Несмотря на немногословие Кривого Джека, Шакал пронюхал, что судья в Чикаго необдуманно обещал при личной встрече с одноглазым не пожалеть для него пяти лет тюрьмы самого строгого режима. Но ему не суждено было выполнить свое обещание: вскоре автомобиль судьи вместе со своим хозяином взорвался, и мистеру Джеку пришлось срочно переменить климат. Чтобы не терять времени даром, в Европе он решил посвятить себя искусству...
Сопоставив поездки искусствоведов с крикливыми сообщениями газет о дерзких ограблениях национальных картинных галерей и музеев, молодой сотрудник яснее себе представил суть коммерческих операций фирмы "Дженерал арт". Дня три он боялся. Шакал-интеллигент отчаянно боролся с Шакалом-предпринимателем.
"На черта тебе это нужно! - уговаривал интеллигент. - У твоего отца автоматическая прачечная. Она дает вполне приличный доход".
"А другие ездят на белых "ягуарах"!" - парировал предприниматель.
"Всему свое время! - призывал интеллигент к логике. - Надо найти верное дело, осесть, и терпеливо..."
"Жизнь одна! И просидеть ее в щели!"
"Скромная жизнь украшает".
"А пошел ты!"
Тогда интеллигент выкладывал последний козырь:
"Послушай, так недолго свернуть себе шею!"
"Лучше сворачивать другим!.." И через три дня интеллигент сплоховал и шлепнулся на лопатки...
Студент-недоучка хорошо помнил, как в первый же вечер знакомства с Кривым Джеком он сам изложил шефу примитивную систему наживы, пузырившуюся вокруг редкостных полотен, случайно появлявшихся на горизонте. Шакал наконец понял глубокий смысл фразы, которую как-то обронил мистер Джек:
- У вас здесь первобытное общество. Нет, пожалуй, вы все еще ходите на четвереньках.
Близ европейских заводов Форда, неподалеку от предгорий Таунуса, взошли ростки другого концерна. Чтобы окончательно превратиться в человека, Шакалу надо было срочно подниматься с четверенек...
ГЛАВА 4,
из которой станет ясно, почему фрау Икс побледнела и что привело ее к председателю Эдди
Время, по-видимому, забыло о старом здании суда, хотя высокие стенные часы с цилиндрическими гирями, стоявшие у входа в зал заседаний, довольно точно отбивали каждую четверть часа.
Брюки и юбки подсудимых, свидетелей, истцов, ответчиков и прочей публики, приходившей в суд, становились то уже, то шире, то длинней, то короче, но тяжелые, потемневшие дубовые доски скамей, старательно отполированные задами посетителей, мужественно противостояли порывам моды. Они хорошо сочетались с потрескавшейся, изъеденной пылью штукатуркой и цветными витражами окон. Пол, покрытый старинной, не знавшей износа плиткой со строгим четким орнаментом, и высокие двери с тяжелыми литыми медными ручками уместно дополняли общее настроение прочности, уверенности, незыблемости, пропитавшее все здание от подвала до чердака.
После шумной, беспорядочной улицы, раздражавшей пестротой ветрин, реклам и автомобилей, судья Асманн с удовольствием окунулся в привычную солидную тишину судебного здания. Он проследовал в свой кабинет, равнодушно кивая почтительно склонявшимся перед ним адвокатам, экспертам, секретарям и прочим лицам, посвятившим себя юриспруденции. Этот бесстрастный худощавый старик, непостижимо прямой в его немалые годы, был, пожалуй, такой же исторической достопримечательностью, как и само здание суда. Уже свыше полувека Асманн жил в дружбе с законом и властями. И общество могло спокойно положиться на старого судью: он не терпел насилия, несправедливости, малейших нарушений правопорядка, если они не были предусмотрены соответствующими параграфами либо указаниями свыше.
Пожелав судье доброго утра, старенький, сгорбленный секретарь напомнил, что на десять часов назначена встреча с фрау Икс, хлопотавшей о возращении ей личных архивов покойного мужа.
- Будьте любезны, дайте мне перечень документов, - попросил Асманн.
Судья неторопливо перелистал тонкую папку. Архивы не содержали ничего существенного - копии актов о конфискации, письма, описи имущества, находившегося в городских домах и в имениях, ранее принадлежавших господину рейхсминистру. Последним в папке был подшит листок, подписанный самим Асманном.
