— Да так, четыре строчки… Не слишком хорошо получилось… — Настал черёд смущаться Дьюару.

— Прочтите, — попросил Труавиль. Краска успела вернуться на его лицо, и оно приобрело более материальные очертания.

Ален, смущаясь и спотыкаясь на каждом слове, прочёл их. Юноша выслушал его невозмутимо, с видом человека, который вдумывается в каждое произнесённое слово. Он, похоже, не понял, что речь шла о нём.

— Знаете, Ален, — задумчиво сказал юноша, — а ваше четверостишие такое… Вы внимательный ученик!

Мужчина покраснел до корней волос:

— Я же говорил, вы на меня хорошо влияете.

— Я рад, если это действительно так. Мне бы ещё заставить вас поверить в себя, и всё было бы прямо замечательно!

— Я и так в вас верю, — возразил Ален, всегда любивший игру слов.

— В меня? — Селестен сначала не понял, а потом с лёгкою укоризною тряхнул кудрями. — Вот это меня больше всего и печалит, Ален. Вы не воспринимаете многие мои слова всерьёз. Сами знаете, о чём я. А если бы хоть немного ко мне прислушались!

Дьюару вовсе не хотелось сейчас возвращаться к этому разговору. От него непременно испортилось бы настроение и пропало всякое желание разговаривать о чём бы то ни было, поэтому он поморщился и вернулся к прежней теме:

— Давайте лучше о стихах поговорим?

— Мне ваши понравились, хотя тема его… э-э…

— Что?

— В них много недосказанного. Или много невысказанного?

«Ещё бы, — подумалось мужчине, — как мне высказать моё чувство к тебе, если я и сам ничего не понимаю?»

Тут он в очередной раз заметил, что Селестен смотрит на часы, и спросил:

— Вы куда-то спешите, Селестен?

— Если честно, да, — признался юноша, — но я старался этого не показывать. Это было бы невежливо.

— Говорите, если вы действительно спешите. Я нисколько не обижусь, я всё понимаю. Я зануда, а вам, конечно, не очень-то хочется сидеть со мною и скучать.

— Как жаль, что вы обо мне такого плохого мнения! — Селестен печально улыбнулся.

Он встал и пересел на кровать к Алену. Сердце мужчины опять отчего-то забилось быстрее. Труавиль осторожно подправил его одеяло и сказал:

— И вовсе вы не зануда, Ален. Зря вы так. И поверьте мне: когда вы в это поверите… Я, пожалуй, пойду, а то опоздаю.

— Куда? — полюбопытствовал мужчина.

— Туда, где я должен быть вовремя, — уклончиво ответил Селестен.

Ален не стал настаивать, только спросил:

— Вечером зайдёте?

— Непременно. До вечера. — Юноша пожал ему руку, встал и ушёл, прикрыв дверь.

Дьюар вздохнул и погрузился в одиночество, но тут же вздрогнул от скрипа открываемой двери и поднял глаза. Это в спальню вновь заглянул Селестен.

— Чуть не забыл! — Он слегка изогнул бровь. — Извинитесь перед мадам Кристи. Она не заслуживает такого обращения. Обещаете, что не забудете?

— Да, хотя вы сами говорили, что обещания даются, чтобы отвязаться, — напомнил Ален.

— Ну, мало ли, что я говорил! — с лёгкой улыбкой возразил юноша и исчез за дверью.

На этот раз и вправду до вечера.

Комментарий к Глава 6

об Агасфере: https://vk.com/wall-121512899_559

========== Глава 7 ==========

После обеда мужчина думал немного вздремнуть, да только сон не шёл отчего-то. Ален открыл принесённый Труавилем флакон, по комнате распространился запах подснежников. Спальня наполнилась присутствием юноши.

— Восхитительно! — прошептал Дьюар, прижимая флакон к носу и с упоением вдыхая сладкий аромат.

Ему стало так хорошо, точно Селестен был здесь, с ним рядом, и от этого все затаившиеся страхи развеялись в одно мгновение. Мужчина не чувствовал уже себя таким беспомощным, как прежде. Он достал листок с рисунком и тут, вероятно, задремал, поскольку то, что происходило дальше, никоим образом нельзя было отнести к реальности.

«Я скован по рукам и ногам своим недугом», — подумал больной.

Селестен на рисунке искривил губы:

— Ты не скован, а свободен.

