– Пришлите сюда Тома, – наконец сказал Эндрю. – Мы уложим его в постель.

С помощью сына хозяйки, молодого шахтера, который, видимо, отнесся ко всей этой истории как к чему-то очень забавному, он раздел Филипа и надел на него пижаму. Затем они снесли его, сонного и валившегося, как мешок, в спальню.

– Главное – смотрите, чтобы он больше не пил. Понимаете? Если понадобится, заприте его на ключ, – сказал Эндрю хозяйке, когда они с Томом воротились в гостиную. – А теперь не дадите ли вы мне список адресов, куда его вызывали сегодня?

С ученической грифельной доски, висевшей в передней, он списал адреса больных, которых Филип должен был сегодня навестить, и вышел, рассудив, что, если поспешить, он успеет сделать все визиты до одиннадцати.

На следующее утро, сразу после амбулаторного приема, он пошел на квартиру Денни. Хозяйка вышла ему навстречу, ломая руки:

– Не знаю, где он достал виски. Я не виновата, я сделала для него все, что могла.

Филип был еще пьянее вчерашнего, отяжелевший, безучастный ко всему. После того как Эндрю долго пытался его растормошить и подбодрить крепким кофе, который в конце концов разлился по всей постели, пришлось опять взять список визитов. Кляня жару, мух, желтуху Томаса и Денни, Эндрю снова в этот день проделал двойное число визитов. К вечеру он вернулся домой измученный, сердито решив во что бы то ни стало добиться вытрезвления Денни. На этот раз он застал его верхом на стуле, в пижаме, все еще пьяного. Денни разглагольствовал, обращаясь к Тому и миссис Сиджер. Когда вошел Эндрю, Денни круто оборвал речь и уставился на него с хмурой насмешкой. Потом сказал хрипло:

– А, милосердный самаритянин! Полагаю, вы опять сделали вместо меня визиты. Весьма благородно с вашей стороны. Но с какой стати вы это делаете? Почему этот проклятый Льюис улизнул, а мы должны работать за него?

– Не знаю. – Терпение Эндрю начинало уже истощаться. – Знаю только одно, что лучше было бы, если бы вы делали свою часть работы.

– Я хирург. Я не какой-нибудь проклятый лекарь, лечащий от всех болезней. «Практикующий врач». Ух! Что это значит? Задумывались вы когда-нибудь над этим вопросом? Нет? Ну так я вам сейчас объясню. Это самый последний, самый стереотипный анахронизм, самая скверная и глупая система, когда-либо созданная человеком. Милые старые «врачи за все»! И милая старая британская публика! Ха-ха! – Он насмешливо захохотал. – Это она их создала. Она их любит. Она трясется над ними. – Денни раскачивался на стуле, его воспаленные глаза снова приняли злобное и мрачное выражение, он пьяно поучал слушателей: – Что же может сделать бедняга при таких условиях? Ваш драгоценный «практикующий врач», этот шарлатан и мастер на все руки? Он, может быть, окончил курс двадцать лет тому назад. Откуда же ему знать терапию, и акушерство, и бактериологию, и все современные достижения науки, и хирургию? Да! Да! Не будем забывать о хирургии. Такой врач время от времени пробует свои силы, делая какую-нибудь пустяковую операцию в сельской больнице. Ха-ха! Ну, скажем, мастоидит. Оперирует ровно два с половиной часа. Если найдет гной – он спаситель человечества. Если нет – пациента хоронят. – Денни повысил голос. Он был наполнен дикой, пьяной злостью. – К черту все, Мэнсон! И это тянется уже сотни лет. Неужели они никогда не захотят изменить систему? Впрочем, что толку? Что толку, я вас спрашиваю? Дайте мне еще виски. Все мы сумасшедшие. А я, кажется, к тому же еще и пьян.

Несколько минут царило молчание, потом Эндрю, подавляя раздражение, сказал:

– Не лучше ли вам теперь опять лечь? Пойдемте, мы вам поможем.

– Оставьте меня в покое! – угрюмо отрезал Денни. – Нечего укладывать меня в постель. Я этот способ слишком хорошо знаю – в свое время много раз его применял. – Он резким движением встал, пошатнулся и, ухватив миссис Сиджер за плечо, толкнул ее в кресло, затем, качаясь, грубо имитируя слащавую любезность, обратился к испуганной женщине: – Как сегодня ваше здоровье, дорогая леди? Немно-ого лучше, надеюсь? Пульс уже не так слаб. Хорошо ли спали? Гм… В таком случае придется прописать вам что-нибудь для успокоения нервов.