Служитель Фемиды лет пятнадцать назад уже рассматривал прошение госпожи Икс о возмещении ей убытков, понесенных в результате скоропалительных действий союзных войск, и решил его во многом в пользу вдовы. Тогда она получила приличное возмещение. А позже вдова добивалась предоставления ей пенсии за государственные и прочие заслуги бывшего рейхсминистра. Судия помог и на этот раз.
Старик зябко передернул плечами: он явственно представил, как дверь распахивается и на пороге неожиданно появляются молодцы в тесных черных мундирах, как они разом вскидывают руки в приветствии, и, будто повинуясь этому знаку, в кабинет стремительно входит невысокий господин в блестящем черном плаще, в фуражке, дыбом вздымавшейся над маленьким, узким лицом с невыносимо холодными стекляшками пенсне... Асманну вдруг захотелось вскочить и вытянуться.
Насколько помнил судья, рейхсминистр говорил негромко, невыразительно. Его приказы, как правило, были внезапны и противоречивы. Это пугало и давило чрезвычайной многозначительностью. Теперь, издалека, когда в Рейне утекло столько воды, были отчетливо видны грубые ошибки, непоследовательность, даже безумие, наложившие несмываемую печать на всю деятельность его высокопревосходительства, но тогда...
Тогда Асманн возглавлял Народный трибунал. Он умел достаточно обоснованно, соблюдая все юридические приличия, а главное, быстро отправлять на виселицу или в концлагеря целые партии дезертиров, саботажников, заговорщиков, заблуждавшихся интеллигентов и прочие отбросы, засорявшие великое общество.
С особым удовольствием законовед вернулся в памяти к нашумевшему в военном сорок втором году "цветочному процессу". Рассматривая в трибунале это дело, он сумел блистательно вскрыть всю преступную сущность акции престарелых садоводов и доказать, что она являлась политической демонстрацией, возбуждавшей незрелые умы всяких интеллектуалов и серьезно подрывавшей устои государства. Подумать только - едва окончился траур по поводу битвы на Волге, как группа смутьянов-пенсионеров, таившихся под личиной членов Общества любителей комнатных растений, открыла выставку цветов, на которой и невооруженным глазом можно было видеть явное преобладание красного цвета! Легко представить, сколько намеков и анекдотов породило это двусмысленное зрелище, пока наконец гестапо не догадалось схватить этих безумных владельцев горшков и корзин! Правда, следствие было проведено наспех, неосновательно, и связь этих выживших из ума идиотов с подпольем документально была не подтверждена, но это не помешало судье Асманну разоблачить всю глубину их морального падения.
В своей заключительной речи судья потрясающе обыграл блеклый, невинный тюльпан, скрашивавший редкую минуту отдыха фюрера и гордо вздымавшийся над алой развратной мохнатой гвоздикой, всеми своими бесчисленными лепестками намекавшей на якобы многочисленных врагов рейха.
- Мы с корнем вырвем гвоздику из роскошной клумбы истории! - так и закончил Асманн свою речь.
И зал долго хлопал. И даже рейхсминистр несколько раз сдвинул свои темные перчатки. А имперский шеф пропаганды лично позвонил судье по телефону, и на следующее утро все газеты тиснули строчки об исторической клумбе. Завистники лишь сдавленно шептались по углам - им оставалось глотать собственные пуговицы... Асманн с трудом оторвался от волнительных страниц своей карьеры. Он подумал о предстоящей встрече с вдовой его высокопревосходительства...
Судья хорошо помнил госпожу Икс. Молчаливая светловолосая женщина с чуть томными манерами, умевшая выглядеть просто и в то же время не дававшая ни на минуту забыть, чьей она была женой, производила на него самое лучшее впечатление. Это была настоящая арийская женщина, опора кухни и церкви. Стойко отразив удар судьбы, овдовев, она не растерялась, не пала духом, не забыла о главном - о собственности. Свод законов о браке ясно и четко устанавливал ее неоспоримые права на фамильные ценности, часть общего с супругом имущества, земли. Решение судьи Асманна тогда, как, впрочем, и в других случаях, было совершенно справедливо.
