В тот день дважды поднималась «тринадцатая» на учебные воздушные стрельбы, и дважды Пчелинцев на «отлично» поразил «конус». Еще восемнадцать воздушных стрелков выполнили упражнение, и на разборе полетов командир полка Заворыгин уже совсем весело говорил:

– Ну, мушкетеры, порадовали старика сегодня! За такой короткий срок – и такой скачок. Раньше из двадцати трех только трое выполнили задачу. А сейчас поворот на сто восемьдесят градусов: на весь полк лишь трое не выполнили. А вы, младший сержант Пчелинцев, не только стрелок превосходный, но и педагог. С завтрашнего дня вешайте сержантские знаки различия. Заслужили!

Поздно вечером зашел Демин на свою стоянку. Собственно говоря, мог бы и не заходить, но какая-то сила толкала. Самому себе он признался – это Зара. Хотелось встретить ее в привычной, примелькавшейся военной форме – незатейливой гимнастерке, синей юбке и сапогах. Встретить, чтобы сравнить с той, никому не известной, увиденной им сегодня на заре у озера.

Сумерки наползали на летное поле, чернильными тенями пятнали землю. Метрах в сорока от самолета горел костер. Тонкие линии отлетающих искр чем-то напоминали летчику пулеметные трассы. У костра три тени: Заморин, Рамазанов, Магомедова. На близком расстоянии угадываются лица. Демин бросил внимательный взгляд на оружейницу и почувствовал, что краснеет. Продолговатые черные глаза Зары показались как никогда красивыми. Она перекинула косу себе на грудь, играючись расплетала и заплетала ее конец тонкими длинными пальцами.

– Уй! Товарищ командир. Чего вы так смотрите? – спросила она с неожиданным удивлением и даже отодвинулась в сторону.

– Костер, – каким-то не своим, неестественно-жалким голосом проговорил лейтенант. – Ребята, да нам же за это влетит!

– Да отчего же, товарищ командир? – лениво зевнул Заморин. – Нас от фронта занесло так далече, что ни одного выстрела не слышно. Одно слово – на формировании находимся, то бишь на переучивании.

– Выстрелов не слыхать? – переспросил Демин. – А если Ю-88 пожалует? Он же отбомбится будь здоров. И Герингу потом доложат, как накрыли экипаж лейтенанта Демина на переучивании. Да и приказа о светомаскировке никто пока не отменял. Так что затушите.

– Оно так, – согласился механик и стал затаптывать огонь. – Сейчас ликвидируем, товарищ командир. А картошка в мундире вот-вот будет готова.

– Товарищ лейтенант, – предложила Магомедова добрым голосом, – оставайтесь с нами картошку в мундире есть. Вкусная!

– Спасибо, Зарема, – поблагодарил он, – я обязательно останусь. – И сразу же поймал себя на том, что впервые назвал девушку по имени вместо обычного, уставного «товарищ ефрейтор» или «Магомедова». Она не обратила на это ровным счетом никакого внимания. Железным прутиком быстро и ловко выкатывала из потухшего костра одну за другой обугленные горячие картошки, прищелкивая языком, восклицала:

– Уй, какой будет сейчас пир! Уй, какая вкуснотища! – И опечаленно добавила: – Как жаль, что Лени нет. С обеда не приходил.

– Это вы о ком? – сухо уточнил Демин. – О сержанте Пчелинцеве?

– А у нас другого Лени нет, товарищ командир, – вздохнула Магомедова, далекая от мысли, что этот вздох ножом по сердцу пришелся Николаю Демину.

– Пчелинцеву я на КП разрешил задержаться, – вяло пояснил лейтенант. – Скоро вернется.

И в эту минуту донесся из темноты беззаботный голос воздушного стрелка:

– Кто там вспомнил мою фамилию? Вы, Зарочка? – И он пропел:

– Вот видите, – проворчал Демин, – я его только на час отпустил, а он через два возвращается. Ох уж эти мне сержанты!

– Почему сержанты? – удивилась Магомедова.

– Потому что с него причитается.

– Да, это действительно так, – весело подтвердил Пчелинцев. – Извините, товарищ командир, но я задержался не по своей воле. Меня подполковник Заворыгин задержал. Дал указание, как дальше готовить воздушных стрелков, не выполнивших сегодня задание, и преподнес два подарка. Один – новенькие сержантские погоны, а второй – вот это, – и широким жестом фокусника Пчелинцев вытащил из кармана бутылку с яркой, нарядной этикеткой. – Мускат «Красный камень»! Это ведь что-нибудь да значит, товарищи. Между прочим, подполковник приказал угостить всех членов экипажа.

– Левонид! Это же яичко к Христову дню, – пробасил Заморин.

– Мускат и картошка в мундире. Королевская закуска! – воскликнул Демин. – Это же действительно пир, как здесь метко заметила Зарема.