В этой нелепой сцене было нечто пугающее: худая фигура в пижаме и небритая физиономия Филипа, который, передразнивая светского доктора, склонялся с раболепным почтением перед съежившейся от страха женой шахтера. Том захлебнулся нервным смехом. Денни тотчас набросился на него и влепил ему пощечину:

– Вот тебе! Можешь смеяться! Смейся, пока не лопнет твоя дурацкая башка! А я на этом потерял пять лет жизни! О господи, как подумаю об этом, хочется умереть!

Он обвел всех сверкающими глазами, схватил одну из ваз, стоявших на каминной полке, и с размаху швырнул ее на пол. Через секунду в руках у него очутилась вторая ваза, которую он разбил вдребезги о стену. Он рванулся вперед, в глазах его пылала бешеная жажда разрушения.

– Ради бога, удержите его! – заплакала миссис Сиджер. – Удержите его!

Эндрю и Том бросились на Филипа, который стал с ними бороться с диким упрямством пьяного. Но затем внезапно ослаб и впал в плаксивую чувствительность.

– Мэнсон, – хныкал он, цепляясь за плечо Эндрю, – вы славный малый. Я люблю вас больше, чем брата. Я и вы, если будем держаться вместе, можем спасти всю проклятую медицинскую профессию.

Он стоял как потерянный, с блуждающим взглядом. Потом голова его поникла, тело обмякло. Он позволил Эндрю отвести себя в соседнюю комнату и уложить в постель. Когда голова его очутилась на подушке, последнее, что он изрек, была слезливая просьба, обращенная к Эндрю:

– Обещайте мне одно, Мэнсон: ради Христа, не женитесь на знатной даме!

На другое утро он напился еще сильнее прежнего. Эндрю махнул на него рукой. Он отчасти подозревал, что юный Сиджер тайком доставляет Денни виски, несмотря на то что на его вопрос Том, побледнев, стал клятвенно уверять, что ничего подобного не делает.

Всю неделю Эндрю вдобавок к своим визитам обходил и пациентов Денни. В воскресенье после завтрака он пошел на Чэпел-стрит. Филип был уже на ногах, аккуратно одет, выбрит – словом, имел безупречный внешний вид, но осунулся, и руки у него тряслись. Тон его был холоден и трезв.

– Я догадываюсь, что вы делали за меня всю работу, Мэнсон.

Дружеская интимность последних дней исчезла бесследно. Ее сменили сдержанность, ледяная чопорность.

– Это пустяки, – неловко возразил Эндрю.

– Напротив, это вам, вероятно, причинило много затруднений.

Тон Денни был так неприятен, что Эндрю побагровел. Ни слова благодарности, ничего, кроме этого упрямо-холодного и дерзкого высокомерия!

– Если уж хотите знать правду, мне было черт знает как трудно эту неделю! – буркнул он.

– Будьте уверены, я постараюсь как-нибудь вознаградить вас.

– За кого вы меня принимаете?! – вскипел Эндрю. – За какого-нибудь кучера, который ждет от вас подачки? Если бы не я, миссис Сиджер телеграфировала бы доктору Льюису и вас бы вышвырнули вон. Вы заносчивый, недопеченный сноб, вот вы кто! И следовало бы хорошенько набить вам морду.

Денни закурил сигарету. Пальцы у него дрожали так сильно, что он едва мог удержать в них спичку. Он сказал иронически:

– Очень деликатно с вашей стороны выбрать такой момент для того, чтобы вызывать меня на драку. Истинно шотландская тактичность. Как-нибудь в другой раз я вам, может быть, доставлю это удовольствие.

– Заткните глотку! – оборвал его Эндрю. – Вот список ваших больных. Крестиками отмечены те, которых следует навестить в понедельник.

Он в бешенстве выбежал из дома Денни. «А, будь он проклят! – возмущался он мысленно. – Какое право он имеет держать себя так, как будто он царь и Бог! Можно подумать, что он мне делает одолжение, разрешая вместо него исполнять его обязанности!»

Но, пока он шел домой, возмущение его мало-помалу остывало. Он искренно любил Филипа, и теперь ему уже была понятна эта сложная душа: стыдливо-замкнутая, чрезмерно впечатлительная, легкоуязвимая. Только эти свойства заставляли Денни укрываться в защитную скорлупу жесткости. Воспоминание о недавнем запое, о том, в каком состоянии его видели люди, вероятно, сейчас было для него пыткой.