— В чём свободен?

— Во всём. Неужто ты сам этого не видишь? — Тут Труавиль спрыгнул с рисунка и, материализовавшись, заходил по комнате туда-сюда. — Ты свободен выбирать.

— Что выбирать?

— Мы, похоже, говорим на разных языках, — с ударением на «мы» сказал юноша. — Либо ты меня не слышишь.

— Я слышу тебя так же хорошо, как и вижу, — возразил больной. — Но я не понимаю, о какой свободе ты говоришь.

— О какой свободе я говорю? — повторил Селестен с восходящей интонацией. — Ты свободен, но никак не можешь этого понять. А ведь это так просто! Смотри: ты свободен думать что угодно, мечтать о чём угодно. Ничего нет невозможного для тебя!

— Если захочу?

— Нет, если поверишь. Можно хотеть, но не делать ничего. А можно делать просто так. Чувствуешь разницу?

— Наверное, но я не уверен. Значит, ты намекаешь на то, что если я захочу…

— Если поверишь! — с лёгким раздражением перебил его Труавиль.

— Хорошо. Если поверю. Если я поверю, что смогу встать, то… Что же это получается? Я и в самом деле встану?

— Сможешь. При желании сможешь и по потолку ходить.

— Ага! Сам же сказал «желании»! Это не значит разве «захотеть»? — поддел его Ален.

Селестен заглянул в его глаза с сожалением:

— Ты отвлекаешься от главного по мелочам.

Ален только махнул рукой:

— А что есть главное? Что есть мелочи? Для меня, знаешь ли, подчас и мелочи важнее. Для меня даже вот этот штрих — запах цветов — важнее, чем весь мир.

— Ты в мелочах видишь цель, но мелочи не есть цель, а вместе с тем и цель не есть мелочь. Вот и решай, что для тебя важнее.

— Важнее? Ты, философ.

— И опять отвлекаешься. Переходишь с общего на частное.

— А может, это цель?

— А в чём смысл?

— А если в этом?

— Ален!

— Ален! — голос прозвучал вполне реально.

Ален открыл глаза и увидел перед собою Селестена. Тот сидел у него в ногах и, слегка прищурив глаза, смотрел на мужчину. Лицо его было непроницаемо, и Дьюар прямо-таки не знал, что и думать: то ли это всё сон был, то ли разговор состоялся наяву. Хотя мужчина скорее склонялся к тому, чтобы считать это сном, поскольку были в этом разговоре детали, которые напрямую указывали на его нереальность. Например, Brüderschaft тон.

— Я вам не помешал, Ален? — вежливо спросил юноша.

— Я спал? — неуверенно спросил Дьюар.

— А что вы подразумеваете под сном? — уклончиво пожал плечами музыкант.

— Я видел сон, значит, я спал?

— А возможно ли такое: я грезил и видел грёзы?

Дьюар смутился. Сон, если это вообще был сон, продолжался, но приобрёл более материальную, конкретную форму.

— Я, право, уж и сам не знаю. Но это легко проверить! — воскликнул мужчина.

— Как же?

— Если я не спал, значит, я с вами разговаривал, а вы разговаривали со мной. Вы разговаривали?

— А вы?

— Во сне? Или наяву?

— А что для вас сон и явь?

Дьюар тряхнул кудрями:

— Вы меня запутали, Селестен.

— Скорее уж вы меня, — возразил с улыбкой юноша.

— Хорошо. Что для вас свобода?

— Свобода? — Он изогнул бровь, и черты его окрасились непонятной тенью. — Свобода чего?

— Вы считаете, что человек свободен выбирать?

— Скорее это вы утверждаете. С чего вы взяли, что я так считаю? — Труавиль нахмурился. — Ещё одна попытка разгадать меня?

— Вы сами мне это сказали.

— Когда же?

— Во сне.

— Я во сне не разговариваю.

— Я и не видел, как вы спите.

— Ну ещё бы вы это видели!

Разговор, похоже, зашёл в тупик.

— То есть я вот что имел в виду: мне приснился сон, в котором вы мне это сказали.

— Это меняет дело. Присниться может что угодно.

«О да!» — подумал Дьюар, а вслух сказал:

— Но всё-таки, что вы думаете о свободе?

— О свободе вообще или о чём-то конкретном? — уточнил Селестен, наклоняясь на спинку кровати.