже на него, заведующего шахтой. И если бы не протокол, составленный милиционером, выезжавшим к клубу во время поминок, то Андропу могли бы арестовать на днях. Этот документ, где записали коллективные показания с поправкой Михаила, что Пискунов злоупотребляет спиртным и верить его словам нельзя, повлиял на решение начальника НКВД. У него сложилось отрицательное мнение о Пискунове, а таким людям лучше не потакать!

Михаил был уверен, что арест Желтобрюхова являлся ошибкой и злоупотреблением властью на местах. Товарищ Сталин не мог всего знать, как в случае сплошной коллективизации. Вспомнилась статья Иосифа Виссарионовича «Головокружение от успехов» в «Правде» в 1930 году, где вождь трудового народа называл это, как «перегибы на местах», которые объявлялись плодом самодеятельности излишне ретивых исполнителей, трактовавших таким образом «генеральную линию партии». Михаил предложил Андропе написать Иосифу Виссарионовичу, но тот почему-то категорически отказался, заявив, что «это меня не касается»