У хозяйственного Заморина нашелся граненый стаканчик, спрятанный в ящике с инструментом. От него слегка попахивало бензином и маслом, но это никого не смутило.

– Ровно сто граммов, – прогудел Василий Пахомович. – Как раз бутылочка на пятерых. Разделить сумею точно, не беспокойтесь.

– И гимнастерочки для этого не придется на самогон выменивать? – уколол его лейтенант.

– Товарищ командир, – взмолился Заморин, – ну зачем вы на больную мозоль? Ведь что было, то быльем поросло.

– Да я так, – улыбнулся Демин, – полюбовно. Не принимайте близко к сердцу, Василий Пахомович.

Они раскупорили бутылку, и стаканчик пошел по кругу. Каплю вина по заведенному обычаю Демин уронил на новые сержантские погоны.

– Чтобы лучше носились.

– Спасибо, командир, – поблагодарил Пчелинцев, и в голосе его послышалась теплинка.

«Кажется, он начинает мне чем-то нравиться, – подумал Демин, но тотчас себя осек: – Уж не тем ли, что кокетничает на твоих глазах с Магомедовой?»

– Картошка-то какая! – воскликнула в эту минуту Зарема. – Товарищ командир, берите. Это я специально для вас очистила. Какое чудо!

– Спасибо, Зарема, – откликнулся дрогнувшим голосом лейтенант. – А другую не надо чистить. Я в мундире люблю…

– Соленого огурчика не хватает, – крякнул Заморин.

Гасли, подергиваясь пеплом, последние огоньки в костре.

– Я пойду к инженеру, – сказал Заморин, – надо сдать заявку на кислород.

– И я с тобой, Пахомыч, – блеснул белыми зубами Рамазанов. – Где всадник, там и конь. Где механик, там и моторист.

– Смотрите, какие афоризмы отпускает наш Рамазанов! – с деланым удивлением усмехнулся Пчелинцев. – Так и я с вами в село. До отбоя успею с кем-либо партию в шахматы сгонять.

– А у костра кто побудет? – остановил их Демин.

– Я останусь, – предложила о чем-то задумавшаяся оружейница. – Отпустите их, командир.

И случилось так, что они остались вдвоем. Он и Магомедова. Было тихо. Аэродром погружался в дрему. Смолкли голоса на стоянках, только черные тени бесшумно выхаживавших часовых виднелись в сумерках. Но вот догорела последняя зарница, и темень поглотила часовых. Звездная россыпь и бледный немощный серп месяца повисли над землей. Было так тихо, что даже не верилось, что где-то, не столь далеко, бушует война, рушатся снаряды на блиндажи и окопы, напрягают зрение бойцы боевого охранения, санитары выносят раненых, а пилоты ночных бомбардировщиков, ускользая от прожекторов и зениток, ведут свои корабли в дальние тылы противника. Было тихо, и ему вдруг показалось, что во всем мире существуют сейчас только этот догорающий костер и они с Зарой. Примолкшая и загадочная, сидела в двух шагах от него девушка, сосредоточенно разбивала железным прутиком последние огоньки, чтобы они скорее погасли.

– Костер как жизнь, – тихо выговорила Зара, – ярко загорается, ярко горит, а затухает печально.

Демин промолчал. Он думал о своем, и мысли ворочались в его голове, как скрипучие жернова. Почему она теперь для него загадочная? Ведь сколько недель и месяцев командовал он этой девчонкой, самой младшей по званию в экипаже! Он даже на нее покрикивал: «Магомедова, запасные ленты набить!», «Магомедова, почему опоздали в строй?» И она всегда повиновалась. Маленькая ладонь застывала у пилотки, и девушка отвечала: «Есть». А теперь? Он увидел ее иной, и это уже была не скромненькая оружейница в запятнанной маслом юбке и гимнастерке, блеклой от солнца. Это уже была совсем другая, гордая и сильная женщина, на которую так трудно было поднять глаза. Сейчас гибкая ее фигурка силуэтом просматривается в отсветах костра. Редкие всполохи догорающих углей режут тьму, ярким светом обливают Магомедову, и лейтенант видит плотно сжатые коленки, обнаженные короткой юбкой, ее задумчиво сведенные, будто углем нарисованные брови и все ее нежно-розовое лицо. Кто из поэтов сказал: «Остановись, мгновенье, ты прекрасно»? Нет, он сейчас не может вспомнить кто. Да и в том ли дело? Важно, что было такое мгновение и оно больше не вернется. Никогда не вернется. Но как трудно отделаться от воспоминания о нем! Интересно, а что, если бы он сказал сейчас Заре, что видел ее утром у озера? Демин даже вздрогнул от нелепой мысли. Седой пепел одел последние угольки костра. Зара отбросила прутик, тихо промолвила: